Монастырские утехи

охапку дубинок и унес их с собой.

Порядок был таков, что бык-победитель соединяется с освобождённой девушкой в

ущелье, где дед приготовил им постель. Их соединение происходило тоже молча и

втайне. После этого они сразу и навсегда расставались. Никому из них не разрешалось

снимать ни звериную шкуру, ни маску. Женщина оставалась неопознанной, как и

мужчина, переодетый медведем. Месть ожидала того, кто попытается открыть эту

тайну.

На свадебной постели бык раскладывает семь пастушьих дубинок, дабы они обрели

такую же крепость, как член быка-преследователя. Зачатый младенец должен без

промаха убивать зверя, и, так как он заколдован, ни одни зверь его не тронет.

Шестеро оставшихся у яслей в изнеможении скинули шкуры, сняли с головы рога и

задремали, не понимая, почему покинул их старший чабан и какую роль исполняет

дальше бык. Каждый знал лишь то, что касалось его, и ровно настолько, насколько

научил его дед, который исчез вместе с быком, предварительно заперев их в амбаре.

Когда заря постучалась в дверь и коровы замычали, призывая подоить их, знахарь

появился в сопровождении старшего чабана, который нес заговорённые дубинки.

Шестеро чабанов с трудом проснулись от их криков.

— А ну, вставайте,— будил их дед, и это было знаком, что и им разрешается говорить.

— Только дьяволы и бояре встают поздно. Добрые люди, что ангелы, поднимаются

поутру, чтобы взяться за дела.

Последний акт церемонии совершился под открытым небом при свете дня под

радостные крики.

Пастухи получили из рук колдуна заговорённые дубинки, натёртые колдовским

маслом. Каждый по очереди поднял дубинку, и в пламени зари блестящее дерево

пылало, как факел; потом пастух размахивал ею на все четыре стороны света,

поклонялся горам, грозил туманам, и все ударяли по медвежьей шкуре, распростёртой

на земле.

Теперь оставалось только, чтобы дух и твёрдость быка перешли в настоящего бугая.

Пастухи направились к стаду. Одни открывали загоны, другие с криками выводили

животных. Они разделялись сами. Поток быков и яловых коров рассыпался по

пастбищу. Дойные коровы расположились по другую сторону.

По наущению деда самого сильного быка с большим трудом отделили от стада и увели

в сторону вместе с шестью белыми коровами, у которых отняли телят и которых давно

не доили. Понуканиями и дубинками их гнали к узкой долине, а затем по бывшему

руслу реки, поднимающемуся отвесно в гору и заканчивающемуся широким

амфитеатром, ограждённым со всех сторон стенами скал. Там — ни воды, ни травы.

Одни только валуны, которые скатились в засохшее ложе реки, устремившееся к небу.

Семь животных, недоумевающие, погоняемые со всех сторон, вбежали в эту западню и

оказались в тупике. Они повернули головы к гнавшим их людям, помычали, обращаясь

к стаду, с которым их разлучили.

Вдруг внизу, в том месте долины, где она превращается в щель всего в несколько шагов

шириной, старик быстро всадил кол, завернутый в шкуру медведя: голова шлемом

сидела на острие кола, а лапы на двух палках были угрожающе простерты к

окаменевшим от ужаса животным.

Чтобы спуститься вниз, к водопою, к пище, им надо было встретиться с медведем,

заслонившим путь назад. Пастухи, взобравшись на скалы, смотрели на них с вершин.

Изгнанные животные притихли и долго стояли неподвижно.

Потом коровы легли; набрякшие, разгорячённые вымена опустились на мокрые камни,

охлаждённые росой. Издалека коровы казались белыми глыбами, пережёвывающими

одиночество. Успокоенные, они лежали будто в загоне, ожидая, когда их по

заведённому обычаю позовут доить.

Только бык по-прежнему стоял и беспокойно глядел вниз, в долину, подкарауливая

опасность. Людей уже не было видно. Осталось одно лишь пугало. Бык повернулся и в

неистовстве промычал несколько раз, обращаясь к прозрачной как стекло пропасти.

Ему ответило его же мычание, усиленное эхом. Он осторожно обошёл свой

застенок, с шумом обнюхал скользкие утесы, втянул горный воздух и погрозил

синеве, как врагу, рогами. Потом вытаращил покрасневшие глаза на ястреба, который

упорно над ним кружил и спускался всё ниже и ниже, дабы удостовериться, что это не

падаль.

Проходило время.

То ли ветер не дул и до быка не доносился медвежий запах, то ли шкура была

слишком старая и уже не пахла.

Пастух прошёл по гребню и, подобравшись к долине позади стада, сбросил вниз камни;

они покатились, с грохотом ударяясь о скалы, и доскакали до животных, выгоняя их из

ловушки.

Коровы точно оцепенели. Они не понимали, что случилось. И чабан перестал

сбрасывать камни — их грохочущий поток мог раздавить животных.

Дед пошёл на другие ухищрения: внизу, у входа в долину, раздалось призывное

мычание. Знахарь держал между коленками кадушку, отверстие которой было закрыто

кожей. В кадушке был натянут конский волос. Когда человек проводил жирными

пальцами по волосу, кадушка издавала жалобное мычание голодного телёнка или

боевой клич быка — в зависимости от того, как управляла ею рука.

Коровы навострили уши и поднялись на ноги. Бык подался вперёд, вытянул шею,

прислушался, глядя на неподвижное пугало, и вернулся на место. Он разгадал обман.

Шутки с ним не удавались.

После завтрака чабаны, которые пришли к долине вместе со стадами, принялись

кричать, гикать, звать, щелкать бичами, как они обычно делали, собирая стада из

ущелий. Вопли их сталкивались, отскакивали от скал, ограждавших долины, и долины

клокотали в безумии, как во время великой битвы.

Этим добились только того, что упрямые животные отступили ещё глубже.