Молчание пирамид

Наутро пошел он искать, где в окрестностях еще лес сохранился, чтоб рассаду взять, целый день в одну сторону шел, но так и не достал края пустыни. Возвращается назад, глядь, а возле его бочки гости сидят: родной брат Василисы, Иван Пивоваров, и тетка ее, Настя. Иван еще ничего, крепкий, только ростом стал меньше сажени, ссутулила его жизнь, а Настя так вообще пополам согнулась — как только добрели по пескам?

Из-за их спин племянник выглядывает… Увидели они Артемия, поклонились ему по-старинному.

— Не чаяли тебя живым увидеть! Радость-то какая!..

— Почто бор-то вырубили? — спросил их Артемий. — Вы-то знали, нельзя было и горсти мха сорвать…

— Знали, батюшка, знали, — запричитала тетка Настя. — Да ведь начальство велело!

— Чего же не отстояли?

— Дак ведь как? — растерялся Иван. — Это тебе можно противиться, ты праведник. А мы-то что? Пожили да в Горицкий бор вперед ногами…

— Ты рубил?

Укатала гордеца и насмешника суровая жизнь, глаз поднять не может.

— Начинал рубить. Под конвоем. Горицы-то колючей проволокой обнесли…

— А я уж дорубал, — повинился племянник. — По комсомольской путевке.

— Ох, праведник, и я грешна, сучья обрубала… — Настя и вовсе до земли склонилась. — Колхозников на лесосеку посылали…

— И земля не расступилась?

— Как твердь стояла, матушка…

— И никто не провалился?

— Да ежели токо в песок по колено, как расшевелили его…

— Хорошо, что пришли, — сказал Артемий. — Будете со мной лес сажать.

— Не мытарься-ка, зятек, — пожалел его Иван. — Ты и так мук принял. Я ведь скоро следом за тобой по кругам пошел, сам все видал. Ты уж не серчай на меня… На что теперь лес-то здесь садить? Вон геологи приезжали, сказали, песок хороший, стекольный завод будут строить в Горицах. Работы на сто лет…

Артемию же нельзя сказать правду, поэтому он и говорит:

— Это вам наказание такое, за то, что рубили.

— Не посадить на песке леса. Пойдем домой, как тебе жить в бочке-то? Мы ведь знаем, дом твой, так заходи и живи…

Артемий посмотрел на каждого в отдельности — стоят, щурятся, ну истинные киргизы.

— Коль не хотите, так ступайте и ждите гнева божьего.

— Спаси, батюшка! Оборони от гнева! Искупим вину! — заблажили в голос. — Мы ведь и сами страдаем, Горицы песком заметает, Сватья уж едва течет — воды не зачерпнуть…

— Мало этого, — посулил Артемий. — А доведется вам увидеть останки дедов своих, косточки ребят малых, коих поморило в двадцать шестом. Из земли восстанут, чтоб судить тех, кто заповедь нарушил. А далее потоп огненный…

Не со зла сказал, и говорил-то вроде бы не грозно, чтоб убедить, но перепугалась родня и побежала от него прочь — только пыль на ветру вьется. Артемий же пошел в деревню Воскурную, где жила одна полоумная бабка Густя — остальные в леспромхоз перебрались, и где еще кое-какой лес оставался, и стал там шишки собирать и молодые сосенки самосевные выкапывать.

Пришла бабка, поглядела и говорит:

— Ты пошто дерева-то дергаешь? Землю оголить вздумал, как в Горицах?

— Не ругайся, бабка. Это я на рассаду беру, хочу пустыню засадить.

— А ты чей будешь-то? Не признаю…

— Зять бабки Багаихи…

— Артемий, что ли? — И в ноги повалилась, пытается руки целовать. — Святой мученик! Дай приложусь!..

Едва отбился — из ума выжила старая, что тут делать? А она давай ему помогать, хотя уж толку от нее никакого.

Первую охапку саженцев принес, рассовал по бархану вокруг бочки, стал поливать да шишки шелушить, семена вытряхивать и сеять в песок. Но первые сосенки высохли и осыпались за один день, хотя он за пять верст воду носил и корни мокрым торфом обкладывал, чтоб от зноя уберечь. Тогда Артемий еще принес две вязанки, посадил и целыми днями не отходил, чтоб принялись, разве что за водой — нет, все как одна пожелтели и хвоя облетела: ветер-то из Тарабы горячий да соленый, где тут растению выжить?

Тем временем в Горицах случился переполох. Какой-то лесоруб под мотовоз попал, понесли его хоронить и обнаружили, что вышли гробы из земли. Все как один поднялись и стоят на поверхности! Которые совсем старые, так только косточки лежат да обрывки саванов, а которые поцелее, так если крышку снять, еще и узнать можно. Детские же хоть и почернели сверху, но вообще целехонькие, ребятишки в них, как живые — не берет их тлен!

Вербованным-то что, они прикопали своего да поминать пошли, а местные так и окаменели: Иван-то Пивоваров, одному да другому, и передал слова Артемия, что будет. Тут начальство прибежало, из области приехали — ведь и до них дошли слухи: надо перезахоронить, чтоб население не смущать всякими байками. К тому же скоро комсомольцев привезут, завод строить.

Пригнали бульдозер, кое-как отрыли траншею да все косточки и гробы в ряд составили, а ветер дунул и сровнял братскую могилу.

Однако сватьинские на том не успокоились, ибо знали, что следующая кара — обещанный потоп огненный, и хоть плохо представляли себе, что же это такое, но мало кто сомневался в его неотвратимости.

Тут и призадумался народ. Всегда же так бывало: вроде все умные, дошлые, смекалистые, но если все вместе мордой-то об лавку не нахлещутся, ничего не понимают…

Артемий же носил саженцы из Воскурной и привить их к песку пытался, семена бросал и под барханы, и на по верхушкам увалов, сеять пробовал и днем, и ночью, когда холодало, и на растущей луне — никак и нигде не приживались деревья. Бабка Густя сначала ему сосенки в Воскурной дергала и шишки собирала, потом сама стала носить все это в пустыню. Навяжет вязанку, завалит на горб — самой не видно и прет: откуда и силы берутся? Скоро и вовсе прибилась, не уходит, сначала водой поливает рассаду, потом слезами, когда засохнет, и все одно погибают корешки, не прививаются к песку.

Живя в пустыне, обносился Артемий в прах, тряпица на бедрах осталась, и высох весь, пожелтел, волосами и бородой зарос, одни глаза светятся — выйти на люди стыдно.

Чует, недолго так протянет, ну и взмолился к Василисе:

— Подай знак, подскажи, как деревья сажать, пока не поднялся из глубин град божий Тартарары.

И тут видит, идет человек по барханам, качается — едва ноги переставляет. Пригляделся, а это младший брат Василисы, Михаил. Дети-то у него были, да во время мора прибрались, а он так спасти их хотел, сам лечить пробовал, да не знал, чем, и потому от горя на голову ослаб. Ходит по деревням и лечит всех подряд: травы нарвет, в воде намочит, попить даст.