Молчание пирамид

— Как рукой снимет!

Его жалели, поэтому поддакивали:

— И верно, сняло!

А он смеется от радости и дальше идет.

Но когда сбыла земля, обнажились гробики и поглядел он снова на ребятишек своих — а они лежали нетленными, вмиг пришел в себя, образумился. То ли от песка, то ли от горя и слез, тоже узкоглазый стал, щурится на Артемия.

— Ты ли это, Артюша? Не признать…

— Да ты глаза-то открой! Кое-как открыл.

— Вроде похож, а и не похож, так все одно, праведник.

— Какой я тебе праведник?

— А кому же еще в голову придет в пустыне лес сажать?

— Сажаю, да не приживается…

— И верно, на голом песке не растут деревья…

— Научи, как вырастить можно!

А Михаил, видно, за годы безумства впрямь чему-то научился и говорит, как лекарь:

— Пока сукровица не выступит да в коросту не засохнет, молодая кожа не нарастет и рана не затянется. Надо не сосну сеять, а мох садить. Дерево потом само поднимется.

— Вон отчего песок покраснел-то, от сукровицы…

Стали они уже втроем из Воскурной мох приносить и к песку водой приживлять — так, словно последней спичкой костерок на ветру разводили. И только прирастили коросту с ладонь величиной, как скоро проклюнулась из него хвоинка…

Тем временем начальство тоже сложа руки не сидело, решали, как пески остановить. Лесничие, кто велел рубить, срока получили, многих больших людей с работы поснимали или на другую перевели, подальше от леса, в общем, наказание они получили. А с песком бороться рассчитывали по-китайски: матов из соломы навязать, поставить супротив ветра, а под ними чего-нибудь посеять. Со всех колхозов солому свезли, в скирды поставили и собрали народ вязать эти маты, по домам раздали и план довели.

Но тут уже глубокой осенью буря случилась невиданная: ветер-то по Тарабе разогнался и пошел на Сватью сквозь прореху, где Горицкий бор стоял. Выло, как в трубе, гул за сотни километров слыхали, думали, уж атомная война началась. Песок взметнуло, пожалуй, на версту и понесло над землей, по всему таежному краю — света белого не видать. Реку засыпало так, будто и не было ее никогда, на ту сторону пешком ходили, Горицы замело сугробами под крыши, как зимой снегом, райцентр за шестьдесят верст — по окна, даже области досталось. Откуда только не выгребали потом текучий песок! И народа много погибло: кто задохнулся, кто заплутал и замерз в пыльной буре, а кого и вовсе заживо похоронило.

А заготовленные скирды подняло так высоко, что разметало по всей Сибири аж до Северного полюса — даже, говорят, на Канаду сыпалась ржаная да пшеничная солома.

Тогда и вздумали прорыть канал, повернуть Сватью в пески и обводнить их, чтоб чуть посырее стало, мол, тогда что-нибудь и начнет расти. Техники понагнали, два лагеря построили, комсомольцев привезли, ну и так кого, на заработки; сначала земснарядами реку откопали, потом всю зиму канал рыли и всякие сооружения строили, чтоб к весне поспеть. Прокопали новое русло прямо вдоль пустыни и, когда половодье началось, взорвали перемычку.

И потекла Сватья могучим потоком в Горицкий бор — место все так и называли, на открытие аж из Москвы приехали, все стоят, смотрят, оркестр играет. А река только забежала в пески и тут же как в землю провалилась, только рыба сверху осталась, прыгает, выгибается — руками бери.

Не то что потока — малого ручейка из пустыни не вытекло в старое русло.

Инженеры бегают туда-сюда, успокаивают, мол, сейчас песок напитается водой и снова потечет река. У нас, дескать, все рассчитано. До вечера ждали, потом весь следующий день народ не расходился, стоял вдоль канала и глаза таращил. Сначала музыка заглохла, потом речи перестали говорить, зеков по баракам развели, комсомольцы в свои палатки ушли, и тихо так стало, как на похоронах.

И тут кто-то громко сказал:

— Вот и Сватья ушла в Горицкий Бор!

Сватья и в самом деле нырнула в пустыню, как в могилу, и не вышла больше наружу ни через месяц, ни через два. Но песок-то в пустыне хоть бы чуть-чуть намок! Как был, словно зола, так и остался. Подождали еще, всякими бурами потыкали пустыню — нету воды! Добегает река до песка, потом мелеет, мелеет, и на тебе, будто в бездну проваливается. Большой экскаватор поставили, давай котлован рыть, Сватью искать: ведь не может эдакого быть, чтоб бесследно целая река ушла! Все изрыли, но кругом один сухой песок. В старое время сейчас бы уже всех начальников к стенке, всяких там прорабов по лагерям рассовали, а нельзя, ростепель началась. Поэтому пожурили, выговоров дали и еще месяц ждали, думали, вода в котловане покажется, а там глядишь, и река вернется — куда там!

Да и по правде сказать, ведь еще никто не возвращался из Горицкого бора…

Ладно, вздумали тогда вернуть Сватью на место, по старому руслу пустить, а то из-за этого многие реки мелеть начали и стало невозможно лес сплавлять. А поскольку лагеря или распустили, или по другим стройкам развезли, комсомольцы сами куда-то все подевались, поэтому новых добровольцев согнали плотину строить, дабы реку отрезать от пустыни. Самосвалы день и ночь гудели, глину и камень возили да в воду валили, считай, на версту канал засыпали, тракторами умяли — думали, ну, теперь-то Сватья пойдет, куда всегда текла.

Да не тут-то было! Доходит вода до плотины и куда-то девается. Стали опять бурами тыкать, а оказывается, вода нашла дырку под глиной и камнем и опять в пустыню ушла. Через неделю и вовсе промыла, прорвала она запруду и уже в открытую опять в Горицкий бор унеслась вместе с плотиной.

Вот тогда и вздумали поставить ей бетонную преграду, но хватились, а людей больше вербовать неоткуда: зеков не найти из-за оттепели, ни комсомольцев новых нет, ни добровольцев, и мало того — которые остались, все суеверными сделались, боятся Сватьи, как огня, не хотят на стройке работать и все талдычат про какое-то наказание. И в пример приводят, мол, помните, был такой-то Герой труда? Так вот, он заговариваться стал, бред какой-то нести, потом и вовсе свой экскаватор сломал и в пустыню ушел, вроде бы в какую-то тайную секту.

Органы давно смикитили, что неладное творится в Горицком бору, слух-то бродит, и впрямь есть там сектанты. Вера у них непонятная, как молятся — неизвестно, а занимаются они тем, что мох на песках выращивают. В другое время послали бы отряд красноармейцев, но сейчас-то нельзя, ростепель, хотя и объявлена борьба со всякими пережитками. Потому завербовали из местных комсомольцев несколько сексотов и заслали в Горицкий бор, чтоб они там высмотрели, выслушали, чем на самом деле занимаются пустынники, — это органы так про себя называли сектантов. Ушли сексоты и пропали: все сроки прошли, а никаких вестей. Тогда новых сексотов привезли из области, которые во всяких религиях разбирались, настрополили их как следует и тоже в пустыню. Первый месяц еще сообщали, мол, обнаружили в песках целую долину, где мох есть, уже сосенки растут, и нескольких пустынников издалека видели, дескать, близко к себе не подпускают, а ходят в одних подштанниках или вовсе, как дикари, тряпкой подвязаны. И все молчат, как немые, за столько времени никто слова не обронил, так что подобраться ближе и подслушать возможности нет. Органы им задание — войти в доверие, приблизиться, прикинуться, дескать, тоже готовы веру ихнюю принять, и изнутри все вынюхать.

Сексоты вроде бы прикинулись, сошлись с пустынниками и тоже будто в воду канули.

Тут органы заподозрили убийство: мало ли какая секта, если похожи на дикарей, так может, и людей едят. Вызвали самых опытных сексотов из Москвы, все им обсказали, как есть, мол, глядите, две бригады уже не вернулись, так что не рискуйте, издалека изучите сектантов, узнайте про их идеологию и поймайте хоть одного пустынника да сюда его приведите. Мы уж тут допросим как следует и все выведаем. Выполните задание, всем ордена будут.