Молчащий

— Уходи отсюда! — Майма взмахнул арканом.

Глаза налились кровью. И Илир понял: сейчас ударят его.

— Не бей... Не бей его, — просил мальчик, не отрывая взгляда от руки хозяина.

— Убирайся, сын собаки! — рявкнул Майма. И удивился: почему это вдруг стал жалеть щенка?! На миг, только на миг, всплыло перед глазами лицо той — матери Илира, — что подарила ему короткое счастье. Нет! Никакой жалости! Тысяча оленей — тысяча ударов. И с силой хлестнул по малице Илира. Тот вскрикнул:

— Не бей! Я побегу вместо Грехами Живущего. Я бегаю быстрей его!

Майма удержал занесённую для удара руку. Недоумённо посмотрел на сироту, потом на пса...

— Беги! — и пнул Илира в бок.

Мальчик вскочил, метнулся по твёрдому насту в сторону оленей, и ему казалось, что он действительно бежит быстрее Грехами Живущего.

Хозяин глядел ему вслед. «Кэле, щенок прав. Он может бегать вместо собаки. Зачем кормить его даром? Кость тоже имеет свою цену...»

Подошёл к Грехами Живущему, перевернул его. Про себя отметил, что собака ослепнет на один глаз. Пёс оскалился. Он ненавидел хозяина.

Майма отвернулся и, не оглядываясь, быстро пошёл к чуму. Он никогда не любил Грехами Живущего, держал потому, что пёс заменял ему пастухов. Чутко улавливал настроение хозяина, ему не надо было приказывать дважды, он всегда знал, что нужно делать, чего хочет от него Майма. Раньше, когда собака была молодой, равной ей не было во всей округе. Теперь Грехами Живущий состарился.

Майма не зашёл в чум. Напряжение спало, и он устало опустился на нарту, рукавом малицы смахнул со лба пот. Его охватил запоздалый страх — ведь встреча с волками могла кончиться иначе... Но ещё страшнее — потерять оленей... Не будет стада — не будет и жизни... Майма перевёл взгляд в сторону соседней горы. Там метался по склону Илир, пытаясь остановить животных. Хозяин невольно залюбовался мальчишкой. Добрый пастух растёт... А ведь и он, Майма, был когда-то ребёнком, играл в пастухов...

Мерча любил сына, ничего не жалел для него. Прощал любой, даже самый тяжёлый, проступок. Он им гордился — мальчик рос крепким, красивым, настоящим хозяином тундры. Сын рано понял, что сила отца — в богатстве, и это богатство принадлежит ему, Майме. Оно даёт власть, преклонение сородичей. Как человек привык видеть солнце, так и Майма с детства привык, что любое его желание, даже самое вздорное, — закон для людей. В стойбище его уважали (так как уважали его отца) и боялись. Он был, как могучий, свирепый вожак стада, готовый смять, растоптать всё стоящее на пути. Майма усвоил и это... Ещё мальчишкой научился держаться с достоинством, гордо, как подобает истинному хозяину. Ступал уверенно, неторопливо, держа правую руку на отделанных серебром ножнах. А смотрел так, будто зверя выслеживал.

Любимой игрой Маймы была «ловля быков», для которой даже у четырёхлетнего мальца в стойбище имелся аркан из настоящей оленьей кожи.

Пока мальчишки-пастухи ловили этими арканами ребятишек, изображавших оленей, а те, подняв над головами рога, убегали от преследователей, Майма стоял в стороне. Презрительно улыбаясь, наблюдал за визжащими, хохочущими сверстниками и малышнёй. В игру вступал лишь тогда, когда «оленей» оттесняли к загону. По правилам игры — всё как в жизни! — должен быть один строптивый бык, который прорывается сквозь кольцо пастухов, и его долго не могут поймать. Наконец, ловят. Набросив на ногу мальчишке аркан, дёргают его, укрощая непокорного, свободолюбивого «оленя». А двое маленьких пастухов бьют его для вида арканами или хореями: не своевольничай, дескать, покорись. Вот тут-то и наступал час Маймы. Он, хозяин настоящего стада, всегда сам приручал своенравных, лупил по-настоящему, с таким наслаждением, что мальчишка-«бык» извивался, корчился от боли...

Майма вздрогнул. Зачем ему эти воспоминания детства? Что было, того не вернёшь... Майма оглядел своё крохотное стойбище. Разве таким оно было прежде?.. И он снова пожалел о том, что отец отпустил пастухов, дал им оленей... Ему казалось, что Мерча всегда был слишком добр к голодранцам. Будь он, Майма, безраздельным хозяином, эти нищие псы разве посмели бы думать о новой жизни?..

Майма опять вздрогнул. В последнее время стоит ему опуститься на нарту, задуматься, как тут же начинает мерещиться, будто кто-то подкрадывается к нему сзади, подслушивает его мысли. Но кто может подслушивать здесь, среди тишины и безмолвия? Здесь он недосягаем!

— Вот мои сторожа! — Майма взглянул на горные вершины. Крутые сумрачные плечи их смыкались на всех четырёх горизонтах. — Некого мне бояться. Я здесь хозяин! Все-гда и над всеми.

Он встал и направился к стаду.

Илир задыхался от радости. Впервые за долгое время он стоял на чистой, живой земле. Не опостылевшую поганую нарту видел у своих ног, а сверкающий, нетоптанный снег.

Тело было лёгким, невесомым, руки и ноги — сильными. Мальчик перебегал от одной кучки оленей к другой, ловко направляя стадо к подножию горы. К тем животным, ноги которых застряли в расщелинах между камнями, подходил медленно. Ласково упрашивал быть осторожней и ждал, когда они выберутся. Нельзя торопить животное, оно может испугаться, и тогда беда: рванётся, тонкая нога его хрустнет, и...

Когда стадо оказалось на безопасном месте, Илир сел на камень и улыбнулся. «Теперь хозяин поймёт, что я ему нужен. Нужен для дела. Как тогда, у Капкана Злых Духов. Может, разрешит пасти оленей... Станет кормить».

Даже самый несчастный человек всегда сумеет отыскать уголок, где можно развести костёр надежды, чтобы отогреть возле него заледеневшее в обидах сердце. Сирота тоже зажёг этот огонёк и поверил в него.

— Илир!

Грозный окрик подбросил мальчика. Он не услышал, как подошёл хозяин.

— Перегони стадо на другой берег. С нынешнего дня ты будешь Грехами Живущим! Бегом! — Майма насмешливо улыбался, разглядывая Илира.

Радостный, Илир бросился к оленям. Сгуртовал их. И, покрикивая, заметался от одной группки к другой, направляя их в речку.

Майма не спеша направился следом. Увидел, что мальчик перешёл на шаг, заорал гневно:

— Эй, Грехами Живущий, быстрей! Видишь, важенки отбились?

Илир кинулся выравнивать стадо. На другом берегу Майма, точно собаку, окликнул сироту. Поманил рукой. Потный, побледневший, мальчик замер перед хозяином, широко расставив ноги, чтобы не упасть от усталости. Майма скривился. Вечерами, снимая кисы с уснувшего Хона, он видел другие ноги — высохшие, со сморщенной кожей. Когда притрагивался к ним, боялся, что сыну больно; И никто не знал, как было больно ему, отцу.

— Почему олени расползлись по пастбищу?

— Я устал.

— Ты же сказал, что бегаешь быстрей, чем собака?

— Я не могу бегать целый день.

В голосе сироты Майма уловил не только усталость, но и ненависть. Он подошёл ближе и прошипел:

— Ты будешь бегать весь день! Все дни. И ещё... я не хочу слышать твоего голоса!

— Как?!

— Теперь ты должен молчать. — Майма понимал, как нелепо требование, но хозяину достаточно и волчьего взгляда этого щенка. Не хватало ещё слышать его упрямый голос. — Я буду бить за каждое слово. Вот так!

И не успел мальчик отскочить, как удар аркана свалил его. Катаясь по снегу, Илир не кричал от боли. Он корчился в судорогах, зажимая рот кровоточащими ладонями. Как ушёл хозяин, мальчик не слышал. Ему было страшно. Великая Яминя забыла о нём. Она не видит его!

Илир приподнялся на локтях и посмотрел вокруг. Тихо, пусто. И больно. Очень больно. Мальчик понял, что так будет всегда. Хозяин никогда не станет добрым. И никто не поможет.

«А голубые великаны? — вспомнил Илир. — Им можно верить. Нужно только подождать, и сердце, скрытое в скалах, скажет, что делать. Ведь где-то есть хорошее, есть хорошие, добрые люди... Вот бы отыскать их... Как жаль, что те, с Красной нарты, не могли взять меня с собой... Но может, они придут? Может быть, Яминя сжалится над сиротой и укажет дорогу к стойбищу Маймы?..»