Молчать, чтобы выжить

— Так это не шутка?

— Золотце, ну какие могут быть шутки!

Перова наморщила лоб, словно раздумывая — можно верить немцу или нет.

— Ну хорошо, — сказала она наконец. — Минут через десять я буду готова. А ты можешь скрасить ожидание еще одной рюмкой водки. Закуска в холодильнике. Впрочем, ты и сам помнишь.

Она повернулась и вышла из комнаты. Шлегель поднялся из кресла и двинулся к бару. Наполнив рюмку водкой, он задумчиво посмотрел сквозь нее на окно, но пить не стал. Поставил рюмку на полку и закрыл створку серванта.

— Выпить я всегда успею, — тихо проговорил он.

Затем принялся расхаживать по комнате, поглядывая на картины, которые украшали стены. Картины были написаны маслом. На одной из них был запечатлен изумительной красоты среднерусский пейзаж с березами, прудом и заходящим солнцем. Возле него Шлегель остановился. Он долго смотрел на картину, потом покачал головой, вздохнул и пробубнил:

— Эх, Россия, Россия… Куда ты, к черту, катишься?

— С кем это ты? — услышал он у себя за спиной.

Шлегель обернулся. Перова уже была одета. Волосы были еще влажные, но она решила их не сушить. Ей не терпелось избавиться от постылого немца.

— Ну что, — нетерпеливо произнесла Татьяна, — пошли?

— Пошли, — кивнул немец. Он протянул руку и погладил Перову по щеке: — Слушай, а может мы…

— Нет, — холодно сказала Татьяна и отступила к стене. — Давай выметайся. Хватит топтаться по ковру.

— Извини, забылся.

Немец послушно протопал к двери, Перова, сердито хмуря брови, последовала за ним.

На улице моросил противный дождь. Татьяна подняла воротник пальто, зябко обняла себя за плечи и внимательно оглядела двор.

— Где же твой подарок? — спросила она.

— А кто тебе сказал, что он здесь? — усмехнулся Шлегель. — До него придется проехаться.

— Как — проехаться?

— Просто. А я тебе разве не сказал? — Он сокрушенно качнул головой, словно укоряя себя в этой ошибке. — Извини. Твой великолепный «пежо» стоит в гараже. А приехал я вот на этой колымаге. — Он кивнул в сторону белой старенькой «мазды», припаркованной у бордюра.

— Ты что, думаешь, что я с тобой поеду? — усмехнулась Татьяна.

— А ты против? Да ладно тебе, детка, это недалеко. Не будь такой злючкой. Возьмешь свою тачку, и мы навсегда расстанемся. Ей-богу, денег у меня сейчас нет, а оставаться в долгу я не хочу.

Шлегель произнес эту тираду мягким, почти просящим голосом. Да и взгляд у него был под стать голосу.

— Ну же, детка, решайся, — добавил он, поеживаясь.

Стоять и раздумывать с мокрой головой на пронизывающем ветру было неприятно. Моросящий, холодный дождь усугублял неприятные ощущения.

— Так говоришь, это недалеко? — уточнила Перова.

— Да совсем рядом. В двух кварталах. Могли бы пешком дойти, если бы не дождь.

— Ладно, черт с тобой, — нехотя согласилась Татьяна. — Только туда и обратно.

— Само собой, — кивнул немец. — У меня и самого дел по горло.

Он щелкнул сигнализацией и открыл дверцу «мазды». Если б только Татьяна знала, что у Шлегеля на уме, она бы ни за что не села в эту проклятую машину. Но, увы, она ни о чем не догадывалась.

Глава десятая

1

Профессор Павлюков держал чашку с кофе обеими руками, как ребенок. Кофе он втягивал шумно, что еще более подчеркивало его сходство с ребенком. Хотя лицом профессор больше походил на маньяка Чикатило, чем на неразумное дитя. Он был абсолютно лыс, носат и бледен. Маленькие, острые глазки прятались в глубоких глазных впадинах. Надбровные дуги были почти голыми. С большого, бледного рта не сходила странноватая полуулыбка.

Камакин пододвинул к нему поближе вазочку с шоколадными конфетами и сказал:

— Сергей Иванович, как продвигаются наши дела?

— Хорошо продвигаются, голубчик. Оч-чень хорошо!

Профессор вновь с громким хлюпаньем втянул горячий кофе. Камакин едва удержался, чтобы не поморщиться. Ему были глубоки противны и повадки профессора, и его вид, однако он ничем не выдавал своей неприязни.

— Оборудование не подводит? — поинтересовался Камакин.

— Оборудование замечательное! — отозвался, не вынимая губ из чашки, профессор. — Если бы и здесь… — Павлюков постучал себя пальцем по лысой голове, — все было так же замечательно, то я бы давно закончил работу.

Профессор взял из вазочки конфету и быстро развернул фантик. Пальцы у него были длинные, тонкие и белые, как лапки насекомого. Смотреть на них Льву Анатольевичу было еще неприятней, чем на лысую голову Павлюкова. Вот уже неделю на все вопросы о работе профессор отзывался подобными сомнительными остротами. Камакин стал терять терпение.

— И все-таки когда работа будет окончена? — упрямо спросил он.

Профессор сунул конфету в рот, погонял ее за щекой и задумчиво ответил:

— Думаю, что через неделю первые образцы будут готовы. А если напрягусь, то, может быть, и раньше.

— Вы уж напрягитесь, Сергей Иванович, — с приветливой улыбкой проговорил Лев Анатольевич. — За скорость я вас отблагодарю дополнительно.

— Это само собой, — кивнул Павлюков. — Кстати, голубчик, вы привезли то, что я просил?

— Да, — сказал Лев Анатольевич, наклонился, поднял с пола тяжелый пакет и брякнул его на стол.

В глазах профессора засветилось любопытство.

— Что там такое? — быстро спросил он.

— То, что вы просили, — спокойно ответил Камакин. — Сок, вино, копченое мясо, красная икра… Кстати, если хотите, я привезу черную.

Павлюков улыбнулся, обнажив мелкие, острые, желтоватые зубы.

— Что вы, голубчик, разве я похож на буржуина? — делано воскликнул он. — Да и не люблю я ее. Цвет у нее уж больно мрачный. И во рту она вязнет, как каша, а я кашу с детства ненавижу.

— Ну смотрите, — пожал печами Лев Анатольевич.

Павлюков, рассеянно поглядывая на гостя, старательно облизал испачканные шоколадом пальцы, затем для верности вытер их об полу пиджака.

— Лев Анатольевич… — Он откашлялся в кулак. — А… как насчет другой моей просьбы?