Мои сводные монстры
Шрифт:
Позади брякает бутылка, Вика уронила, она тихо чертыхается себе под нос.
Дверь медленно открывается.
– Алиса?
На пороге вырастает дед. В домашнем костюме темно-зеленого цвета, в руках держит бамбуковый веник, так похожий на тот, которым меня Виктор отшлепал в лесу, и я отшатываюсь.
Он перешагивает порог, в удивлении сдвигает густые брови, посеребренные сединой. Замечает позади меня Вику и сухо спрашивает.
– Что тут происходит?
– Здрасьте, - подруга, покачиваясь, ставит виски обратно на стол.
– А происходит то, - она подходит ближе,
Дед молчит, и я тоже. Я, вообще, и сама хотела пожаловаться, но раз уж Вика начала я ей не мешаю. А она в бешенстве, и я понимаю, мы ехали в дом Рождественских, и у нее единственная цель была - до утра соблазнять Арона в его спальне.
И признаваться себе трудно, но я даже рада. Что ее план провалился.
– Вышли отсюда, обе, - не меняясь в лице требует дед, и у Вики округляются глаза.
Она юркает в коридор, я ступаю за ней, дед удерживает меня за руку и тихо, еле слышно, говорит.
– Чтобы я этой оторвы здесь больше не видел. Поняла меня?
Вырываюсь и выхожу следом за Викой. Меня он здесь тоже больше не увидит, пусть живут, как жили, раньше, до нас с папой.
Вместе поднимаемся наверх.
– Надо папу найти, - говорю Вике.
– Ищи, - она оглядывается в коридоре, смотрит на выложенный мозаикой потолок. Вздыхает.
– Не дед, а зверь какой-то, перепугал меня. На воздух выйду, душно что-то. Тошнит.
– От коктейлей тебя тошнит, - замечаю и беру ее под руку, веду в холл.
В доме тихо, словно нет никого, хотя выходной день, воскресенье, и сегодня семейный совет, на котором дед предлагал мне рассказать о своих печалях.
Открываю дверь.
На улице солнечно, бабье лето, воздух сухой, и ветер теплый, развевает волосы.
Ступаю на крыльцо.
И тут же пячусь назад.
Они на лужайке, все трое, у Арона в руках гномик с клумбы, он замахивается им и проезжается по лицу Виктора. Рядом Ник, поднимается с земли и вытирает кровь с губы, подхватывает с травы монтировку.
Сама клумба затоптана, валяются поломанные цветы, здесь словно было побоище.
И оно продолжается.
– Что ж ты стоишь!
– Вика ахает.
И первой бежит с крыльца.
Ее каблуки стучат по лесенке, и я отмираю, перепрыгиваю через ступеньку, несусь следом.
– Эй, хватит!
– кричит Вика и машет руками.
– Ой, мамочки!
– она отскакивает в сторону, когда Арон толкает Ника, и тот запинается на сломанном заборчике и заваливается назад.
Ловлю взгляд Арона и вздрагиваю, у него такие дикие глаза, он точно спятил.
Спотыкаюсь, и в голове все кружится, три брата, двое упали, один стоит, в порванном дорогом костюме, с лицом, вымазанном в земле.
Он будто не замечает меня, не увидел свидетелей. Держит садового гнома и идет прямо на Виктора. Тот ладонями опирается на траву и поднимается, у него глаз на затылке нет, он не знает.
Зато вижу я, что ему сейчас голову отобьют.
И бегу наперерез, падаю рядом в траву.
– Ты что, рехнулся!
– выкрикиваю и собой закрываю среднего брата.
Арон останавливается,
как выключили его, раз и все, он резко опускает гнома.Смотрит на меня и мрачно хмыкает.
Я не слышала из-за чего драка, и сейчас тоже они все молчат, лишь Вика подвывает, и птицы поют.
В окне первого этажа маячит суровое лицо деда.
Я не слышала, но догадываюсь, что тут случилось.
И мелко трясусь.
Арон кидает гнома, и тот катится по траве. Оборачиваюсь на Виктора. Из рассеченного лба кровь хлещет, заливает глаз, тот небрежно размазывает ее по виску и щеке, рывком поднимается.
– Ты как с этим жить-то потом собирался, Арон?
– он усмехается, пинает гипсовую фигурку.
– Если бы череп мне проломил.
– У него своя мораль, закон свой, - Ник отплевывается, и на пожелтевшую траву падают красные капли.
– И правда своя. И совесть какая-то особенная тоже.
Шмыгаю носом, Вика тянет руку, и я с трудом встаю на ноги. Судорожно отряхиваю руки.
За воротами сигналит машина.
Знакомая иномарка. В окно которой высовывается знакомая Тина.
– Я на семейный совет не опоздала?
– кричит она и взмахивает зажатыми в пальцах солнечными очками.
– Откроете мне?
Взрослые мужики, правильные мужики, настоящие мужики - так говорил о Рождественских папа.
Но ничего правильного я за все эти дни не увидела. Наоборот, нет у них никаких правил, они просто привыкли творить, что хотят, и оставаться безнаказанными.
А сейчас. Это уже перешло все грани.
Обратно в дом захожу и ноги не гнутся, бросила на этой чертовой лужайке всех, даже Вику.
Хлопаю дверью и прижимаюсь к ней спиной. Стою и тру измазанные землей ладошки. Не выдержав, все же приоткрываю дверь.
И наблюдаю, как Виктор отделяется от компании в саду и шагает в сторону ворот. А Тина с готовностью выпрыгивает из машины ему навстречу.
– Я видел, как вы вчера с подружкой приехали, - за моей спиной, негромко кашлянув, говорит дед, и я оглядываюсь.
– И как мой старший внук младшего ударил, и тот упал - тоже видел, - продолжает дед.
– И как потом Арон в бане нас с Викой закрыл, - заканчиваю.
– Видели, и ничего ему не сказали.
– Алиса, мне много лет, - он подходит ближе, чешет седую бороду.
– И я в этой жизни многое повидал. Люди-то, по большому счету, все одинаковые. И страсти у них одинаковые. Любовь, месть, деньги и власть, это всё. Но в моей семье нет соперничества, каждый с рождения знает свое место.
– И не все с этим согласны, - кошусь на улицу, на Виктора и Тину у ворот. Вижу, как Арон и Ник с лужайки приближаются к дому.
– Ты права, где-то я не доглядел, - дед тоже смотрит в сад и качает головой.
– Но проблема решаема. Исправить нельзя лишь смерть, остальное все можно. Виктору надо жениться. Арону с Николасом тоже. Если бы ты раньше сказала, что между вами творится. Я бы на них управу сразу нашел.
Пораженно хмыкаю.
– То есть я виновата?
– Я тебя не виню. Ты часть нашей семьи. Это я виноват. Я-то старый уже, ребенка в тебе вижу. А они…