Монастырские утехи

утыкаются холодным носом в твою руку.

И Бужор снова замолчал, поглаживая, точно дикого барашка, снятую кэчулу. Я

растерянно слушал его, и в моём воображении, точно мираж, вставал миф, сотканный

вокруг этого человека.

В конце концов мы решили уйти. В последнюю ночь Бужор предпринял отчаянную

попытку. Мы поднялись выше, в молодой лесок, и выбрали для засады полянку,

окружённую хрупкими березками, в центре которой стояла старая ветвистая пихта. До

того как забрезжила заря, мы пробрались туда сквозь темноту леса. Я остался на

опушке у киноаппарата. Бужор змеёй прополз до пихты и словно слился с нею,

растворился у её ствола. Как ни таращил я глаза, было невозможно понять, где он. И

вдруг сквозь мёртвую тишину прорвался магический ток глухаря. Лес принял его с

изумлением и отослал далеко в уснувшую темноту.

Второй, третий раз птица со всеми подробностями повторила своё колдовство —

щелкая, бормоча, запинаясь и, наконец, издав звук пронзительно-острый, словно

точили на бруске косу. Потом замолчала.

И вот из кустарника вспорхнула дрожащая тень и опустилась на ветку дерева. Но

ничего не было видно. Можно было скорее угадывать. Чёрное подвижное пятно

покачивалось среди ветвей на фоне зари. Что это — призрак знаменитой птицы?

Сердце моё замерло, я затаил дыхание.

Всё вокруг меня застыло в упрямом ожидании.

Через несколько мгновений тень разрослась и будто удлинилась, и оттуда снова

донеслось пение. Один раз, два и три, птица оттачивала горло, точно косу о камень, и

вдруг захлопали крепкие невидимые крылья... Но я всё ещё не мог снимать. Ведь нужна

была вспышка магния или яркая электрическая лампа, а об этом я и не подумал. Я был

уверен, что зрелище продлится до рассвета. Пронзительная песня прозвучала еще

несколько раз. Но безответно.

Звёзды надо мной задрожали, казалось, они вот-вот осыплются, повиснув серой

паутиной на лепке потолка сосновых вершин. Свет тлел ещё в готовой разорваться

оболочке ночи.

Я больше не мог терпеть. Я сделал необдуманное движение. Призрак птицы с сухим

шумом оторвался от ветки и, шурша, пролетел надо мной, растаяв в дальней слепоте

леса.

Я так сосредоточенно наблюдал за ней, что Бужор, вышедший из-за дерева, заставил

меня вздрогнуть.

Я страшно рассердился, что Бужор скрывал до сих пор своё искусство имитировать ток

глухаря. «Почему?» — спросил я его. Он не дал мне никакого ответа. Ни в чём не

преуспев, вернулся я к привалу. Тогда я поверил рассказам людей и Иляны о том, что

Бужор знает много чудес леса и его живых существ, но поклялся держать их за семью

печатями. Он не мог открыть их мне, пришельцу.

Заря поспешно пробуждалась. Нити — белые и золотые — ткались между ветками,

повсюду.

Так ничего и не добившись, мы снялись с места и перешли через перевал назад к

стойбищу, где оставалась часть моего багажа. Там я должен был распроститься с

Бужором.

Когда мы поднялись на лысую вершину горы, заря у горизонта была точно кипящая

молочная пена, готовая расплескаться на огонь.

Мы прибыли перед полдником. Стадо разбрелось по седловине горы до самого леса и

гуляло под надзором орла, кружившего над ним в небесной лазури. Чабаны от мала до

велика собрались внизу у котла в ожидании мамалыги.

Чтобы не уезжать в Бухарест с пустою лентой, я решил быстро, пока готовится еда,

снять фильм с пастухами, лачугами и горным видом, украшенным стадами, которые

выглядели весьма живописно в окружении альпийских вершин.

И вот я скликал отовсюду чабанов; они подошли, выстроились в линейку, опираясь на

свои отполированные палки. Бужор стоял в отдалении, стараясь остаться

незамеченным. Он не хотел сниматься и ждал только момента, чтобы уйти. Теперь,

разлучённый со своим лесом, он казался обыкновенным, незаметным, почти

банальным. Чабаны, теснившиеся вокруг меня, здоровые и плечистые верзилы, шутили

наперебой, но время от времени всё же искоса поглядывали в его сторону. Я не

обращал на него внимания... Бужор же, как всегда скромно молчавший, старался

сжаться, исчезнуть.

И вдруг до нашего слуха долетел приглушённый топот — точно издалека спешил

верховой. Мы посмотрели вдаль. Стадо за оврагом перестало жевать, коровы подняли

головы, и вдруг из-за опушки леса, вниз по склону прокатилось устрашающее мычание.

Прямо на нас во весь опор — так что под ней гудела земля — неслась корова, вскинув

вверх хвост и раскачивая рогами. Пастухи испуганно расступились,

— Бешеная,— произнёс кто-то.

 — В такое время не может быть бешеной. Что-то другое.

Корова, как громадная скала, катилась сквозь ряды своих соплеменниц, и те яростно

фыркали, бодали рогами землю, готовые последовать за нею. Крики и мычание

наполнили котел долины. Быки ревели так, точно их резали.

Внезапно пастух, взобравшийся на пень, крикнул: «Медведь!» Все сгрудились по краям

загона, у скотных дворов. Корова была уже в каких-нибудь десяти саженях — здоровая,

белая, она бежала в смертельном испуге, ища защиты у чабанов.

— Медведь! — крикнул и другой чабан.

Я всё ещё стоял посреди двора и искал глазами зверя, преследовавшего корову, когда в

воротах загона показалось нечто чудовищное... Бужор, который возник рядом со мной

как из-под земли, едва успел оттащить меня и втолкнуть на скотный двор.

Сперва я не понял, в чем дело. На меня бежали сросшиеся два зверя. Только когда они

молнией пролетели мимо, мне стало ясно: корова несла на спине вцепившегося в нее

медведя. Он впился когтями ей в затылок и пригибался, пытаясь прокусить корове

шею. Но это ему не удавалось. И голова медведя кружилась от быстрого бега и от