Мои глаза открыты. Станция «Сибирская»

Башка раскалывается. Звоном в ушах отдаются вчерашние крики родителей. Просто невыносимо. Тут же выяснилось, что я отлежала левую руку и, теперь, пытаясь ее хоть как-то расшевелить и избавиться от ужасных покалываний, большим и указательным пальцем я с упорством потерла веки. Однако, как оказалось, этого недостаточно. С не самым добрым лицом, зажмуриваясь от исходящего из окна яркого света, я принялась вставать. Мысль, что ситуацию прояснит вода, толкнула меня вперед и, слегка пошатываясь в мятой вчерашней футболке и синих джинсах, я проследовала по памяти в ванную комнату.

Опираясь на раковину и убирая назад свои грязные волосы, раз за разом, потирая с водою глазки, я внимательно рассматривала в висевшем напротив зеркале вчерашнее боевое ранение, полученное уже после игры. Царапина на лбу успела покрыться едва, лишь на ощупь, заметной корочкой. «Почти как у Гарри Поттера», – с ухмылкой возникло центральное место в моем ассоциативном ряду. Похоже, что данный резной отпечаток мне оставила минувшим вечером входная дверь одной нерадивой квартирки. Да уж. Перестав любоваться заспанной очумелой гримасой, я подставила свой затылок под толстую струю воды комнатной температуры и испытала настоящий, непередаваемый словами кайф. «Вот только бы не уснуть в таком положении», – опасалась я. В позе ломаной березы мне удалось продержаться еще секунд тридцать, пока спина не заныла. Убрав голову из-под крана и не открывая умытых глаз, я тремя пальцами нащупала полотенце и взялась старательно вытирать мокрые волосы. «Фух», – выдохнула я, оторвав от лица махровый, пропитанный влагой рисунок. «А вот теперь оладьи и куча вопросов».

Покинув ванную, я, босой ногой намочив вычерченный в причудливый орнамент новый паркет, направилась в сторону приятного запаха. Кухня была открыта. Как только я с нерешительностью перешагнула ее порог, первое, что я услышала, это нежно сказанная фраза, сидящей во главе стола, бабушки:

– Здравствуй, Лизонька! Присаживайся скорей.

Мама, сидевшая рядом, подняла глаза и с ужасом начала рассматривать мой сморщенный лоб. Я же, в свою очередь, незамедлительно последовала совету и расположилась по соседству со своей взволнованной матушкой. Она прикусила нижнюю губу так, что казалось, вот-вот расплачется. Мне стало не по себе.

– Мам, ты чего? – растерянно спросила я исподлобья.

Она же, ничего не ответив, молча копировала кота из второго «Шрека», а спустя мгновение и самого огра, заключив меня в своих, необъяснимо крепких объятьях.

– Доча, Господи, прости мою душу грешную, – полился ее рев в мои, еще не обсохшие, сползающие по шее, волосы, после чего заплаканное лицо моментально вернулось в прежнее положение.

Я оказалась крайне ошарашена данной сентиментальностью.

– Не болит? – продолжала эта чудная женщина, дотронувшись до царапины большим пальцем и вызывая ответные чувства.

– Нет, мамуль, я в полном порядке.

Очевидно, услышав долгожданное тепло из моих робких девичьих уст, она широко улыбнулась и ласково чмокнула меня в лоб. Телячьи нежности я терпеть не могла, а потому, молча приняв раскаянье, отодвинулась и не смогла обойти вниманием поражающий глаз интерьер. Вся мебель светилась в таком натуральном блеске, будто еще пребывала на витрине «IKEA». Здесь у пожилой женщины было все: разнообразная техника от блендера до мультиварки, набора три ножей, посуда как в ресторане. И зачем, спрашивается, ей все это нужно? Одинокая пенсионерка, принимающая гостей ну от силы раз в месяц.

– Почему мы здесь? – решила начать я утро с самого, пожалуй, логичного.

Взрослые женщины глубоко вздохнули, переглянулись, в след зачем, роль ответчика на себя примерила более молодая.

– Мы с твоим папой решили, что будет лучше, если нам немного пожить отдельно. Ничего страшного и глобального не происходит, – убедительно добавляла она, при этом дрожащей рукой поднося к своим опухшим губам фарфоровую белую чашку с горячим кофе.

Я снова подвинулась и наполнила взгляд глубокой иронией.

– Сколько же продлится это «немного»?

– Не знаю, доча. Может неделю, может две…

– А может год? Или лет пять? М? – причитала я, возмущаясь простотой сказанного. – Почему нельзя просто жить в мире и согласии как живут остальные семьи? Вы регулярно из-за чего-то ссоритесь, а достается в итоге мне!

Тут не выдержала и бабушка.

– Так, давайте лучше кушать, а то сейчас все остынет!

Я гневно смотрела в глаза испугавшейся матери, а она, в свою очередь, стыдливо их отводила. Мы, молча и беспрекословно взялись поглощать содержимое наполненных с горкой тарелок, но кусок не лез в горло. Не лез и все. Скулы были напряжены. Челюсти не работали. Устремив неподвижный взор в середину накрытого цветной скатертью столика, я томно и тщательно старалась переварить только что полученный жирный ломоть безрадостной информации. Все это выливалось в предположения, притом весьма смутные. О том, насколько может затянуться этот незапланированный переезд и зачем или из-за чего, вообще, родители так часто доводят собственные отношения до громких конфликтов. Теперь еще и неразрешенных. Мне казалось, что семья моя безостановочно рушится. Как самолет, у которого от износа отказал двигатель, резервного питания нет и крушение неизбежно. Однако там, где-то глубоко внутри, засела искренняя любовь к своему отцу, несмотря на его равнодушие к моим увлечениям. А потому все с грохотом разрывалось и с горечью билось о крепкие стены моей души.

– Я тоже не сторонница всего этого, – заговорила, вдруг, мама, сделав очередной глоток и поставив чашку рядом с надкусанной с краю оладушкой. – Но…мы с твоим отцом…так получилось…оба сильны характерами, – подытожила она, скривив губы. – И… мы не всегда можем найти компромисс, чтобы все остались довольными. Все это ходит вокруг тебя. Он пытается выстроить твою жизнь по учебнику, в котором всего лишь один, единственно верный, алгоритм твоего воспитания! А я говорю ему, что ты уже взрослая и…можешь сама принимать решения. Не спорю, нужно подсказывать, давать советы, ведь за плечами какой-никакой, но жизненный опыт. Однако в приказном тоне заставлять менять любимое занятие на бизнес-школу…это абсурд! У нас же не СталинГУЛАГ все-таки!

Эмоционально и импульсивно завершив речь с надрывом в тоненьком голосочке, мама угрюмо дожевала последний кусочек, запила его и нервно поставила чашу на место, отчего она рухнула на бок и закружилась. Пустая и беззаботная. Словно суслик во ржи, я замерла и с любопытством наблюдала за нею, пока бабушка не подняла ее и молча не наполнила из заварничка свежим чаем.

– Папа хотел, чтобы я бросила гандбол? – спросила я, задыхаясь.

Материнская ладонь коснулась моего локтя.

– Он и до сих пор этого желает.

Крепкий удар. «Лиза, держись», – убаюкивал меня внутренний голос. «Только не падать. Черт. 10,9,8,7,6…вот, вот, хорошо. Приходим в себя. Отлично».

– Внученька, ты лучше скажи, оладьи то вкусные? – отвлеченно и с радостной физиономией заболтала моя прародительница.

Всеми силами я рисовала улыбку.

– Очень, баб, – привстала я с деревянного стула и взяла тарелку в правую руку. – Спасибо большое. Я пойду, доем в свою комнату.

– А что там у тебя?

Внезапный вопрос тормознул меня у самого выхода с кухни. Я решила не оборачиваться.

– Ну,…сериал какой-нибудь посмотрю и все слопаю заодно.

– Тогда иди. Только не кроши там, хорошо?

Я выдохнула.

– Хорошо, баб.

Покинув утреннее застолье, я медленно кралась по узкому коридору. Через мгновение дверь в комнату оказалась передо мной и, подвинув ее босой ногой чуть вперед, я четко услышала пронзительный материнский крик.

– Лиза!

«Ну что еще?» – сетовала я про себя. Поставив тарелку на пол и закатив глаза, я с удрученным цоканьем вернулась обратно и встала на пороге, облокотившись на одну сторону. Мама снова кусала губу.