Морана и Тень. Плетущая

– Боюсь, что колдушкой обзовёте и выгоните за ворота. Боюсь, что ненавидите меня все. Я не знаю, что и как предчувствую, кружево само плетётся. Я предначертанного не вижу, а просто ощущаю, – вырвалось единым потоком.

Взгляд князя смягчился, словно он ожидал другого, чего-то похуже.

– Страхи твои глупее, чем я думал, но тем лучше. Развеять проще, – с внезапной улыбкой добавил он, широкой ладонью похлопав девочку по голове. Ена так и застыла, удивлённая хоть неуклюжей, но лаской. – Не ведьма ты, все уже на дворе знают. Дар у тебя если и есть, да от Мокоши, а её-мастерицу уважают. Знают все о твоём нраве и подарках, оберегах, что ты для домочадцев то плетёшь, то мастеришь, а потом оставляешь. Слыхал, ты сыновьям моим рубахи да кафтаны кропотливо украшаешь. Знаю, что и это твоих рук дело, – князь вынул из-под рубахи плетёный шнурок с бусинами-оберегами.

Ена покраснела и потупила взгляд. Помнила, как оставила подарок в спальне князя, надеясь, что он однажды найдёт. Девочка не знала, убережет ли хоть кого-то её рукоделие, отвадит злых духов или заговоры, но сплела хоть что-то для каждого жителя двора. Всем: от князя до конюшего. А братьям Зорану и Рокелю каждый год в их дни рождения она оставляет то расшитые узорами рубахи, то тканые покрывала или новые плащи.

Рокель всегда радуется так, что у Ены щемит сердце, и даже Зоран благодарит за дары, хоть отношения у них и натянутые. Однако Ена никогда не думала, что сам князь придаёт её подаркам какое-то значение.

– Пугала ты многих своим молчанием, а не руками, Витена, – пожурил князь.

Ена с недоумением взглянула на свои ладони, на пальцах виднелись многочисленные бледные шрамы от ниток. Совсем тонкие, едва заметные. Если не приглядываться, то и не видно.

– Княжной величать тебя впредь никто не будет, но и гнать из дома не собираемся, – заявил Яреш, продолжая разглядывать Ену с печальной улыбкой в густой бороде. – Будешь, как и раньше, с нами жить, по хозяйству помогать. Ты часть моего двора и, может, не дочь, но под моей опекой. Защищай моих людей и сыновей дальше так, как умеешь.

Не выдержав, Ена расплакалась, голову опустила, едва лбом в столешницу не уткнувшись. Ладонь князя вновь легла на её затылок, несмело погладила, потом похлопала.

– Ну хватит рыдать, голова твоя дурная. Наставников новых позову, ещё многому тебе надо научиться. И рот открывай чаще. Что предчувствуешь, говори! Не мне, так Зорану, не ему, так Рокелю, поняла?

Ена энергично закивала, да не рассчитала и лбом об столешницу треснулась. Тихо взвыла, на что князь ответил смешком.

– Иди да наряжайся, как раньше, если желаешь. Всё, что жена моя для тебя купила, всё твоё. Иди, не рыдай.

Ена утёрла слёзы, слезла со скамьи, ещё пару раз поклонилась, да опять так энергично, что едва не рухнула, покачнувшись. То ли пелена слёз так странно искажала чужие лица, то ли взаправду, что дружинники, что помощники князя все улыбались. Смотрели на девочку со снисходительным пониманием, будто и правда не испытывали к ней неприязни или страха.

У Ены кружилась голова от слёз и лёгкости: страх отпустил. Да так сильно, что она чуть не запнулась и в снегу не оказалась, выбежав из терема во двор. Не упала только благодаря Рокелю, который успел девочку поймать. Ена во все глаза уставилась на братьев, обивающих порог дома. По следам на снегу увидела, как всё истоптали.

– Ведьмино варево! Зоран, она рыдала! Что не так отец сказал?! Неужто погнал! – внезапно дрожащим от испуга голосом заговорил Рокель, продолжая держать Ену под мышки и разглядывать её зарёванное лицо.

Девочка несколько раз моргнула, избавляясь от пелены. Рядом с братом появился Зоран. Волосы его уже до плеч доросли, а на щеках и подбородке поросль появилась. Ещё пару зим, и совсем мужчиной станет. Рокель же оставался юнцом, хотя в росте за последние месяцы сильно вымахал и брата начал догонять.

– Что батюшка сказал?! – с большей строгостью спросил Зоран, однако взгляд был не менее испуганным.

Ена невольно икнула.

– Говорил я, что тоже надо идти! Будь мы там, он бы помягче был! – обвиняюще бросил Рокель брату.

Ена замотала головой и во все глаза уставилась на собравшихся: что проходящие мимо стражники, что женщины с кухни и, кажется, даже пробегающие мимо куры – все смотрели на Ену. Повисла тишина, все затаили дыхание, прислушиваясь к разговору и напряжённо дожидаясь ответа.

– Да глупость какая-то! – внезапно вспылил Зоран. – Я поговорю с отцом, а ты тут стой. Ену никуда не пускай!

Старший княжич замер, когда девочка вцепилась в его руку.

– Н-нет, – с трудом выдавила она. Не намеревалась никого пугать своим молчанием ни раньше, ни сейчас. Просто волнение горло сковывало, боялась что-то не то ляпнуть, но она хотела научиться говорить открыто. Князь велел. – Я остаюсь, милостивый государь позволил остаться. Княжной и сестрой вашей звать не будут, но жить в тереме разрешил. Как и раньше работать и помогать буду. Князь наказал двор защищать, как все делают, потому что это и мой двор.

Зоран, Рокель и все остальные застыли, забыв то ли вдохнуть, то ли выдохнуть, впервые услышав от Ены больше пары предложений за раз. Внезапно прозвучал первый вздох облегчения, за ним все расслабились. Мужчины и женщины вновь заторопились по своим делам, куры разбежались, спасаясь из-под ног.

– Перепугала, дурная! Сразу сказать надо было. Чего рыдать-то! – прикрикнул Зоран, как-то тяжело оперевшись на резные перила лестницы у входа.

Раньше она бы сжалась, отступила в тень, голову свесив, но в этот раз с губ сорвался смешок. Сам собой вышел. Зоран с Рокелем глаза округлили, а Ена снова издала незнакомый ранее звук и рассмеялась. Рыдала и смеялась, пока не взвизгнула, получив за шиворот охапку снега от Рокеля. Теперь и братья хохотали.

Глава 4. Настоящее

Морана работала без отдыха. И если вначале это восхищало, то спустя дни стало походить на отчаянную одержимость. Они прошли лес, встречая как бездыханные трупы, так и слоняющихся вялых мертвецов. Они миновали деревушки, сожжённые и опустевшие. Они пересекли широкие дороги с брошенными обозами и растерзанными подле них семьями. На протяжении всего пути их сопровождали тишина, редкие хрипы мертвецов да звуки собственного дыхания.

Морана всегда делала одно и то же. Наклонялась, хватала оставшиеся нити, тянула, резала и шла к следующему телу. Её синий сарафан всё больше темнел от чужой крови, а накинутый на плечи плащ поистрепался.

Ена помогала, как могла. Покорно следовала за богиней зимы и смерти, повторяла за ней, с беспокойством поглядывая на Морану. При свете дня её глаза становились карими, а в сумраке светились голубым гневом. Чем больше смертей богиня видела, тем отчаяннее свирепела, однако на Ене своей ярости никогда не срывала. Наоборот, на девушку глядела с немой благодарностью, интересом или же усталой улыбкой.