Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе

Подростку и горка – про чувства

Да и как тут отделишься? Окончательно наступила зима, и вместе с ней пришло самое любимое зимнее занятие – катание с ледяной горки. Я никогда этого не пропускала. Горку уже не первый год заливали во дворе дома недалеко от нас. Она была шикарной: деревянная, высоченная, широкая, с крепкими высокими бортиками. Заливали ее очень тщательно, в несколько слоев, и подходили к этому очень ответственно. В итоге лед на ней становился гладким, ровным, без ямок, без острых ледышек-щербинок. Там, где заканчивался спуск, такой же лед продолжался еще метров десять, переходя дальше в накатанный твердый снег.

На этой горке и собиралась теперь наша старая компания во главе с Зайцем, который зимой наконец-то переставал заниматься своими мотоциклами. Чужие сюда заходили, но редко. Может, боялись, видя такую безумную ораву желающих покататься. Катались мы в основном по вечерам, когда на улице уже было темно. Но главная идея горки была даже не в катании. Просто катание – это для малышей. Там, в темном дворе, при тусклом свете фонаря и двух окон, выходящих во двор, вот уж несколько лет было основное место нашей зимней тусовки. Кто-то катался, кто-то болтал, сидя на снегу или на деревянных бортах помоста горки. Мы катались стоя, сидя, лежа, на картонках, фанерках, пластиковых ж*пах, по одному, вдвоем, за руки или обнявшись, паровозиком по трое, плотно сцепившись и прижавшись друг к другу, и даже кучей малой, где непонятно было, кто с кем и кто на ком едет. Было волнительно и радостно съезжать, крепко прижавшись к кому-то, и тут же разбежаться, как будто и не было ничего. И никакой тебе школьной безопасной дистанции. Даже темные дискотеки тут проигрывали. И холодно не было, какие бы морозы на улице ни стояли. Было темно, жарко и очень весело.

Жаль только, что новенькие туда не заходили. Точнее, новенький. Однажды, правда, Мишка все-таки забрел, но к нашему веселью не присоединился. Я увидела его – он стоял с группой каких-то ребят и просто смотрел. Потом поднялся один на горку, съехал на ногах, не упав до самого конца, и они ушли. И мне сразу стало грустно и захотелось домой. Лучше бы и не приходил.

Наступила весна. В театре все было прекрасно. Я играла на настоящей сцене. Меня окружали талантливые интересные ребята, с которыми у меня было много общего.

На личном фронте тоже был театр. А еще мысли про Мишку. Они по-прежнему меня не отпускали. Правда, я стала чаще его видеть: теперь он проходил мимо наших окон еще и поздно вечером, возвращаясь с тренировки. Может, он и раньше ходил, но я его не замечала. А сейчас стала поджидать. Я смотрела на него, скрытая кружевным тюлем, а он шел мимо и никогда не поворачивал головы в мою сторону.

Вот так незаметно пролетел очередной школьный год, и наступило лето. Было немного обидно. Ты ждешь очередной учебный год как нечто особенное, надеешься, что произойдет что-то интересное и важное, а он просто пролетает, почти полностью повторяя предыдущие года. Все как будто вращалось по кругу, подчиняясь закону природы. Так легко стать предсказателем. Вот теперь, например, произойдет естественная сезонная миграция и мое школьное окружение плавно сменится летним. Школьники разъедутся по бабушкам, лагерям и югам, и в поселок нагрянут дачники. Я все лето проведу тут, потому что родители, как обычно, работают. Каникулы промелькнут, как один день, и – тоже никаких неожиданностей – снова наступит первое сентября. Как вам такое предсказание? Я была уверена, что оно сбудется.

Хотя сами по себе летние каникулы – хорошая пора. Целыми днями мы с нашей большой разновозрастной дачной компанией гуляли, играли, ездили на велосипедах купаться на озера – их вокруг было много. По нескольку раз в неделю ходили смотреть одно и то же кино в ежегодно открываемый на лето кинотеатр-барак. Репертуар менялся раз в неделю, но нам было все равно. Какая разница, где торчать с друзьями, когда тебе тринадцать лет.

В общем, летом я становилась беззаботной, как крыловская стрекоза, и тосковать по кому-то, даже по подающему надежды спортсмену, времени у меня просто не было.

Новая осень и наконец-то

Цифра семь – моя любимая. Седьмой класс в нашей школе был предпоследний (школа была восьмилеткой). Поэтому через два года нам предстояло расстаться. Но пока школьная жизнь продолжалась, и цифра семь обещала мне удачный во всех смыслах год.

За это лето все сильно изменились. Мальчики подтянулись – Заяц стал выше меня на голову. Девочки все активнее и необратимее превращались в девушек. В самой себе перемен я почему-то не замечала. Или у меня в этом смысле были проблемы со зрением, или я правда не менялась. Даже на физкультуре я, как обычно, стояла вторая по росту среди девочек.

На праздничной линейке я, конечно, высматривала Мишку. Просто всех я уже видела, а его еще нет, а было интересно, как изменился он. Но среди одноклассников его не было, и среди старшеклассников тоже. И к первому уроку он тоже не пришел. Первый день пестрел историями на тему «как я провел лето», стопками выданных учебников, нарядными учителями и школьными новостями о новых предметах. Мишка так и не появился после летних каникул. Уроки сократили, и вскоре нас отпустили по домам. Я не стала присоединяться к медленно плетущейся компании – впереди целый год, и наболтаться мы успеем. Сегодня и в театре был первый день после каникул. Я соскучилась – хотелось скорей туда. Мы договорились с Леночкой поехать пораньше. И нужно было торопиться, чтобы успеть перекусить и переодеться перед электричкой.

Леночка как всегда опаздывала. Я, наоборот, пришла на платформу раньше на десять минут. Сесть в электричку – это была своего рода лотерея, как повезет. Иногда они приходили полупустые и можно было спокойно пройти в вагон и удобно расположиться у окна. Но иногда народу было столько, что двери в первых вагонах открывались, но только чтобы показать спины вжатых друг в друга людей. А иногда эти спины просто не давали открыться дверям. В обоих случаях сесть в электричку было невозможно, и желающие уехать в панике начинали носиться вдоль вагонов, пытаясь найти брешь, в которую можно было бы себя втиснуть. Поэтому лучше было заранее пройти по платформе подальше, к середине поезда, а то и к хвосту, желательно угадав место напротив дверей, – и надеяться на чудо, удачу – называйте, как хотите, – и на то, что из вагона кто-то выйдет, дав тебе шанс просочиться внутрь.

Пока народу на платформе было немного. Но я на всякий случай сразу прошла подальше. Погруженная в мысли о предстоящей встрече в театре, я не смотрела по сторонам, поэтому не сразу обратила внимание на двух высоких молодых людей. Покосилась на них, только услышав рядом голоса: они о чем-то разговаривали, громко смеясь. Потом один ушел, а второй остался ждать. Постепенно количество желающих ехать в город увеличилось, но ненамного. Я поглядывала вдаль – не идет ли электричка. И в начало платформы – не бежит ли Леночка. Электричка запаздывала, и Леночка не бежала – видимо, совсем не успевала и решила ехать на нашей обычной.

Наконец электричка подошла. Позиция была рассчитана правильно – двери открылись прямо передо мной. Я посторонилась, пропуская двух человек, выходящих из битком набитого вагона, и заняла их место. Следом за мной в тамбур поднялись еще двое. Раздалось: «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…». Двери зарылись, и поезд тронулся.

В тамбуре было тесно и душно. Если вы никогда не ездили в переполненной электричке, то вы везунчик. Провести несколько минут в этой душегубке – настоящий стресс, даже если у вас никогда не было клаустрофобии. Я ехала до конечной остановки, поэтому нужно было встать так, чтобы толпа выходящих меня не вынесла раньше времени и ненароком не затоптали входящие. Например, хорошо было бы забиться в самый угол у стены. Это немного напоминало тетрис, правда тогда я этого еще не знала. Оглядевшись в поисках лазейки, я попробовала развернуться и пробраться к стене. Человек напротив, видимо, собирался выходить на следующей остановке и, заметив мой маневр, чуть-чуть продвинулся в сторону двери, уступая мне свое место. Повезло. Я протиснулась и оказалась прижатой к стене в самом углу. Наконец-то я обрела опору. Но в этот момент поезд внезапно затормозил, и всех, кто был в тамбуре, сильно качнуло в мою сторону. Я вжалась в стену, отворачивая лицо, в ожидании, что сейчас вся эта масса навалится на меня. Но ничего не произошло. Кто-то стоящий прямо передо мной резко уперся рукой в стену возле моей головы и сдержал спиной толпу. Я была спасена. Все произошло мгновенно. Поезд снова тронулся, народ, матерясь и чертыхаясь, возвращался на свои места. Но человек, который так неожиданно спас меня, не спешил убирать руку. Он так и стоял, отгородив меня от остальных пассажиров. Я не видела его лица, близость смущала меня, и я смотрела вниз. Да и кто в плотной давке будет разглядывать лица – есть же какие-то негласные правила. К тому же человек был высоким, и мне пришлось бы нарочито задрать голову, чтобы взглянуть на него. Так мы и ехали дальше: его рука упиралась в стену на уровне моего уха, и, когда поезд качался, я касалась ее головой. Слева и справа ко мне тесно прижимались люди, и это было привычно, но близость моего спасителя вызывала во мне волнение. Мы были со всеми, но и отдельно от всех. Своей рукой и всем телом он как будто отрезал нас от остальных пассажиров, и я чувствовала себя в его власти. Пытаясь отвлечься, я принялась думать о театральном кружке – обычно это помогало и успокаивало. Но не сейчас. Любопытство росло и в конце концов взяло верх. Подумав, что ничего страшного не будет, если я просто взгляну на того, кто меня спас, я подняла глаза.

– Привет! – сказал мой спаситель.

А может, не сказал ничего. Факт его «привета» был не так важен, как все остальное.

Передо мной стоял Мишка. Он очень сильно вырос за лето, и ему пришлось наклониться ко мне, чтобы услышать, что я говорю, – в тамбуре было очень шумно, стук колес заглушал голоса. Я хотела ответить ему, но, кажется, молчала. От неожиданности я так разволновалась, что на мгновение забыла, что надо дышать, и почувствовала, как сердце перебралось из груди в горло и там остановилось. Так близко было его лицо… Его улыбка – одними глазами. И уголками губ. Уголками… Губы припухлые… Нижняя чуть больше, с ямочкой посередине – я раньше не замечала. Губы были чуть приоткрыты. Я чувствовала его дыхание на моем лице. Наверное, я слишком откровенно задержала взгляд на его губах. Мне показалось, что он смутился и покраснел. Возможно, просто в поезде было очень душно, но на его скулах расплылись розовые пятна.