Моника 2 часть
Шрифт:
– Так вот какая история…! – воскликнула Моника в замешательстве.
– Да. Ты уже знаешь полную или, по крайней мере, большую часть. А теперь, когда твое любопытство удовлетворено, отбрось это, как это сделал я.
Он резко выдернул левую руку из сжимавших рук Моники и положил руки на штурвал, быстро меняя курс. Резкий толчок заставил качнуться Монику, он подхватил ее, возвращая на место.
– Посмотри туда. Это Синт-Эстатиус… Мы обойдем его стороной, а завтра будем в Бастер. Увидишь, какая это красивая земля. Обещаю тебе хорошую прогулку по ней…
– Хуан, я хотела сказать вам одну вещь: я начинаю понимать вас… Думаю, должна сказать правильнее: я понимаю вас совершенно…
Голубое
– Какой белой ты выглядишь под луной! Белой и сверкающей, как будто ты тоже звезда… Что-то есть такое в тебе… Ты как звезда, отраженная в водоеме… Кажется, она рядом, но мы видим лишь ее отражение… На самом деле она очень далека, в миллионах миль…
– Какая глупость! – покраснела польщенная Моника. – Почему вы говорите мне это? Не думаю, что это утверждение справедливо. Когда этим вечером я уверяла вас, что понимаю…
– Ты хотела сказать, что сочувствуешь. Я прекрасно понял…
– Нет. Я сказала, что поняла, потому что вдруг осознала многое. Сострадать – это другое… Сочувствовать можно даже тогда, когда мы не очень хорошо понимаем: сочувствовать всем, кто страдает… А кто не страдает в этом мире? Все страдают, все страдает… Как правило, каждый видит и чувствует собственные мучения, но прекрасен момент, когда наше сердце разрывается, переполняется по отношению к другому сердцу, которое страдало больше, чтобы своими мучениями иметь большее право на нежность, на огромную любовь…
Быстрым движением она взяла левую руку Хуана, повернула ее жесткой и широкой ладонью вверх, и, словно подталкиваемая непреодолимым порывом, дрожащим поцелуем прикоснулась к длинному шраму…
– Моника… – глубоко потрясенный спросил Хуан. – Что ты делаешь?
– За вашу боль ребенка, Хуан, за эту жалость, которую никто не проявил, и за все, что вас еще ранит…
Она смотрела в его глаза с новым, неожиданным волнением, показывая сердце, и он побледнел, избегая этого взгляда… Под белой атласной кожей бежала с новым жаром красная тропическая кровь. На мгновение стерлось все: прошлое, мечты, воспоминание других горящих губ и глаз. Посреди корабля Хуан Дьявол поднялся, словно наполнился весь, словно целый мир был в его непокорных волосах, могучих руках, чувственных губах и больших итальянских глазах…
Моника задрожала, когда он освободил руку из ее нежной тюрьмы, когда рука легла на хрупкую талию, медленно отводя к запертой двери единственной каюты Люцифера… Она чувствовала, словно ее пронзила незнакомая сила и одновременно слабость, словно она сдалась… Она не была способна сопротивляться, возражать… Словно пена волн, которые приносило и уносило море, она принадлежала Хуану Дьяволу…
– Доброй ночи, Моника… отдыхай… Спи хорошо, потому что завтра будет бурный день… Есть на что посмотреть в Сент-Кристофере… Тебе понравится…
Он бесшумно удалился, тихим и твердым шагом босых ног, а она неподвижно и пораженно стояла с одним именем Хуана в горле и жаром широких рук, разжигавших атласную кожу… Почему он оставил ее сейчас? Почему не подошел к ней, словно с сомнением ожидая первую ночь? Без него как будто закачался весь мир; без него она почувствовала одиночество, холод… но не могла позвать его… Волна смущения зажгла щеки, выходя через глаза незнакомыми слезами… Она подумала о стольких женщинах, которые без тени сомнения кидались в его объятия…
О портовых падших женщинах, распутницах таверн, которые безусловно соревновались друг с дружкой… Она подумала об Айме, и жгучая волна неясных чувств овладела ей: гнев, ярость, смущение, почти ревность… Резко она вошла в каюту, с яростью заперев дверь…– Ана, Ана! Просыпайся, дура!
– Ах, черт побери! Постоянно вы должны меня оскорблять…
– Постоянно ты должна раздражать меня; постоянно должна спать… Выйди и прогуляйся по дому. Сходи и посмотри, где остальные и что делают…
– Сейчас? Ай, моя хозяйка, сейчас три утра. Даже не видя можно посчитать. Ни хозяйка София, ни сеньора Каталина не вернулись из столицы. Что касается нотариуса и сеньора Ренато…
– Ренато продолжает пить?
– А как же, хозяйка. Бродит, как тень. Иногда в кабинете он валится на диван и там дремлет. Потом встает и снова пьет, снова бродит… Но со вчерашнего вечера он ничего не просил…
– Где ты сказала он?
– У входа в дом, смотрит и смотрит на дорогу и ущелье… По-моему, он в отчаянии, потому что возвращаются сеньора София и сеньора Каталина. И как я сказала, почему бы ему не сесть на лошадь и не разыскать их?
– Ты уверена, что он не пьяный?
– Говорю же… Если он ничего не пил со вчерашнего дня, уверена, он уже протрезвел.
– Дай накидку…
– Накидку? Вы выйдите отсюда? Сеньора София ясно сказала, что вам нельзя выходить из комнат… Вы угодите прямо в пасть волку… Вспомните, как он пришел вчера вечером, после того, как приказал позвать вас, а вы были там…
– Подай накидку, уйди и не мешайся, простофиля.
Да, Ренато стоял возле перил, скрестив руки, с зажженными лихорадкой и алкоголем глазами… Он настолько изменился, что казался теперь другим человеком: растрепанный, обросший, с расстегнутой на белой груди рубашкой, с мрачным взглядом, горьким изгибом губ… Он выглядел постаревшим лет на десять, с таким выражением и внешностью, трагической тенью его самого, и казался странно похожим на Франсиско Д`Отремон и, несомненно, был братом Хуана Дьявола…
– Ренато, мой Ренато… Слышишь? Хочешь, мы поговорим? – просила Айме умоляющим тоном.
– Поговорим? Поговорим? – засомневался печально Ренато. – Теперь ты хочешь поговорить?
– Да, Ренато, теперь я хочу поговорить, потому что ты не пьян… Прости, но это верное слово. Целые дни ты пьешь, как сумасшедший и ведешь себя, как дикарь… Теперь ты в здравом уме, и у меня есть надежда, что мы сможем поговорить, как цивилизованные…
– В таком случае у тебя не получится! Д`Отремон не цивилизованные! Ни мой отец, ни… мой брат, ни я, тем более, хотя и выгляжу цивилизованным… Наша кровь имеет варварский огонь, грубые чувства, дикие страсти… Мы примитивны в ярости, любви и ненависти! Хочу, чтобы ты обратила на это внимание… Хочу дать тебе последнюю возможность спастись… Беги, если виновна, Айме, беги, пока я еще не понял, что ты виновна, сейчас же спасайся, воспользуйся этим моментом, пока во мне еще есть остаток человека. Потом будет слишком поздно!
Айме затряслась, по спине пробежал озноб, но была и пришпоривающая ярость, самолюбие, бесконечное желание играть и побеждать; держась за все это, она вцепилась дрожащими пальцами в руку Ренато:
– Мне незачем бежать и спасаться! Выслушай, если хочешь узнать правду… всю правду! Меня не в чем упрекнуть! Быть твоей женой – мое единственное и настоящее желание…
– Следи внимательно за словами, которые произносишь! Как священную клятву я возьму каждое из твоих слов, и если снова солжешь, то твоя ложь будет последней, потому что это будут твои последние слова! Говори!