Монах поневоле
Шрифт:
— А и то, — сказалъ Алабинъ:- играть я больше не буду, подемъ домой да потолкуемъ.
Пріятели хотли ихъ удержать, соблазняя гуріями и клавикордами, но они настояли на своемъ и ухали.
III
Алабинъ съ Елецкимъ были въ родств,- приходились троюродными, — и дтство провели вмст въ Тамбовской губерніи, гд родовыя имнія ихъ отцовъ находились межа съ межою. И у того и у другого было хорошее состояніе и кой-какія связи въ Петербург. Ихъ отцы еще до рожденія сыновей получили на нихъ полковыя свидтельства, такъ что Алабинъ и Елецкій, не появившись еще на свтъ Божій, числились уже въ Преображенскомъ полку солдатами. Будучи еще дтьми и не вызжая изъ отцовскихъ вотчинъ, они дослужились до сержантскаго
Юноши, плохо обученные и воспитанные, привыкшіе въ деревн только къ охот да къ подобострастному подчиненію своихъ подданныхъ, въ Петербург они очутились среди совсмъ новой жизни, о которой до сихъ поръ не имли никакого понятія. У родителей ихъ была возможность выдавать имъ очень значительное содержаніе и они не скупились на это, такъ какъ вліятельные петербургскіе друзья и родичи убдили ихъ, что молодой гвардейскій офицеръ долженъ непремнно жить хорошо и много тратить для того, чтобы сдлать блестящую карьеру. Такимъ образомъ Алабинъ и Елецкій попали въ кружокъ модныхъ петиметровъ и совсмъ завертлись въ омут столичной жизни.
Все общество послднихъ годовъ царствованія Екатерины утопало въ роскоши; прежняя простота и дешевизна жизни совсмъ позабылись. Торговцы и магазинщики то и дло надбавляли цны на свои товары. Серебро въ громадномъ количеств передлывалось на сервизы, такъ какъ становилось неприличнымъ сть иначе какъ на серебр.
Моды мнялись чуть-ли не ежемсячно. Отъ порядочнаго человка требовалась прежде всего изящная вншность, прическа и одежда, и бднйшій изъ гвардейскихъ офицеровъ считалъ своей обязанностью длать себ въ годъ по нскольку мундировъ, а мундиръ тогда обходился не мене 120 рублей.
Гвардейскіе офицеры все боле и боле отучались отъ какихъ бы то ни было обязанностей и совсмъ забывали, что они находятся-на дйствительной служб. Да и что это была за служба! Караульныхъ офицеровъ иногда можно было встртить спокойно разгуливавшихъ и собиравшихъ грибы по-домашнему, то-есть, въ халатахъ. Извстны случаи, когда залнившійся и закутившій офицеръ отправлялъ вмсто себя на службу свою жену. Жена надвала мужнинъ мундиръ и являлась офицеромъ.
Кутежи и всякіе дебоши петербургской молодежи принимали громадные размры. Ежедневно въ город разсказывали о самыхъ разнообразныхъ скандалахъ: о выбитыхъ окнахъ, до полусмерти напуганныхъ офицерами купчихахъ, въ дребезги разнесенныхъ трактирахъ и другихъ увеселительныхъ заведеніяхъ, похищенныхъ двушкахъ и такъ дале.
Вс эти разсказы о гвардейскихъ безчинствахъ, иногда, конечно, еще боле разукрашенные воображеніемъ передававшихъ ихъ, доносились въ гатчинскую тишину. Великій князь Павелъ Петровичъ выслушивалъ ихъ съ презрительной усмшкой, то пожимая плечами, то мрачно нахмуривъ брови, и часто говаривалъ своимъ приближеннымъ:
— Смотрите, не отдавайте своихъ дтей въ гвардію, если не хотите, чтобы они совсмъ развратились… при себ держите, не пускайте въ Петербургъ, тамъ зараза.
Алабинъ и Елецкій до излишества вкусили отъ чаши петербургскихъ наслажденій. Ихъ имена часто встрчались въ исторіи самыхъ крупныхъ скандаловъ. Многія ихъ безцеремонныя и грязныя выходки, считавшіяся тогда только молодецкими, сдлали имъ репутацію. Въ порядочныхъ и скромныхъ семействахъ ихъ какъ огня боялись.
Но Елецкому скоро пришлось разстаться съ вольной столичной жизнью; онъ получилъ извстіе изъ деревни о смерти своего отца, и ради устройства длъ своихъ долженъ былъ ухать изъ Петербурга.
Прощался онъ съ товарищами и знакомыми не надолго, а пропалъ почти на три года. Что съ нимъ было за это время, гд онъ скрывался — никто того не зналъ. Алабинъ получалъ отъ него рдкія письма, то изъ деревни, то изъ разныхъ городовъ Южной Россіи.
Но вотъ онъ вернулся, и хорошо знавшіе его товарищи, проведшіе съ нимъ нсколько часовъ въ «Очаков», а тмъ боле Алабинъ, были поражены происшедшей въ немъ перемной.
Объ этой-то перемн спшилъ съ нимъ поговорить. Алабинъ. И только что вернулись они домой, онъ завелъ разговоръ
на эту тему.— Скажи-ка, братецъ, что это нон съ тобой — хмурый ты сталъ какой-то. Кабы горе большое было, али дла шли плохо, я бы про то былъ извстенъ. Батюшка мн еще недавно отписывалъ, что у тебя въ вотчинахъ все обстоитъ наиблагополучнйшимъ образомъ. Что-же это съ тобой, разскажи на милость. Коли не ладно что, такъ ты посовтуй со старымъ другомъ.
Елецкій медленно поднялъ на Алабина свои черные, красивые, хотя нсколько воспаленные глаза; грустная усмшка шевельнула его губы и онъ покачалъ головою.
— Что это теб такъ почудилось, братецъ, — сказалъ онъ. — Я все тотъ-же, а видно и взаправду усталъ съ дороги, такъ и кажусь теб хмурымъ.
Но Алабинъ ясно видлъ, что тутъ вовсе не усталость, и что другъ отъ него нчто скрываетъ. Вдругъ новая мысль мелькнула въ голов его.
— Да! а про какихъ это попутчицъ ты сказывалъ? Кто такія?
У Елецкаго при этихъ словахъ опять въ лиц что-то дрогнуло.
— А это я въ Москв, у Синявиныхъ въ дом познакомился съ Промзиной старухой, да съ дочкой ея, Врой Андреевной… он тульскія, можетъ, слыхалъ, люди богатые. Самъ Промзинъ бригадиръ въ отставк, безъ ногъ теперь почти, живетъ въ деревн безвыздно. Всего у нихъ дтей дв дочери, старшую года съ два тому замужъ выдали, осталась на рукахъ младшая, лтъ ей ужъ девятнадцать никакъ, такъ вотъ ее старуха-то и привезла въ Петербургъ; жениховъ искать пора, вишь, а въ деревн видно подходящихъ не нашлось. Ну, съ ними мы изъ Москвы вмст и хали. Старуха просила меня не оставлять ихъ однхъ въ дорог: труситъ, всюду ей разбойники чудятся.
Алабинъ усмхнулся.
— Вижу, что старуха сія теб не больно по нраву, и, стало, не въ ней дло. А вотъ, братецъ, не будетъ ли вашей милости разсказать подробнйшимъ образомъ о двиц, какова оная двица изъ себя, какъ она вамъ показалась — заране знаю, что хороша!..
И онъ опять засмялся.
Алабинъ покраснлъ и даже не особенно дружелюбно взглянулъ на «братца».
— Смяться нечего, — проговорилъ онъ. — Двица Промзина не такова, чтобы надъ нею смяться. Такихъ вы, можетъ, и во сн-то въ Петербург не видывали, отмнная красота! Какъ взглянулъ я впервой на нее, и руки опустились: ужъ и гд-же такая красота уродилась?!. Отца не знаю, да и Богъ съ нимъ, а мать ровно бочка сороковая, врядъ ли и въ молодости было въ ней что путное. А Вра Андреевна… Эхъ, что тутъ разсказывать, словъ нту, нужно ее видть!
Алабинъ ужъ не смялся. Онъ подошелъ къ пріятелю и положилъ ему на плечи руки.
— Вотъ и разгадка. Теперь во мн нтъ уже никакого сумнительства, вижу, стрла Амура пронзила твое сердце. Ну, это еще не велико горе, ему помочь можно. Какова ни была бы сія Вра Андреевна, не устоитъ она передъ моимъ милымъ братцемъ, какъ разъ сдастся. Тому не мало примровъ было, мы, вдь, не забыли вашихъ проказъ амурныхъ… И вчно-то съ благородными двицами вяжется… чужихъ невстъ портитъ… охота!.. А, вдь, я было испугался, думалъ, что поважне! такого-же горя хоть еще подавай столько же, справимся!..
— Не такъ-то легко справишься! — страннымъ, какимъ-то загадочнымъ тономъ проговорилъ Елецкій.
Онъ замолчалъ и вышелъ въ сосднюю комнату, гд Ефимъ давно уже приготовилъ ему постель.
IV
Елецкій имлъ двстаточное основаніе быть недовольнымъ старухой Промзиной. Познакомясь съ нимъ въ Москв и узнавъ, что онъ собирается въ Петербургъ, она воспользовалась этимъ случаемъ, заставила его отложить поздку до того дня, когда ей самой вздумалось выхать. Во всю дорогу распоряжалась имъ какъ своею собственностью, замучила его капризами непривыкшей къ передвиженію и какой-либо дятельности, разбалованной, лнивой и тучной женщины; дозволила ему, по прізд въ Петербургъ, проводить ихъ на заране нанятую ими квартиру въ Измайловскомъ полку и тутъ-же, не давъ ему вздохнуть, навязала ему нсколько неинтересныхъ порученій. Онъ долженъ былъ, не переодвшись съ дороги, обгать чуть ли не вс лавки Гостинаго двора. Онъ возвратился нагруженный всякими покупками и въ благодарность услышалъ только: