Молчаливый странник в Лондоне

Некоторые термины в этом пассаже не имеют прямого отношения к тому, о чем я пишу, но мне кажется, что наш древний гений уже в те далекие дни предсказал погоду в Лондоне и ее последствия. Вне всякого сомнения, чрезмерная облачность, излишний ветер и избыточный дождь должны быть причиной того, что каждый лондонец вынужден постоянно советоваться со своим доктором. У китайцев нет личных постоянных докторов, мы обращаемся к врачам, только если действительно заболели. А вот чрезмерный туман помог мне понять причину любви лондонцев к шотландскому элю и крепкому ирландскому портеру.

Но есть у лондонской погоды и одно преимущество – нет ничего интереснее, чем говорить о ней. Два чужих человека, которые совсем не жаждут познакомиться, могут сидеть в парке или в купе железнодорожного вагона и часами говорить о погоде. Если на каком-нибудь сборище разговор начинает затухать, кто-нибудь обязательно коснется этой всем интересной темы и всегда найдется балагур, который поддержит разговор. Я обожаю подобные дискуссии, в такие минуты мне кажется, что лондонцам вполне достаточно этого «погодного братства», в котором они дружелюбны друг к другу и нет у них желания завязывать более близкие отношения. Я часто слышал, что манера общения англичан отличается холодностью, похожей на их погоду, но когда они говорят о ней, то преображаются, становятся теплее. Мне особенно нравится выбор слов в прогнозах: «погода ожидается в основном сносная, умеренная, много изменений не предвидится» или «погода неустойчивая, временами дожди». Такие обороты речи великолепно объясняют лондонскую погоду. Они никогда не дают определенной картины того, что может произойти, но вы, конечно, догадываетесь: зонтик надо захватить в любом случае.

Если в зимнюю пору я встречался с кем-нибудь впервые, он чаще всего спрашивал, как мне нравится лондонская погода. Стоило мне замешкаться, спрашивавший, если то был мужчина, морщил нос и, как правило, восклицал: «Я полагаю, она вам не нравится». А вот леди пожимала плечами и бросала: «Она такая ужасная». Конечно, новые знакомые догадывались, каков будет мой ответ, но думали, что лучше опередить меня. Спустя некоторое время я нашел, как мне кажется, оптимальный вариант ответа: «Я уже привык к погоде». На это спрашивавший нередко восклицал: «О!» Одна китаянка, живущая в Германии, как-то написала мне: «Англичане самые понимающие и чуткие люди в мире». (Я надеюсь, она не подражает тем англичанам, которые говорят, что все английское – лучшее в мире.) «Когда вы впервые встречаете их или даже когда вы уже немного знакомы с ними, англичане никогда не спрашивают вас о личной жизни. А вот здесь, в Германии, или в других европейских странах, например в Италии, люди страстно жаждут узнать всякие подробности о жизни других людей. Мне нередко задавали, например, такие вопросы: сколько у меня денег, замужем ли я, каким бизнесом занимаюсь, какова моя зарплата. Эти вопросы приводили меня в замешательство и нагоняли скуку. А вот англичане всегда утонченно вежливы и спрашивают только о погоде…» Я не смею судить о других странах (сначала надо там побывать), но, размышляя об англичанах, все чаще задаю себе вопрос: а может быть, этой учтивостью и объясняется такая готовность англичан говорить о погоде?

Несмотря на все то, что я рассказал об английской погоде, особенно в зимнюю пору, мне все-таки она нравится своими отдельными нюансами. Когда в Лондоне начинается настоящая зима, листья деревьев опадают, а ветки и стволы становятся густо черными. Когда они предстают абсолютно голыми, открытыми для созерцания и демонстрируют сказочное переплетение своих ветвей, я чувствую такую красоту в этом естественном убранстве, какую описать невозможно. Эту прекрасную картину я не устаю наблюдать и люблю бесконечно долго изучать ее, находя все новые и новые оттенки. Большинство европейских художников нанимают натурщиков и натурщиц для своих работ, но мне кажется, они не столь естественны, какими должны быть, поскольку то, как им себя вести и какие и телодвижения совершать, диктует художник. Мне приходилось слышать, что великие мастера нанимают группу моделей и дают им возможность свободно двигаться в студии. Если художник увидит движение, которое поразит его воображение, тогда он попросит модель позировать ему. Конечно, это очень хороший метод. Но боюсь, что большинство бедных художников не в состоянии иметь большую студию и пользоваться услугами большого числа натурщиков. Что касается меня, то я предпочитаю смотреть на обнаженные деревья, которых так много в Лондоне, и делать это можно совершенно бесплатно. (Надеюсь, что министр финансов не предложит ввести в бюджет следующего года налог на деревья, узнав о том, что я использую эту ситуацию в своих интересах!) Мне нравится и уникальный цвет, который лондонская зима дарит домам, церковным башням, деревьям, изгородям на фоне серой и белой пелены тумана.

Однажды меня посетил китайский коллега – художник. Я знал, что он обучался живописи в западной манере и только что приехал в Лондон. К сожалению, это случилось зимней порой. И все-таки я предполагал, что он должен был постоянно искать натуру и все время рисовать, рисовать… Но, к моему удивлению, он сказал: «В Лондоне ничто не просится на полотно. Выходишь в город и видишь движение людских голов, табачные лавки, кондитерские. Все здания серые или темные, а деревья безнадежно черные. Здесь просто нечего рисовать». Излагая свои мысли, он выглядел очень разочарованным. Я убежден, что лондонцев, особенно художников, шокировали бы его слова. Такое первое впечатление китайского художника от Лондона не назовешь комплиментарным. Между тем, на мой взгляд, несмотря на погодные неудобства, лондонская зима – наилучшее время для путешественника. Он, конечно, найдет куда более выразительные картины весной, летом и осенью, но нигде, кроме Лондона, он не сможет увидеть такую необычную зиму. Я очень надеюсь, что мой знакомый художник успокоится и более внимательно и непредубежденно посмотрит на зимние пейзажи Лондона. А для моей кисти нет лучшего времени и места.

Будем откровенны, не так просто избежать простуды в лондонскую зиму. Что касается меня, то я всегда был готов к этому бедствию, как только осознавал, что зима близится, и никогда не пытался излечить болезнь, поскольку знал, что стоит справиться с одной хворью, как другая уже на пороге. Пусть все идет своим путем. Многие мои друзья оказывались в постели на несколько дней и порой едва могли говорить. Однажды мне посоветовали в качестве лекарства виски с горячей водой и лимоном на сон грядущий, и я настолько опьянел, что лишь наутро понял, что со мной происходит. Но я предположил, что у большинства лондонцев, видимо, есть свои средства избавления от простуды, и, понимая неизбежность напасти, стал коллекционировать названия лекарств от простуды, опрашивая лондонских аптекарей. Но постепенно понял, что названий слишком много, запомнить их практически невозможно, и отказался от идеи коллекционирования лекарств. Почти каждый день в газетах публикуются рекламы снадобий. Помню, как однажды в вестибюле отеля я разговорился с леди, пытавшейся вдохнуть через нос несколько капель гипохлорида. Когда она закрыла глаза и казалось, что вот-вот чихнет, это состояние передалось мне, и я с трудом удержался от чихания. Это было похоже на попытку сдержать смех, когда рядом кто-то заразительно смеется. Леди заявила мне о своем желании, чтобы кто-нибудь изобрел наконец лекарство, быстро вылечивающее от этой мерзкой штуки. А я заметил, что стал бы самым богатым человеком в Лондоне, если б нашел такое средство. Я с большим интересом просматриваю лондонские газеты зимой. Когда разглядываю фотографии, то обычно чихаю в знак симпатии. Помню кадр кинохроники: ранним утром за рабочими столами в офисе сидит сорок-пятьдесят человек. Следующий кадр – тот же офис, но во второй половине дня: работают лишь двое, остальные – простудились. В то время как на экране то тут, то там чихают, зрители издают те же звуки. Между прочим, это типичный звук зимнего Лондона.

Мне кажется, зимой яснее можно ощутить характерные черты англичан, нежели в любое другое время года. Хотя многие современные дома ныне имеют центральное отопление, немало семей все еще предпочитают камины, которые топят углем. Эти камины я бы нарек «первым прародителем нашей цивилизации». Я бывал во многих английских домах, и в памяти моей навсегда запечатлелась такая сцена: хозяин или хозяйка стоят на коврике перед камином спиной к огню. Я допускаю, что удобнее говорить с гостями и развлекать их стоя именно так, но хотелось бы знать, понимают ли они, что тем самым прячут огонь от других. Мне нравится наблюдать свободную игру трепещущего пламени, но порой приходилось смотреть на этот танец сквозь ноги хозяев. Брюки английских джентльменов очень узкие и облегающие и незначительно загораживают вид, но если у огня стоит хозяйка, возникает неловкая ситуация. Однажды я стал свидетелем забавной сцены в старом доме на площади Финсбери-Серкус, где я работал преподавателем. Там была большая комната для сотрудников, в которой стоял отличный камин. В то время как я сидел за столом и проверял работы студентов, один из наших глубокоуважаемых профессоров, худощавый, лысый и седобородый, направился прямо к камину. Повернувшись спиной к огню и поднеся монокль к правому глазу, он углубился в чтение. Его голова и ступни были зафиксированы в определенной позиции, а бедра и талия все время покачивались из стороны в сторону. Некоторое время я наблюдал за этими движениями, а затем прищурил глаза и снова взглянул на профессора. На этот раз его голова и ступни оказались вне поля моего зрения, и я видел лишь двигающиеся части тела. Это зрелище напомнило мне огромный маятник, какие бывают на массивных старинных часах. Надеюсь, читатели не подумают, что я делаю из профессора предмет забавы. Профессора действительно уважаемые люди, тем более в моих глазах. Ведь я приехал из страны, где высоко чтят старших. Кстати, теперь в этом доме на Финсбери-Серкус находится серьезная фирма, и вряд ли кто-нибудь увидит там такую забавную сцену.

В некоторых районах Китая зимой очень холодно. У нас тоже есть печки. Их конструкции очень разные в зависимости от географической широты. В моем родном городе Цзюцзян мы топим каменным углем, а жаровней служит большая бронзовая чаша на деревянной подставке. Ее обычно ставят посередине комнаты, и все домашние теснятся вокруг нее. Такие жаровни есть почти в каждой комнате, но в некоторых домах ради экономии ограничиваются единственной, передвигая ее из одной комнаты в другую. Свои спины мы не прислоняем к жаровням, но любим греть ноги на подставке, если она не слишком высокая. Ноги у нас часто холоднее других частей тела, ведь обувь у китайцев не кожаная, а матерчатая. Если подставка высокая, тогда мы греем над ней руки. Сильный холод у нас просто невыносим, правда, есть одно преимущество: климат в местах моего детства очень сухой, и много солнечных дней. Я не думаю, что лондонская зима гораздо холоднее нашей, но воздух в Лондоне такой сырой, что погода тяготит и люди жаждут перемен.

Однажды я отправился в парк Хэмпстэд-хит, чтобы посмотреть, что происходит там 5 ноября в память о Гае Фоксе [13] . На улицах вокруг Хэмпстэд-хит мне начали докучать подростки, переодетые в одежды стародавних времен; они просили «пенни для Гая». А затем я увидел, как в небо взлетели фейерверки и стали сжигать соломенное чучело Гая. Ко мне подошел пожилой джентльмен и поведал, что хотел бы повстречать настоящего Гая Фокса. Он смог бы стать истинным лидером оппозиции в Палате общин. Я не стал с ним полемизировать – лишь улыбнулся в ответ.

[13]Однажды я отправился на Хэмпстэд-хит, чтобы посмотреть, что происходит там 5 ноября в память о Гае Фоксе – Гай Фокс – главный участник «порохового заговора» 1605 года, организованного католической партией против Иакова I и его министров. План заговорщиков предусматривал взрыв парламента в тот час, когда Иаков должен был произносить тронную речь. В подвалы парламента были помещены бочки с порохом, и поджог их был поручен Гаю Фоксу. Заговор был случайно раскрыт. Гай Фокс был схвачен и казнен вместе с другими заговорщиками. В ознаменование раскрытия заговора 5 ноября в Лондоне и других крупных городах устраивались народные празднества. По улицам носили соломенное чучело, изображавшее Гая Фокса, а затем сжигали его на костре. Этот обычай сохранялся в течение двух с половиной столетий.

В мою первую лондонскую зиму мне особенно понравилась церковная служба в соборе Святого Павла для англичан накануне Рождества и для шотландцев перед Новым годом. Но самые забавные рождественские приключения случились со мной, когда я присоединился к жаждущим сделать покупки в эти дни на Оксфорд-стрит. Поскольку толпы покупателей появляются в рождественские дни каждый год, они вскоре перестали меня интересовать, а скорее заставляли вспомнить о том, что делают люди в это время на моей родине, и я грезил о доме, который был теперь далеко за горизонтом. Мы, китайцы, птицы домашние, и существует такой обычай: если у вас есть малейшая возможность приехать домой в конце года, вы должны это сделать. Во многих народных песнях звучит эта тема новогоднего возвращения в родные края. А вот что-то вроде частушки «Хорошая отговорка для студентов». Мы знаем ее наизусть.

Какая же учеба весной. В летнюю пору так сладко спать. Не успела прийти осень, а уже зима в пути. Какая уж там учеба – Новый год – пора домой.

У нас нет традиции посылать поздравительные открытки к Рождеству, но есть традиция собираться накануне Нового года. Это наш главный праздник. Правда, согласно нашему календарю он наступает больше чем на месяц позже вашего Нового года. Это время, когда урожай собран, крестьяне отдыхают, разве что выполняют какую-нибудь работу по дому, а у торговцев горячая пора: они подводят финансовые итоги года. Этот праздник обычно длится несколько дней. В первые дни нового года всякие дела на время приостанавливаются, мы ничего не делаем, лишь наслаждаемся жизнью и развлекаем друг друга. В преддверии Нового года каждая семья, готовясь к нему, заготавливает впрок продукты, которые не портятся, – хотя бы на месяц. Когда моя бабушка была главой дома, она распоряжалась приготовить так много, чтобы хватило и на три месяца. Продукты консервируют разными способами, чтобы придать им особый вкус и аромат. Впрочем, я не буду рассказывать об этом в деталях, мой удел – грезить о том, что сейчас недоступно.