Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

* * *

При всех прорехах брак и любовь в Монтайю и во всей верхней Арьежи опутаны целой сетью исключений, табу, локальных, религиозных, социальных эндогамий.

Было ли в этих условиях невозможно полюбить с видом на брак? Не осуждали ли молодежь на брак по расчету вышеотмеченные запреты всякого рода? Традиция трубадуров, указывающая страсти место вне брака, не применима ли она и в нашем приходе желтых крестов? На все три вопроса, не вдаваясь в детали, можно было бы ответить утвердительно. Но это было бы ошибкой. Пьер Бурдье исследовал одну беарнскую деревню 1900—1960-х годов, где ограничения в выборе супруга столь же строги, что и среди наших жителей Монтайю. Тем не менее социология воспроизводства констатирует частое совпадение движений крестьянского сердца и императивов создания семьи. «В Лескире (название деревни, рассматриваемой Бурдье) счастливая любовь, то есть любовь, одобряемая обществом, а стало быть предрасположенная к успеху, является не чем иным, как разновидностью amor fati {198} , той любви с особой общественной судьбой, которая соединяет социально предопределенных партнеров путем внешне случайного и произвольного свободного выбора» [324] . Короче говоря, у сердца свои резоны, которые вполне уживаются с уловками рассудка. В Монтайю в свое время, как в Лескире в наше, можно было любить страстно, оставаясь в рамках внешне жестких структур, предопределявших и направлявших выбор спутника жизни.

{198}

Любовь к року (лат.). Понятие философии Ф. Ницше — стремление осознанно принять свою судьбу, причем судьбу неотвратимую, трагическую.

324

Bourdieu Р. Op. cit., р. 1124.

Надо признать, что для тех из наших крестьян, кто хотел жениться по любви, возможности чаще возникали вне самой деревни. Это, в частности, относится к людям, которых изгнание заставило искать свою долю в каталонском убежище. Там были более свободные нравы и дети менее зависели от родителей, как это отмечает Белибаст, неплохой, в данном случае, специалист по сравнительной социологии (III, 189). Именно поэтому Жан Мори, сын Гийеметты Мори из Монтайю, скрывающийся в Сан Матео, страстно влюбляется (III, 189) в местную девушку по имени Мари. Однако Мари отнюдь не еретичка. Тем не менее Гийеметта и даже «совершенный» Белибаст в конечном счете соглашаются на брак Жана с возлюбленной, руководствуясь принципом ап. Павла: «...лучше вступить в брак, нежели разжигаться» {199} . Упомянутый брак к тому же увенчался полным успехом... в отношении чувств между свекровью и невесткой. Мари, — говорит Гийеметта, — как невестка пришлась по сердцу нашей семье. Все, чего бы мы ни захотели, Мари не просто хочет, но еще и делает (II, 189). Несмотря на одобрение, которым свекровь жалует послушную невестку, Гийеметта отнюдь не отбрасывает старый принцип монтайонских крестьян, который настаивает, чтобы в брачных планах порывы сердца уживались с расчетами семей супругов. В тот самый день, когда арьежская фермерша удостоверила таким образом почтительность своей невестки, она резко поставила на место приглашенного к обеду невысокого смуглокожего кюре лет тридцати:

{199}

1 Кор. 7:9.

— Почему бы нам не женить вашего сына Арно? — простодушно обратился к хозяйке священник. Хозяйка же, одев маску брюзги, отрезала:

— Ни за что! В этом году мы его не женим! Пока не найдем людей или женщину, которой сможем доверять. Мы ведь не знаем здесь людей (II, 188). Разумеется, «люди», которых надо найти, это семья другой, будущей невестки Гийеметты. Необходимое условие: чтобы этой семье, а значит и невестке, можно было доверять. Дополнительное условие, помимо прочего: чтобы Арно полюбил девушку, которую ему прочат.

Брак Жана Мори, брата доброго пастыря, дает лишний пример согласия между неодолимыми силами судьбы и любовным влечением. Жана изгнали из одного селения, байли которого потребовали от него женитьбы на местной, чтобы его стадо могло свободно пастись на местных пастбищах. В общем, байли требовали от Жана «пощипать травки на лужке супружества», чтобы его овечки могли пощипать травки на лужке общины! Отказавшись принудительно обзаводиться семьей, Жан вместе со своими овечками перебирается в другое место. Он отправляется в Альби (район Таррагоны), чтобы отыскать одного монаха, которому заложил свои вещи. В Альби пастуху говорят, что монаха надо искать в Хункозе (тот же район). Жан отправился до этого второго селения. И там, о чудо, разыскивая монаха, встретил девушку (II, 487). Он испытывает к Матане Сервель, встреченной в Хункозе, не столько романтическую любовь, сколько душевное влечение: она ему нравится.

Тогда пришлось прибегнуть к посредничеству одного кюре (мы знаем, что кюре и к югу, и к северу от Пиренеев охотно играют роль сватов, не упуская иной раз случая получить за комиссию натурой [325] ). Благие старания священника увенчались успехом, и Жан женился на Матане. Этот брак учитывает благоприятные факторы эндогамии. Укрывшиеся в Каталонии молодые люди — уроженцы верхней части графства Фуа. Он из Монтайю, она из Тараскона. К тому же оба причастны катарской традиции, ею — воспринятой, им — отвергнутой (более или менее). Итак, любовь Жана Мори расцветает на весьма благоприятной географической, социальной и культурной почве.

325

См. роль кюре Пьера Клерга в случае с Грацидой Лизье. Впрочем, люди Монтайю с подобным феноменом мирятся: Монтайонский кюре сделал тебе много добра, — говорит Алазайса Азема Грациде Лизье, — он нашел тебе мужа (I, 305). Всякие хлопоты заслуживают вознаграждения, пусть и авансом!

В самой Монтайю и эндогамных деревнях верхней Арьежи, несомненно, труднее надеяться на любовь с видами на брак, чем в каталонском изгнании, где географические перемещения эмигрантов, равно как и большое количество доступных им населенных пунктов, умножают возможности встреч и флирта для молодежи. Однако мы уже видели, что в средоточии деревенской эндогамии байль Монтайю Бернар Клерг питает любовь-страсть к своей будущей жене Раймонде Бело. Поскольку Бернар чувствителен к насмешкам, он весьма опасается брата Пьера, кюре, который, как малоромантичный донжуан, предпочитает интрижки и серийные романы. Он способен сделать посмешищем страстную привязанность, питаемую молодым байлем в отношении своей Раймонды. Вот уже больше двенадцати лет, — рассказывает Бернар Клерг в 1321 году, — прошло с того лета, когда я безумно влюбился в Раймонду (дочь Гийеметты Бело), мою нынешнюю жену: хотел я как-то войти в дом Бело... но заметил в дверях собственного дома (соседнего с домом Бело) брата моего, кюре Пьера Клерга. И не посмел уже сразу войти в дом Бело. Ибо брат мой кюре смеялся надо мной по причине безумной любви, которую я питал к Раймонде Белоте [326] .

326

II, 273-274. Ср. с прекрасным каталонским текстом (Bonnassie. II, р. 311 — 312) про любовь одного мужа к собственной жене.

Лишнее подтверждение того, что и так ясно: живое чувство, которое Бернар испытывает к Раймонде, соединяется с идеологическими предпосылками (оба молодых человека — катары). Оно накладывается на характерные для нашего прихода домашние структуры: страстное отношение байля к своей суженой фактически распространяется, как мы уже отметили, на весь осталь Бело! [327] Эта страсть обращается, в частности, на тещу, старую Гийеметту. Бернар буквально заливает ее вином. Вторичная и производная привязанность зятя к теще сохранится до конца дней старой Гийеметты. После смерти последней деревенские сплетницы не преминут пройтись по этой достопамятной нежности. Плакать по ней нечего, — говорит Гийеметта Бене Алазайсе Азема, имея в виду Гийеметту Бело (I, 462), — у Гийеметты «Белоты» было все, чего можно пожелать. И это благодаря зятю, который столько для нее сделал, что она могла жить припеваючи.

327

См. гл. IX. О неразделимости любви и привязанности к родителям молодых верхней Арьежи в противовес каталонским и валенсийским, много более «умеренным» нравам, см. еще раз обстоятельный текст Белибаста (III, 189).

Бернар так любил старую Гийеметту, что перед самой смертью он склонил ее к endura (предсмертный пост, практикуемый катарами после того как принят consolamentum) с тем, чтобы она ушла уверенной в спасении души. В сущности, Бернар побудил или вынудил тещу умереть от голода с тем, чтобы побыстрее отправить на тот свет. Пусть познает там несказанное блаженство, коего мы лишены в сем дольнем мире! Более заботливым быть невозможно: брат кюре был зятем, каких не бывает.

Обратимся к свадьбе Бернара Клерга. Несоменно, этот довольно молодой человек представлял собой, благодаря богатству и положению байля, одну из лучших партий в деревне. Он легко мог себе позволить жениться по любви, лучшие дома Монтайю готовы были отдать за него своих дочерей; такие возможности выбора для него и гипергамия для них усиливали возможность любви с первого взгляда [328] . Феномены подобного рода были нередки в среде богатых хозяев, известной нам по регистру Жака Фурнье. Раймон Пьер, крупный овцевод из деревни Арк, сердечно любит (diligit) свою жену Сибиллу [329] . Эту любовь нарушает семейная сцена, вызванная расхождением во взглядах супругов на обращение в ересь их больного младенца. Позднее, когда вернулось доктринальное согласие, Раймон снова полюбил жену. Отметим попутно, как союз духовный еще раз благоприятствовал сердечному согласию.

328

Bourdieu Р. Op. cit.

329

II, 415. Эта любовь была взаимной (II, 424).

Итак, не стоит впадать в преувеличенную сентиментальность мидинеток {200} : были некоторые вполне определенные социокультурные условия (общность религиозных воззрений, возможности гипергамии для невесты) для браков по любви в Монтайю и тем более в каталонском изгнании. Впрочем, иные свадьбы подготавливались семьей и друзьями без учета чувств вступающих в брак, так, Пьер Мори, способный и на страсть, и на интрижку, стал объектом двух матримониальных предприятий. В первый раз с девочкой шести лет с прицелом на весьма отдаленное будущее. Во второй раз — с любовницей друга. В обоих случаях почти никого не интересовала подлинность или глубина чувств доброго пастыря, который все-таки не был дураком. Естественно, что обе попытки завершились провалом.

{200}

Мидинетки — парижское название молодых работниц, обычно белошвеек и модисток, поскольку обеденный перерыв у них был, как правило, в полдень (фр. midi — «полдень»).

В высших классах тоже процветают браки по сговору: чувствуется, что при заключении первых двух союзов Беатрисы де Планиссоль к сердцу дамы прислушивались меньше, чем к мотивам знатности и происхождения. Само существование в элите Памье плановых браков, предварительного знакомства с суженой, подтверждается злоключением шевалье Бертрана де Тэ. Я был очень разочарован своей супругой, — рассказывает он, — ибо думал, что женюсь на дочери Понса Иссора, из Ларны, на деле же она оказалась дочерью Мэтра Иссора, из Ларки [330] . Ошибка была досадной: Иссора I из Ларки был добрым католиком. Иссора II из Ларны симпатизировал ереси. Бертран мог питать законные надежды, женившись на дочери Иссора II, отдаться занятию, которое любил больше всего на свете, а именно: заполнению долгих зимних вечеров бесконечными беседами о катарстве, приверженцем которого был. Понятно, что обманувшись в невесте, Бертран де Тэ был жестоко разочарован. Принужденный вести совместную жизнь с женой римской веры, дочерью Иссора I, он замкнулся в себе более чем на двадцать лет супружества. В Монтайю же не могло быть ошибок такого рода, все семьи находились в непосредственных контактах между собой и все знали каждого. Тем не менее даже (и особенно) в этой деревне брак заключался скорее и в большей степени с domus, нежели с брачным партнером. Поэтому жениться по любви для молодых людей было далеко не всегда возможно. Просто это было вполне мыслимо и случалось не так уж редко.

330

III, 322. Ларна и Ларка — населенные пункты в современном департаменте Арьеж.