Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе

– Не надо туда ходить. Все в порядке. Идите назад.

От этих слов мне стало страшно. А еще я поняла, за кем все бежали. И стало страшно вдвойне – потому что за двоих. Я не была сторонником кулачных боев и считала, что конфликты лучше решать словами. Мне всегда хотелось всех разнять, нырнув в середину драки. И вот сейчас я стояла здесь, а Заяц с Мишкой были там. И их силы явно были неравными. Заяц физически проигрывал Мишке, не как реальный заяц реальному медведю, но он был ниже его ростом и мельче. Вокруг только и говорили о том, «кто кого», «кто победит», «кому сейчас придется туго». А мне хотелось заткнуть всех, потому что изнутри меня разрывали чувства к обоим. Я ненавидела их за то, что они заставляют меня нервничать, и в то же время было жалко их обоих – оба они мне были дороги. Заяц – почти как брат. А Мишка… И как мне потом относиться к ним? Если Мишка побьет Зайца, то смогу ли я ему это простить? А если Заяц что-нибудь сделает Мишке?! Что-то мне это напоминало.

И тут в моем воображении отчетливо возникла сцена из недавно просмотренного фильма Дзеффирелли «Ромео и Джульетта». Помните драку Ромео и брата Джульетты Тибальта? И диалог между кормилицей и Джульеттой после:

Джульетта

Но что за буря вдруг разбушевалась?

Убит Ромео? Умер и Тибальт?

Мой милый брат и мой супруг любимый?

О трубный глас, вещай кончину мира!

Кто будет жить, коль этих двух не стало?

Кормилица

Тибальт скончался, а Ромео изгнан.

Тибальта он убил – за это изгнан.

Джульетта

Мой бог! Ромео пролил кровь Тибальта?

Кормилица

Да, да! Ужасный день! Он это сделал!..

Так был устроен мой мозг, что часто в событиях моей жизни я начинала видеть картинки из любимых произведений и проигрывала их внутри. Особенно если происходящее имело большое значение для меня.

Когда я поняла, что не одна такая и что Джульетта тоже страдала, как я сейчас, мне стало не так страшно и одиноко. Состояние отчаяния прошло, и я теперь, уже чувствуя себя Джульеттой, металась по первому этажу, пытаясь узнать у входящих, что происходит на улице. Но никто не рассказывал. А на улицу по-прежнему выйти было нельзя, в окнах ничего не было видно, и мобильных телефонов тогда не существовало – нельзя было позвонить и узнать. Прозвенел звонок, и дежурные по этажу стали разгонять всех по классам. Уговоры не помогали, и пришлось подчиниться. Последние, кого я увидела, направляясь в класс, были те, кто успел выбежать сразу за Мишкой с Зайцем. Но они, ничего не объяснив, молча пронеслись мимо.

Я вернулась в класс ни с чем, переполненная тревожными мыслями. Когда мы уже расселись по местам и достали учебники, дверь открылась и без стука вошел Мишка. Он был красный, взъерошенный и злой.

– Извините, Пал Петрович. У меня сегодня игра. Я должен идти. Вещи свои заберу?

Я ничего не знала про игру. Учитель привычно кивнул – не в первый раз Мишке надо было уйти с уроков. Мишка молча, без своей привычной улыбки, прошел к окну, взял сумку, которую кто-то занес в класс, и так же молча и ни на кого не глядя вышел.

Сердце колотилось. Хотелось поднять руку и попроситься выйти – то ли Мишку догнать, то ли Зайца искать. Но я не сделала этого, а только посмотрела на Ваську-оруженосца. Тот сидел с виду спокойный, но что-то быстро чиркал в тетради. Учитель начал урок. В этот момент в коридоре раздались голоса, в дверь постучали, и вошел Заяц. Волосы у него почему-то были мокрые и лицо тоже. Но в то же время он был спокоен и сдержан.

– Можно войти, Павел Петрович? – спокойно спросил он, смахивая каплю с подбородка. И добавил: – Меня у директора задержали.

Он всегда четко произносил имена учителей, в отличие от Мишки, который никогда не церемонился – имена вылетали из него так, как ему было удобно.

– Да, заходи, садись. Надеюсь, теперь все в сборе?

Заяц прошел к Ваське, сел, и они о чем-то зашептались. Учитель сделал замечание. Заяц затих, положил руки на парту прямо перед собой и замер, глядя на тетрадь невидящими глазами.

Так все и закончилось. Сами они не рассказывали, что там произошло. Но другие говорили, что их увидел из своего кабинета директор Константин Петрович – они неудачно расположились прямо под его окнами. Тогда он вышел на улицу и разнял их. Что произошло до этого в классе и на улице и что сказал им директор потом – никто не знал. Но главное, все были живы и здоровы.

В результате Мишка стал все-таки лидером. Хотя Заяц и не признал этого. Он просто остался отдельным, обособленным и независимым. Остался собой, таким, как был раньше. Я была рада, что он не сломался, не потерялся. Только с этих пор стала чувствовать, что мы как будто отдаляемся друг от друга.

…Но я выбрала

Тайне приходил конец. Постепенно все стали замечать, что мы с Мишкой встречаемся. Сначала узнали, что Мишка расстался с Олей. Я была не виновата – у них все закончилось само собой. Так тоже бывает. После их расставания мы с Олей даже сблизились и стали больше общаться. Оказалось, что она ничего и что у нас много общего. И на нас она не обижалась – по крайней мере говорила, что не обижается, потому что Мишка ей все равно надоел.

И с тех пор скрывать наши с Мишкой отношения уже не получалось. Сперва узнали одноклассники, потом учителя, родители, а потом даже члены его команды, друзья и тренер.

И на сей раз всеобщее внимание не смущало и не раздражало. Появилось стойкое чувство, что это и есть та самая первая любовь, которую все так ждут. О которой и в книгах, и в фильмах. Поэтому и не было смысла, а главное, сил больше это скрывать. Хотелось поделиться, хотелось, чтобы все знали и завидовали. Мы в школу и из школы теперь ходили вместе. Даже если в компании, то все равно вместе. Он открыто ждал меня у школы, если я задерживалась. И все это видели – и старшеклассницы тоже. Теперь именно он нес мою сумку домой. Нас начали дразнить «жених и невеста». И если раньше это меня бесило, то сейчас приятно щекотало внутри. Наверное, это были бабочки в животе?

А еще он писал мне записки! В какой-то момент я задумалась, писал ли он Оле такие же? Но потом стало все равно. На уроках мы сидели далеко друг от друга: он – на второй парте у окна, а я – через ряд на второй парте у двери. Но это не мешало нам обмениваться записками. Мишка поднимал руку со свернутой в тугую трубочку запиской высоко над головой, ждал, пока я посмотрю на него, – в итоге на него уже смотрел весь класс, и, когда я поворачивалась, он посылал трубочку движением сверху вниз, и записка попадала точно, как в баскетбольное кольцо, мне на парту. Иногда он просто передавал через ребят. Самую первую его записку я получила на уроке географии, когда мы еще не ходили вместе. Шел урок, учительница что-то рассказывала у доски. А он сидел, повернувшись в мою сторону всем телом, и смотрел на меня не отрываясь. Смотрел, пока записку передавали через ряд, пока я ее разворачивала, пока читала. Криво оторванный кусочек из тетради в клетку. «Аля! Пошли сегодня домой вместе? М.» И все. Без нежностей. Без чувств. Я ответила, но долго потом не могла успокоиться.

Постепенно репертуар предложений расширялся. «Алька! Давай пойдем на перемене на первый этаж? Я скучаю. М.». «Аленька! Ты поедешь сегодня в город? Давай встретимся у последнего вагона. М.» «Аля моя! Я не смогу с тобой сегодня погулять. Мне надо на игру. М.» Это был самый начальный период. А спустя недели две я получила: «Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ. М.» Так и было написано – большими печатными буквами. И снова он сидел и смотрел на меня внимательно, не обращая внимание на учителя. Смотрел, как в первый раз, только серьезнее. Ответа ждал важного. А я свернула записку и спрятала в карман. Не знаю, что пронеслось у него в этот миг в голове. У меня бы точно пронеслось. И он отвернулся. Тогда я оторвала от последней страницы тетради кусочек бумаги и написала. «И я тебя». Хотела написать «люблю», но испугалась и передала как есть. Тут уже прозвенел звонок, я быстро собралась и, не дожидаясь его, вышла из класса. Было радостно и страшно одновременно. «Что теперь будет?!» – крутилось в голове. «Как теперь дальше?» В тот день я убежала домой без него, даже не попрощавшись.

Первое свидание

В этот вечер Мишка впервые зашел за мной и позвал гулять. Я представила его маме. Папа даже не выглянул из комнаты – как же, ведь по телевизору шел футбол. Сестра еще не вернулась из института. Мишка стоял, спиной привалившись к двери, и ждал, пока я оденусь. Я украдкой поглядывала на него: черные вельветовые джинсы в обтяжку – те же, что в первый раз в поезде, кроссовки – они всегда у него были яркие и дорогие, толстый свободный белый свитер с широким воротником и кожаная куртка. Красивый – аж страшно.