Монастырские утехи

Но у старика хватало терпения. Он знал, что голод и жажда всё победят. К обеду

загнанные животные двинулись сами, пришло время второй дойки и напомнило

коровам о ласковой руке скотоводов, успокаивавшей их набрякшее вымя. Снизу

доносился звон колокольчиков и тихое мычание телят, зовущих своих матерей. Быки,

оставшиеся на свободе, взывали к отсутствующему вожаку. Животные потихоньку

двинулись к теснине, вход в которую загораживало пугало. Спуск начали подгоняемые'

голодом коровы: бык не двинулся с места и яростно ревел, обращаясь к пастуху,

стоявшему в дозоре, а глаза его сверкали пламенем. Коровы дошли до середины русла,

на секунду остановились, уставившись на чудище, потом, не колеблясь, ринулись к

быку, под его защиту. Они окружили его и, глядя назад вытаращенными глазами,

словно указывали, откуда грозит опасность. Побуждаемый их испугом, он гордой

поступью направился вниз, спустился немного к неподвижному медведю, издал

нутряной крик, с шумом втянул воздух, поскреб землю копытом, призывно взревел,

размахивая зобом, вытянул вверх шею и поглядел на врага. Тот не принял вызова. Он

стоял, точно мёртвое дерево. Бык снова издал боевой клич и принялся свирепо бить о

камни копытом; он затряс рогами, сердито взметнул на спину хвост. Пугало, как и

прежде, застыв, стояло перед ним.

И так повторилось несколько раз.

Бык недоумённо повернул к своим коровам и встал поперек дороги на стражу.

Пускай враг сам подойдёт к нему.

Тогда решили использовать другие средства.

Разгорячённую корову-двухлетку подвели сзади к медведю, и она замычала, призывая

быка. Запах её раздразнил ноздри быков из стада, они замычали в ответ.

Бык на горе остался равнодушен к приманке. Он только сморщил мокрый нос, раздул

ноздри и вздёрнул верхнюю губу, обнажив в зловещем оскале широкие зубы.

Теперь доблести его следовало пробудиться от заколдованного зелья, выпитого ночью

быком, поборовшим супостатов.

Отважный старикашка нахлобучил вязаную шапку, пробрался между скал, поднялся

выше медведя с полным ведром воды и поставил его на виду у быка. И пока бык,

окаменевший от бешенства, пришёл в себя, старик в два прыжка скрылся из виду.

Бугай, мучимый жаждой, охрипший от мычания, должен был, по расчётам колдуна,

выпить заговорённую воду, которая пробудит в нем храбрость, рассеет осторожность и

заставит действовать.

Если он набросится на чучело, опрокинет его и затопчет, то сколько бы раз медведь ни

встретился на его пути, бык никогда уже не отступит. Он бесстрашно набросится на

зверя. Таков неколебимый закон ворожбы.

И дед вместе с пастухами ждал, что заколдованное зелье сделает то, чего не добился он

ни одним из своих ухищрений.

Бык размеренными шагами подошёл к ведру и с подозрением обследовал его, шумно

понюхал, склонил сильную шею, словно собираясь пить, и, поддев на рог, одним

рывком сбросил со скалы. Ведро расплющилось в лепешку, а жидкость, как дождь,

посыпалась крупными каплями на сожжённые солнцем камни и мгновенно высохла.

Остался только тяжелый, навязчивый запах.

Упрямый бык, ещё больше помрачнев, вернулся назад.

Приближался вечер. Все способы были использованы. Больше делать было нечего.

Растерянные чабаны глядели на колдуна и озабоченно ждали.

Он нахмурился и опустил глаза. Потом, будто ожидая подспорья, посмотрел на

вершины.

Суровые горы грозно воззрились на него всеми своими пиками. В их жесткой

прозрачности колдун увидел приказ и будто упрек.

Может, он в чем-нибудь ошибся? Он стал себя проверять. Как слабый луч

просачивается сквозь скважину двери, так он проник в заветные тайники своей души.

Мастерство он унаследовал от древних предков вместе с людской завистью и злобой,

предопределёнными для всех, кто поднялся на одну ступень выше окружающих.

Может, он что-нибудь п о з а б ы л ? Он вёл свою родословную от отца, Беревоя-

младшего, знаменитого знахаря и колдуна, который за многочисленные на него жалобы

— будто он останавливал дождь, наводил порчу на коров, подбрасывал наговорный

нож — был принужден скрываться в Трансильвании, где и погиб.

Или он пренебрёг о б ы ч а е м?

Он дошёл до своего деда, Великого Беревоя, прорицателя и звездочета, которому

служил дух, запрятанный в бутылке; тот был убит господарем за предсказание, будто

вместо него на трон взойдет один боярин, что впоследствии и исполнилось.

Или нарушил у с т а н о в л е н н ы й порядок? Он двинулся дальше, по следу горения

древнего духа, он погрузился в глубины воспоминаний и дошёл по цепочке рода до

самых древних предков.

Может, он не в ы п о л н и л с в о е г о д о л г а ? И в горячем порыве он потревожил сон

предков в таких же, как у него, вязаных шапках, самые храбрые из которых некогда

бросались голой грудью на пики и несли богам весть от живых, если несчастья

обрушивались на род. Что забыл он? Чего не исполнил?

Но Беревои, все от века мученики ворожбы, печально проходили мимо и не

ответствовали. И их боль проникла в его душу.

Тогда, словно ворота, распахнулась туманная завеса его души. И возник вдруг великий

бык былых времен. Не тот, одураченный чучелом, а другой, с рогами, покрасневшими

от крови, И потом ему явился трагический медведь древности, который умирал,

поделившись с ним тайной. Магия погибла в человеке. Силы её переместились в

железо и сталь. Горы ждали охотников с пугающим оружием, а не старикашку,

плетущегося в хвосте века. И все они звали его туда, к себе.