Монах поневоле

Вра отерла свои слезы, сла въ креслице у окошка и долго такъ сидла, будто каменная, смотря въ одну точку и ничего передъ собою не видя.

«Нтъ, суждено!» думала она: «не погибать-же мн на всю жизнь мою, и авось Господь милостивъ, не обманетъ Петруша, не насмется надо мною. Онъ меня любитъ, да, любитъ!..»

Она сама любила его, а потому, хоть и знала его безъ году недлю, не могла ему не врить.

Между тмъ страшный часъ приближался. Вотъ и девять пробило. Марья Степановна, всю жизнь живя въ деревн, привыкла ложиться рано, и въ половин десятаго ушла къ себ въ спальню.

Мало-по-малу все затихло въ квартир. Вра бросилась на колни передъ образами, горячо помолилась, накинула на себя шубку и неслышно проскользнула въ корридоръ, а потомъ и въ сни, къ выходной парадной двери. Въ двухъ шагахъ отъ нея на лар сидлъ буфетчикъ. Онъ еще не ложился, но, видно, прислъ тутъ, да и задремалъ. Она разслышала его мрное дыханіе. Маленькая лампа освщала сни.

«Что, если онъ проснется, увидитъ? какъ отворить дверь? И дверь скрипнетъ, и замокъ щелкнетъ. Господи, помоги!..»

Она перекрестилась, быстро отперла дверь, захлопнула ее за собою и не оглядываясь, себя не помня, спустилась съ лстницы.

Еще мигъ — она на улиц. Морозная лунная ночь, далекій и близкій говоръ, скрипъ полозьевъ…

— Вра!!

Сильныя руки схватили ее. Дверца низенькой кареты на полозьяхъ захлопнулась, лошади тронули и помчались по уличнымъ ухабамъ.

Вра открыла глаза. Онъ, онъ рядомъ съ нею въ тсной карет — все кончено! Радость и тоска въ одно и то-же время охватили ее, она заплакала. Онъ цловалъ ея руки, заглядывалъ въ полутьм въ глаза ея. Его успокаивающій нжный голосъ шепталъ ей:

— Не плачь, моя золотая, зачмъ слезы… я не хочу ихъ, я беру тебя на радость, а не на горе…

— Но куда мы демъ? ты общалъ мн, что тотчасъ-же обвнчаемся, въ какой-же церкви?

— Въ церкви?!. Неужели ты не знаешь, что это невозможно? или хочешь ты, чтобы насъ накрыли, чтобы не дали убжать намъ. Можетъ, тебя ужъ хватились. Я упросилъ знакомаго попа внчать насъ дома. Онъ ужъ ждетъ…

— Какъ дома?!.- съ прежнимъ страхомъ переспросила она. — Разв на дому бываютъ свадьбы? Я того никогда не слыхала.

— Можетъ, и не слыхала, можетъ, въ Тул и не бывало такихъ внчаній, — спокойно отвчалъ онъ:- но здсь у насъ зачастую на дому внецъ бываетъ, когда нужно, чтобы все было тайно.

Она замолчала. Его спокойный, увренный голосъ на нее подйствовалъ.

VIII

Наконецъ, карета остановилась. Елецкій, крпко держа Вру за руку, провелъ ее въ квартиру Алабина. Она вся дрожала, но молча и покорно слдовала за своимъ путеводителемъ. Ефимъ отворилъ двери и на вопросъ Елецкаго, все ли готово, съ почтительнымъ поклономъ, обращеннымъ къ Вр, отвтилъ, что «батюшка» давно дожидается.

Дйствительно, въ сосдней, ярко освщенной комнат Вра увидла налой съ крестомъ и евангеліемъ. Въ сторон, у стола, покрытаго длинною скатертью, на которомъ лежали восковыя свчи и два внца, священникъ въ полномъ облаченіи внимательно читалъ какую-то книгу. При вход жениха и невсты онъ обернулся, и Вра увидла красивое лицо, обрамленное густою черною бородой. Священникъ серьезно и съ достоинствомъ поклонился, и Вра не замтила, какимъ многозначительнымъ взглядомъ онъ обмнялся съ Елецкимъ.

Въ это время въ комнату вошелъ Ефимъ и заперъ двери. Онъ зажегъ свчи, пошептался съ священникомъ, и черезъ дв-три минуты началось внчаніе. Ефимъ держалъ внцы надъ женихомъ и невстой. Въ своемъ волненіи Вра не замчала, что священникъ иногда путался въ молитвахъ, говорилъ совсмъ не то, что обыкновенно говорится при внчаніи. Онъ иногда, отходя отъ налоя, подходилъ къ столу и заглядывалъ въ книгу, иногда же просто бралъ ее въ руки и читалъ по ней. Бдная Вра усердно молилась; внчальная свча дрожала и оплывала въ рук ея. Вотъ внчаніе окончено; священникъ поздравилъ новобрачныхъ. Елецкій, не смущаясь его присутствіемъ, страстно обнялъ и сталъ цловать Вру.

— Теперь мшкать нечего, — говорилъ онъ:- тройка уже готова, къ утру мы должны быть далеко отъ Петербурга. Врушка милая, я тутъ приготовилъ теб все, что нужно для дороги, только не знаю, хорошо ли, можетъ, забылъ что; осмотри сама. Потомъ мы все это уложимъ въ сундукъ и — съ Богомъ въ дорогу!

Онъ провелъ ее въ небольшую комнату рядомъ, гд стоялъ открытый дорожный сундукъ, а на большомъ турецкомъ диван были разложены необходимыя для дороги вещи и въ томъ числ прекрасная соболья шуба, которая должна была замнить легкую шубку Вры. Новобрачная, какъ во сн, стала перебирать вещи. А Елецкій между тмъ вышелъ, заперъ за собою дверь и бросился на шею къ священнику.

— Спасибо, братецъ:- сказалъ онъ:- дло сдлано, я теперь счастливъ и теб обязанъ симъ счастіемъ…

— Тише, тише, — перебилъ его священникъ — Алабинъ, поддерживая свою наклейную бороду. — Вдь, едва держится! того и ждалъ, что во время внчанія отвалится. Цирюльникъ проклятый мучилъ, мучилъ, а все-же путемъ наклеить не сумлъ… Вотъ отъ какой наипустйшей вещи иной разъ все зависитъ! Ну, что бы сталось, еслибы борода моя да отвалилась?.. А ты, братецъ, и взаправду счастливчикъ, — весело прибавилъ онъ:- не ждалъ я, что такую красавицу-женушку себ подцпишь. Я чуть было не забылъ свою роль, на нее залюбовавшись… Ну, съ Богомъ… я пока скроюсь… Тройка, слышишь, готова, позвякиваетъ. Смотри же, изъ Царскаго села безпремнно съ Ефимомъ пришли цидулку, да не попадись какъ нибудь, а я тутъ всячески слды заметать стану…

— Прощай, братецъ, спасибо, во вкъ не забуду твоей услуги…

Пріятели еще разъ обнялись. Священникъ ушелъ въ спальню переодваться и отклеивать бороду, а Елецкій вернулся къ Вр. Меньше чмъ черезъ часъ дорожная карета, запряженная тройкою сильныхъ коней, выхала изъ города по царскосельской дорог. На козлахъ, рядомъ съ кучеромъ, сидлъ Ефимъ, кутаясь въ тулупъ и весело ухмылясь.

«Вотъ такъ лихіе господа,» думалъ онъ: «много было у насъ дловъ разныхъ, а такого еще не случалось! И все-то имъ съ рукъ, сходитъ… Не токмо что людей, а и Господа Бога обманываютъ, не боятся!.. А она-то, бдняжка, ничего-то, ничего не примтила… Что-то будетъ съ нею?…»

Онъ пересталъ улыбаться и задумался.

IX

Прошло два года. Скончалась Екатерина, царствовалъ Павелъ. Петербургъ былъ неузнаваемъ. Еще такъ недавно привольная роскошная жизнь кипла въ немъ, общество жило въ свое удовольствіе, ничмъ не стсняясь; роскошь достигала баснословныхъ размровъ. День начинался поздно, ночь превращалась въ день и почти до самаго разсвта по улицамъ было большое движеніе — разъзжали кареты, развозя съ баловъ по домамъ нарядныхъ женщинъ, мчались на рысакахъ военные и статскіе франты.

Теперь печать тишины и какой-то запуганности легла на весь городъ.

Павелъ Петровичъ, въ своемъ гатчинскомъ уединеніи, слишкомъ долго слушалъ разсказы объ испорченности петербургскихъ нравовъ, слишкомъ накипло во время длинныхъ лтъ невольнаго бездйствія его горячее сердце. Съ первыхъ-же дней царствованія онъ ршилъ положить конецъ «всмъ симъ вреднымъ порядкамъ и дебошамъ».

Онъ началъ съ распущенной гвардіи и сталъ вводить въ ней свою строгую гатчинскую дисциплину. Офицеры должны были забыть и думать о штатскомъ плать, шубахъ и муфтахъ. Дорогіе, роскошные мундиры смнились самыми простыми. За малйшее послабленіе, невнимательность къ своимъ обязанностямъ, слдовало строгое наказаніе.