Монах Андрей. Жизнеописание. Воспоминания духовных чад. Молитвы и советы

Оглядываясь на путь супружества, пройденный рука об руку, матушка Феофила говорит: «Мы никогда не роптали ни на тесноту, ни на маленькую заработную плату – порой и на хлеб не хватало. Вынесли всё, всё пережили с помощью Божией. А спасительные скорби будем переживать до конца дней своих».

У молодого Василия Петровича не было склонности к унынию, он радовался жизни и мог мгновенно уместной шуткой вывести из печального состояния любого собеседника. И только близкие друзья, подолгу жившие у них на правах гостей, иногда поражались, насколько «дух бодр – плоть немощна». Преподавая в институте, общаясь со многими людьми, Василий Петрович всем дарил тепло человеческого общения, а ночью его беспокоили сильные боли – язва желудка, нажитая еще в студенческие годы.

Райское пение птиц

Василий Петрович обрел свое призвание как прирожденный педагог, а в лабораторно-исследовательской работе проявил себя подлинным ученым, знатоком и большим любителем природы. С особым восторженным интересом относился к птицам и был ходячей энциклопедией по птичьему пению. Еще мальчишкой он наблюдал и изучал повадки птиц, выучился узнавать их по голосам. Своими руками делал клетки и ловил пернатых. Зимой держал их дома, слушал их голоса, а весной выпускал. То-то радости было дать пташкам волю и угадать на их языке ликующее: «Летим!» Не зря говорят, что человек, любящий пение птиц, непременно услышит голоса Ангелов Небесных.

Благодаря этому увлечению Василий Петрович познакомился с генералом Дёвкиным, еще не старым ветераном, отставником, который жил неподалеку от института. Генерал любил и разводил птиц, у него в квартире для них была отведена комната. Когда Дёвкин решил написать книгу о канарейках, он обратился за помощью в институт, где ему порекомендовали Пантюхова в качестве научного консультанта. Они сразу нашли общий язык. После работы Василий Петрович стал заходить домой к генералу, и тот ему рассказывал все о своих питомцах, у кого из них напев «дудочный», а у кого «овсяночный» и т. д.

Об этом вспоминает и протоиерей Александр Кудашев: «С каким воодушевлением Василий Петрович рассказывал, как приходил слушать канареек к генералу, который их разводил! Клетки у него, говорит, друг на друге стояли и были занавешены шторками и накидками. Накидку снимают – и они начинают петь. Василию Петровичу настолько нравилось пение кенаров, что он заслушивался и засиживался у генерала, а однажды не заметил, как за окном давно уже стемнело. И когда он пришел домой, матушка Феофила, тогда еще Тамила Сергеевна, объявила ему «выговор». Она так переживала, что не знала, что и думать. Но это, говорит, был первый и последний случай его «забывчивости».

Матушка Феофила:

«Вскоре мы тоже приобрели кенара, за которым Василий Петрович сам ухаживал. Правда, после переезда на новое место жительства встретиться с генералом больше не довелось, но мы часто вспоминали о нем и его канарейках. Помню, Дёвкин говорит Васе, что кенар – это хорошо, но есть еще более интересная птичка, варакушка, вот, мол, ее бы заиметь да послушать, да только изловить ее трудно до невозможности, так она пуглива и осторожна. А как поет! Среди знатоков птичьей музыки есть слухачи, записывающие их пение нотами. Так, в руладах соловья насчитывается пять коленцев, а у варакушки – все двенадцать!

И надо же такому случиться, что через 40 лет после знакомства с Дёвкиным мы всласть наслушались и понаблюдали варакушек, хотя обычно они невидимы для человека. Вот как это было. Мы жили уже в Зеленограде, а летом приезжали в Волоколамск, где я что-то пыталась выращивать на нашем участке. Как-то задержавшись во дворе до заката солнца, я услышала изысканно красивое птичье пение. Слушала и жалела, что мне не с кем разделить мой восторг. А вернувшись, прямо с порога обрадовала домашних, сказав, что у нас на даче поселился голосистый соловей «из романса Алябьева». Может, это и был соловей, но когда все мы переселились в Волоколамск, то произошло чудо – к нам прилетела целая стая варакушек.

Какая же это интересная птичка! Окраска оперения как у воробья, но хвостик длиннее и постоянно вздернут кверху, сама серенькая, а на грудке – манишка: на самом горлышке – синего цвета, а пониже – рыженького. А какой у нее напев, действительно трель за трелью.

Стайку варакушек мы чаще всего видели возле калитки на электрическом проводе. И вот рассядутся по местам, и начинается пение. Передать словами нежнейшее звучание невозможно, нужно хотя бы раз услышать.

Варакушки жили у нас два года подряд, а потом их почему-то не стало, не прилетали. А бывало, парят возле нас над кустом крыжовника, позволяя собой любоваться. Рукой бы их можно достать, – порхают всего-то в двух метрах. И настолько частый у них взмах крыльев, что мельканий не видно, кажется, птичка просто висит в воздухе.

Кроме птичьего пения, Василий Петрович любил поэзию Ф.И. Тютчева и И.С. Никитина. Когда у него было душевное настроение, он читал стихи вслух и великое множество их знал наизусть. Любимыми его строками у Никитина были простые, но утешительные слова:

И мила душе доля всякая,И весь белый свет Раем кажется.

Когда мы жили уже в Подмосковье, наш папочка часто повторял строки 5-го кондака из акафиста благодарственного «Слава Богу за всё», хорошо передающие его внутреннее состояние:

А в душе у него тишина и свет: там Христос!И сердце поет: Аллилуиа!»

В Жуковке

Каждый год Василий и Тамила ездили в очередной отпуск в Жуковку, в Брянскую область, и тогда все братья и сестры слетались туда как на крыльях: «Вася приехал!»

«Мне почему-то доставалась кухня, я целыми днями стояла у плиты, готовила на большую семью, человек на пятнадцать, – рассказывает матушка Феофила. – Погожими вечерами муж младшей сестры Валентины, директор народного театра, его тоже звали Валентином, играл на баяне. Все выходили из дома, усаживались на крылечке и пели много и от души. Свекровь моя, Анисья Киреевна, любила такие вечера и всегда просила меня петь украинские песни: «Какая же ты хохлушка, если только по-нашенски разговариваешь?!» Ей нравилась моя мягкая, певучая украинская речь».

Галина Пантюхова, племянница Василия Петровича:

«У моей бабушки Анисьи Киреевны было семеро детей. Все они выросли и разъехались кто куда. Возле бабушки остались жить только мы с мамой. А в отпуск все семьями приезжали к ней, договорившись друг с другом, чтобы всем встретиться в Жуковке. Ночевали в двух домах (у нас с мамой уже был свой дом, но без мебели). Мама в зале укладывала на пол сено и устилала его простынями. Так устраивались на ночлег.

Проводы гостей – особое событие. До вокзала шли с песнями, играла гармонь, кто-нибудь из нас пускался в пляс. Такое было радостное чувство большой семьи, что оно запомнилось на всю жизнь. А когда мы опять оставались одни, бабушка диктовала мне письма, которые мы отправляли гостям вдогонку. Писала я под ее диктовку класса со второго. Думаю, немало улыбок вызывали эти письма у моих дядей и тетей. Конечно, я ничего не меняла из бабушкиной речи, и в письма попадали слова «надысь», «давеча» и единственное, но емкое бабушкино ругательство «пятьсот твоих мильёнов».

Пенсия у Анисьи Киреевны была небольшая – 21 рубль, но каждый месяц она получала от сына Васи еще 15 рублей. Бабушка говорила с лаской в голосе: «Это Васечка прислал». Так было до самой ее кончины в начале 80-х годов.

Когда бабушку похоронили, Василий Петрович отказался от своей доли материнского наследства. А еще раньше, когда похоронили отца, он взял к себе на жительство младшего брата Толю, еще учившегося в школе. В выпускном классе готовил его к поступлению в вуз и долгое время опекал уже как студента. Анатолий окончил тот же педагогический институт, что и Василий Петрович, стал успешным, востребованным специалистом в химической отрасли, бывал в зарубежных командировках. Сострадательное сердце и деятельный характер Василия Петровича помогли и мне, и многим родственникам и близким».