Мои сводные монстры

Оборачиваюсь на папу, у которого от злости глаза из обрит лезут и трогаю затылок, не больно, но как обидно, меня никогда не били, никогда.

– Я же говорила, что палец сломала, - выдавливаю, вся моя вчершняя бравада вдребезги расколотилась о его жуткий взгляд.

– Какой?
– папа хватает меня за руки, осматривает и со свистом выдыхает, - палец я сам тебе сломаю, после того, как бумаги подпишешь, черт тебя подери!

В испуге отшатываюсь от него и наскакиваю на чью-то крепкую грудь.

– Александр, - звучит поверх моей головы, и от этого ледяного голоса волоски на руках встают дыбом.

– У нас в доме рукоприкладство под запретом, если не знал. А уж дочери пальцы ломать - ты охренел что ли?

– Я не то хотел сказать, - папа досадливо вытирает лоб.

– А я услышал то, что услышал, - тем же замороженным тоном отвечает ему Арон и сдвигает меня в сторону, в коридор.

Трясусь, как под дождем, то ли от папиных угроз, то ли от мужских касаний, смотрю в широкую спину Арона…

Да, кажется, он. Этой ночью. Сделал меня женщиной.

Алиса думает, что ее никто не видит.

Но я вижу. Обтянутую джинсами попку и светлый конский хвост на макушке, который покачивается, пока она по саду, перебежками, пробирается к воротам.

Ноги у нее хоть и длинные. А семенит смешно, долго, и я нагоняю ее, лишь слегка ускорившись.

Выхожу вслед за ней за ворота.

И тихо присвистываю.

Она оглядывается.

Глаза большие, на щеках румянец, пухлый рот в удивлении приоткрыт - просто взять и сцапать.

– Куда рванула, партизан?
– подхожу ближе, и перед глазами ночь проносится, как вчера унес это сладкое тело в постель на руках, и я ведь так и не спал.

Ждал, когда проснется она.

Она проснулась. И дала дёру от меня.

– По делам рванула, - она смотрит на меня, на сотовый, что сжимает в руке, по сторонам, снова на меня. Щурится.
– Чего тебе?

В моих планах были объятия с утра, кофе в постель там, роза в вазе, я все приготовил, но меня опередил дед, попёрся к ней с маминым соком.

И все равно. Можно со своим первым мужчиной быть поприветливее.

– Помнишь, как дома вчера оказалась?
– намекаю на ночь и подхожу к ней вплотную.

И на мой вопрос следует реацкия, которой я не предвидел.

Она отшатывается. Сводит светлые брови. Уставилась на меня, будто впервые видит. Рюкзак падает с ее плеча, она машинально подхватывает его за лямку.

– Так это ты был ночью?
– с вызовом спрашивает, и я выпадаю в осадок.

– В смысле?
– шагаю на нее.
– Совсем ничего помнишь?

– Ну-ка не подходи, - она пятится, под подошвами хрустят сухие веточки, от ветра взметается в воздух ее хвост, она отбрасывает его за спину.
– Ничего не было.

– То есть как это?
– усмехаюсь. Хорошо пошутила.
– Чего не было?

– А ты о чем?

Останавливаюсь.

Не помнит?

Теребит рюкзак и внимательно меня разглядывает, морщит гладкий лоб.

В раздражении верчу ключи от машины на пальце, изучаю ее в ответ.

Не могла она такое забыть, что за бред. Так орала, царапалась и кусалась, так целовалась…еще и впервые.

Я первый, первый.

И стану единственным, всё моё.

– Алиса, - оглядываю затянутые в джинсы стройные ноги, небрежно наброшенную на плечи кожаную куртку, белую футболку, под которой отчетливо проступают очертания груди…

Она еще и без лифчика.

– Иди сюда, - требую.

Она продолжает пятиться, нас разделяют десяток шагов, пожухлая трава, следы от протекторов, нарастает гул двигателя, и подъезжает белая такси эконом-класса.

Алиса зыркает на меня. Оборачивается и торопится к авто.

– Куда пошла, стой, - тру лицо и иду за ней.

Она юркает в машину и хлопает дверью.

Стучу по стеклу водителя, дергаю ручки, слышу, как она поторапливает его, и толстощекий мужик за рулем дает газу.

– Ну охренеть!
– бью ладонями по рванувшему от меня грязному кузову, чертыхаюсь и сплевываю в траву.

Возвращаюсь к воротам, толкаю решетку, створка с грохотом брякает, я по саду иду.

Что за пизд*ц.

Так себя не ведут.

Далеко она на этой консервной банке не скроется, я ее догоню.

У дома, в ряд, три наших машины, братья торчат рядышком, о чем-то треплются. Игнорируя, прохожу мимо, к своей тачке, но слышу окрик в спину, и резко оборачиваюсь.

– Чего надо?
– неприветливо рявкаю, как Алиса мне, пару-тройку минут назад.

Они молчат, на меня одинаково вылупились, и меня разбирает не к месту хохот.

– Она уехала, не ждите, - говорю и открываю машину.
– И, вообще. За шлюхами в другое место пизд*йте. Девочка она. Была. До этой ночи.

Они переглядываются. На ветру шумно качаются деревья. Позади наш дом, впереди ворота, я хочу в машину прыгнуть, но медлю почему-то.

– Ты охренел?
– обрывает молчание брат, меня взглядом сверлит.

– Я?
– жму плечами, вины за собой не вижу.
– Нет. Это ты охренел. С каких пор всё самое лучшее - сразу твое?

– С рождения.

Говорит он. И замолкает. Смотрит на нас, и на его лице впервые за все время, сколько я помню - мелькает изумление.

Это не он придумал, что всё его. Это нас так воспитали. Это нам вдалбливали не один десяток лет.

И вот они плоды.

Он смотрит на меня волком. А я на него.

Он молча разворачивается, бухается в машину, стартует так резко, что своей драгоценной тачкой сбивает фигуру лебедя возле фонтана и гонит к воротам.

Минус один, остаемся вдвоем.

Переглядываемся.

– Ты не согласен?
– прислоняюсь к машине, киваю второму брату.
– Я х*йню сказал или что? Не так всё у нас?

Он не согласен. Или просто не посвещает меня в свои мысли, не глядя по сторонам садится за руль. Сквозь стекло пристально смотрит на меня.

И показывает фак.