Море остывших желаний

В столовую вплыла шикарная – другого определения просто не подобрать – женщина. Лет ей около сорока, но находись Бельмас в жюри на конкурсе красоты, корону отдал бы ей, на остальных претенденток даже не взглянул бы. Впрочем, вряд ли ее пустили бы на конкурс, туда ведь берут отощавших девиц, которые и ходят, как цапли, потому что ноги в туфлях силенок не хватает поднять. У этой женщины были красивое пышное тело, белая кожа, черные волосы и брови, золотистые глаза. Но при всей красоте лицо ее не назовешь божественным, скорее дьявольским. И было оно печальным, будто жила она на свете лет сто пятьдесят, все про всех уже знала и оттого скучала.

Женщина села по левую руку от Шаха и напротив Бельмаса, неторопливо положила себе на тарелку кусок рыбы в соусе. И тут произошло нечто необычное. Женщина взяла вилку с ножом, вдруг замерла и перевела прекрасные глаза на Шаха. Тот смотрел на нее в упор, как каменный идол из преисподней, который вот-вот оживет и примется крушить все вокруг. Женщина почти незаметно положила вилку и нож на тарелку, после короткой паузы подняла глаза на Бельмаса (а ресницы у нее – до неба!), сделала движение головой, будто извинялась, встала и ушла. Ну не странная ли сцена? Разговаривали молча, как телепаты! А ее покорность и послушание? Разве так сейчас бывает? Тем временем Шах вернул Бельмаса из рассуждений:

– Прости за бестактный вопрос: зачем тебе парик?

– Чтобы ноги не замочить, нынче я на лимане. – Бельмас понял по выражению Шаха, что тот его «музыку» не знает. – Ты, я вижу, не понял. Мне нельзя обнаружить себя, я ведь скрываюсь от милиции в связи с убийством моего большого друга Японца. Перейдем к делу?

Шах дождался, когда юноша-официант поставит перед ним и Бельмасом тарелки с супом, махнул рукой, чтоб тот ушел, только после этого сказал:

– Хорошо, раз так хочешь. Ты должен добыть для меня кое-что.

Добыть, стало быть, украсть. А как иначе? Бельмас откинулся на резную спинку стула, уперев руки в край стола, и начал перечислять с совершенно безобидной интонацией:

– Деньги я воровал. Драгоценности тоже. Однажды угнал автомобиль, нужда заставила. А кое-что не крал. Не приходилось.

– Для тебя не работа, а пара пустяков. Ты сделаешь мне одолжение и получишь дочь, Зарецкую и Святослава Чалова в полной сохранности.

– Короче, если не сделаю одолжения, ты не гарантируешь сохранность этих людей, я правильно понял?

– Совершенно верно, – улыбнулся Шах. Ох, и обманчивая у него улыбка – сверкающая белоснежными зубами и добротой.

– Где же я должен взять то самое кое-что?

– В сейфе, – сказал Шах так, словно железный ящик стоит и ждет, когда же придет Бельмас и заберет его начинку.

– В сейфе? Неужели я должен ограбить банк?

– Нет. Хуже. Сейф начальника ОБОПа.

После ночи в изоляторе Вадим сильно раскис, осунулся и не взирал уже с высоты своего сопливого величия на следователя. Да, в СИЗО жутко сизо, беспросветно, гадко, контингент в камере – это не тусовка в ночном клубе.

– Итак, вы – Винник, – взялся за дело Сербин. – Вам звонила Белоусова и просила приехать. Почему вы ей так срочно понадобились?

– Без адвоката говорить не стану, – хмуро заявил Вадим.

– Да будет у вас адвокат, будет. Родственники наверняка хлопочут, ищут самого-самого.

– Когда найдут, тогда и поговорим.

– Зря упрямитесь. Понадобится время, а сейчас оно работает против вас. К тому же вы тормозите следствие, что тоже не в ваших интересах.

– Не делайте вид, будто заботитесь о моих интересах. Раз меня арестовали, наши интересы расходятся.

– Вы, Вадим, не правы, но переубеждать вас не буду. Вы хоть понимаете, что все указывает на вас?

– Что именно? Звонки?

– Вы же приезжали к ней.

– Откуда такая уверенность?

– Белоусова звонила вам после того, как я переговорил с ней, буквально через пять-десять минут. Ни в воскресенье, ни в понедельник, ни в другие дни она не сделала столько звонков, мы проверили. После девяти вечера перестала звонить. Судя по наряду, в котором обнаружили Таю, и по сервировке стола, она ждала мужчину. А вы сказали, что Белоусова просила вас приехать к ней, признались, что у вас была с ней давняя связь. По логике, вы же и побывали у нее.

– А вот не побывал! – взорвался Вадим. – Докажите, что я был у нее, докажите! Свидетели есть?

– Найдем, – спокойно заверил Сербин. – А ключ? Как ключ от кабинета Белоусовой оказался в кармане вашего пиджака? По нашим расчетам, ее кабинетом воспользовался убийца вашего отца. Кому проще взять у нее ключ – вам или постороннему человеку?

– Не догадываетесь? – огрызнулся Вадим. – Его подкинули мне. Это мог сделать кто угодно и где угодно...

Внезапно он смолк, уставившись в одну точку, будто сработал переключатель, переведя Вадима из активного режима в спящий. Сербину хорошо знакомы эти эмоциональные перепады у людей, впервые попавших в изолятор, и потому он терпеливо ждал, что мальчик надумает. А мальчик тихо начал рассуждать вслух:

– Меня подставили. Подставил тот, кто меня отлично знает... Он убил Таю перед моим приходом... А я подумал, она нарочно не открывает, разозлился и ушел... Если б я только знал! Может, тот человек был у нее, когда я звонил...

– Вы любили ее?

– А? – поднял Вадик растерянные глаза, вспомнил, что не один, смутился, покраснел. – Не знаю... Мне просто с ней было хорошо. Нравилось, когда она порхала вокруг меня, будто я маленький. В общем, Тая устраивала меня во всех отношениях. Я никому из-за родных ее не показывал, боялся, что узнают и начнутся уговоры, разговоры... А тянуло только к ней. Со мной мама так не возилась, как Тая.

– Значит, вы ездили к ней во вторник, она вам не открыла. Скажите точное время, когда это было?

Отнекиваться уже не имело смысла – нечаянно проговорился. Вадим повесил голову и признался:

– В начале двенадцатого. Минут в десять. Да, она звонила, я не брал трубку, потому что вокруг было полно народу. А в девять переговорил с ней, сказал, что приеду через два часа. Мне надо было подождать, когда все улягутся и не пристанут ко мне с вопросом, куда я еду на ночь глядя. Попросил Таю, чтобы она приготовила...

Вадик снова замолчал, потер небритую щеку с редкой, далеко не мужской щетиной, закусил нижнюю губу.

– Ну-ну, вы переговорили с ней, и что? – спросил Сербин.

– Послушайте, – встрепенулся он. – Я не могу сейчас... мне надо подумать... вспомнить... Только постарайтесь поверить: я не убивал Таю. Доказать пока не могу, но... вы просто поверьте.

В его глазах было столько мольбы, столько искреннего отчаяния, что довольно черствое сердце Сербина дрогнуло. Ведь всякое бывает!