Молли Блэкуотер. За краем мира

Шаги. Шаги. Шаги. Свет за спиной померк, вокруг стояла кромешная тьма, было очень тепло, и журчала вода, словно ручей струился по камням.

– Фонарей здесь нельзя, не любят они фонарей, значит, – пробурчала старуха. – Так… ага!

По углам разом вспыхнуло несколько красных ламп. Свет, густой, кровяно-алый, затопил обширный низкий подвал; в середине невысокая ограда из дикого камня. За ней булькала вода – в круглом бассейне то и дело вспухали пузыри, поднимался парок.

– Руки только туда не суй, – по-прежнему шёпотом предупредила Старшая, – если пальцев не хочешь лишиться. Ближе, ближе встань!

В алом свете поверхность воды казалась непроглядно-чёрной. Казалось, там нет и не может быть дна, и чёрный ствол шахты уходит в неведомые глубины, где текут огненные реки, те самые, что предстоит «направить»…

Старшая, неслышно ступая, подобралась – не подошла, не шагнула, а именно подобралась по-звериному – к краю бассейна. Сунула руку в короб, стоявший на полу, кинула в воду что-то сухое, рассыпчатое.

– Им это вообще-то часто давать нельзя. Лакомство. Чтобы всплыли, на тебя б посмотрели… Теперь гляди! – жёстко бросила Старшая, хотя Молли и так глядела в оба глаза.

Тёмная вода оставалась какое-то время неподвижной, если не считать лопающихся на поверхности пузырей; а потом Молли вдруг и резко ощутила, как в глубинах кто-то шевельнулся, или, вернее, шевельнулось целое множество. Шевельнулось и устремилось вверх.

Вода забурлила, словно в кипящем котле; нечто гладкое, мягкое, блестящее раздвинуло поверхность, и на Молли уставился большой – с чайное блюдце – фиолетовый немигающий глаз, окружённый складками нежной розоватой плоти.

Молли дёрнулась было – пальцы Старшей больно сжали плечо.

– На месте стой! – прошипела она.

Существо больше всего напоминало крупного кальмара. Над водой медленно поднялась пара щупалец, усеянных присосками, осторожно потянулась к лицу Молли.

Только придавившая плечо рука Старшей заставила Молли остаться на месте. А ещё ей дико хотелось визжать, потому что фиолетовый глаз глядел на неё донельзя пристально, и в сознании её стали появляться вдруг картины сурового бушующего моря, вздымающихся волн – и ползущих вдали кораблей, словно кто-то смотрел на них с поверхности воды.

Щупальце коснулось щеки Молли.

Против ожиданий оно оказалось тёплым и отнюдь не склизким. Самый его кончик очень осторожно тронул ей нос, лоб, уголок рта, дотянулся до мочки уха. И, словно удовлетворившись, щупальце вернулось в воду.

Рядом с первым созданием всплыли три других, и ритуал повторился. Молли дрожала, в глазах закипали слёзы – эти создания были абсолютно, совершенно чужими. Хотя и жили в доме Старшей – их никак не поставишь рядом ну хотя бы с коровами, свиньями или курицами, не говоря уж о кошках или собаках.

Алый свет сгущался, существа смотрели на Молли, и она ощущала, как зло словно бы выползает из тёмных углов, разливается в воздухе – голод, гнев, жажда повелевать и жажда пожирать всех, кто окажется на дороге.

Создания в бассейне-колодце жили ради войны.

Остаться должен только один, кто и получит всё. Оказавшиеся на пути – кем бы они ни были – должны сгинуть.

Всё просто.

Напор силы и злобы давил, словно горячий ветер, несущийся над барханами. Круглые фиолетовые глаза пялились на Молли, и из каждого прямо ей в сознание словно бы тянулись вереницы образов: тёмные пещеры в неведомых глубинах, согреваемые подземным огнём; тёплые воды в мелких нерестилищах, алый свет, льющийся сверху, и мельтешение скользких тел, почти заполнивших собой весь объём.

И первые схватки, и первые победы, и свирепая радость, когда разрываешь труп врага.

Их всё меньше и меньше, они сами всё крупнее и крупнее, а поединки хоть и становятся реже, но яростнее и тяжелее, каждая победа даётся теперь недёшево.

Зарастают рубцы на телах.

И потом они слышат зов Хозяйки, и поднимаются к ней, и принимают от неё вкусную пищу, и она учит их о неведомых морях, где плавают злые железные корабли…

Молли охнула и отдёрнулась.

– Вот теперь – протяни им руку, – жёстко приказала Старшая.

– Р-руку?..

– Если бы должна была протянуть им ногу, я бы так и сказала! Руку, кому говорят! Это молодь кракена, они ждать не любят!

Дрожа, Молли повиновалась.

Четверо молодых кракенов с плеском надвинулись на край бассейна. Старшая надавила, заставляя Молли погрузить пальцы полностью в тёплую воду. Их мгновенно что-то коснулось, извивающееся, мягкое, живое. Потом – напротив, что-то жёсткое и острое, вроде птичьего клюва. Несильно сжало. Потом – сильнее. Потом – ещё сильнее, так что Молли едва могла вытерпеть.

– Не дёргайся, – прошипела старая ведьма. – Дёрнешься, испугаешься – без руки враз останешься! Кракены тебя признать должны, поняла?!

– П-поняла…

– Держи! Терпи! И думай, какие они красивые и сильные! Им это нравится, кракенам!

Молли держала и терпела.

А её руки, кончиков пальцев всё касались и касались неведомые зоологам Королевства существа. Касались щупальцами и клювами, касались то нежно, то сжимали с силой, так, что до самого плеча Молли пронзала острая боль, точно от укола иглой.

– Терпи!

Кошка Ди тёрлась о ноги, старалась помочь.

И мало-помалу зло стало отступать. Всё больше становилось другого – приязни, интереса, желания поиграть…

– Довольно, – распорядилась наконец старуха. – Чистое у тебя сердце, Молли Блэкуотер, чистое и доброе. Так с ними сейчас нельзя. Им воевать надо, а не игры разводить.

– А… разве… они… хотят… именно что воевать? – Молли подняла глаза на свою наставницу.

И обмерла, увидав её гримасу.

– Никого не волнует, чего они хотят, – прошипела Старшая. – Мой род, моя земля требуют, чтобы воевали. Значит, будут! И ты, Молли Блэкуотер, мне в этом не помешаешь!

Старуха вдруг надвинулась, зубы оскалены, глаза налились кровью.

Молли попятилась. Она видела разную Старшую. Весёлую, грустную, довольную, сердитую – всякую. Но такой не видывала ни разу.

Волосы на шее встали дыбом.

– Надо будет – и тебя в колодец кину или в котле сварю, девчонка! – бросила напоследок Старшая, прежде чем зло дёрнуть Молли за руку. – Пошли отсюда! Тебе ещё ремня за самовольство получать!

* * *

Ремня за самовольство Молли и впрямь получила, но, если честно, почти не заметила наказания. Жутко перекошенное лицо старухи застыло перед ней, словно запечатлённое светописью.