Морок
Шрифт:
— Живи. — Глухо выдавил, не поворачивая головы. Повернулся спиной и пошёл к двери. Руки он так и не подал.
Слава о похождениях волчонка вышла за пределы Лесной. Имя его было на устах да на слуху. Поэтому когда Головного через два года перевели с Лесной в дом N2, он легко влился в чужой коллектив, без труда заполучив место старшака в группе. Тамошние бугры здраво рассудили не ломать крутой норов новичка, а приблизить его. Это было дальновидное решение, поскольку Головной на правах старшака только укреплял власть старолеток, а не творил смуту, как на Лесной.
К четырнадцати годам Головной окончательно заматерел, и совсем утратил чувство страха перед, чем либо и кем либо. Удрать из детдома на месяц или два — считалось признаком хорошего тона. На языке детдомовской
Головной, который вопреки всем законам и традициям на отлучках был с семи лет, теперь мог исчезнуть на весь сезон, нисколько не заботясь, как к этому отнесутся «вертухаи» или «бугры». Впрочем, ни тех, ни других это давно не волновало. Кончилось то время когда на вечерних проверках «бегунов» заносили в специальную чёрную тетрадь, а их данные служили для милицейской ориентировки. Теперь, когда постперестроечный раздрай поверг страну в состояние болевого шока, ослабли такие социальные институты, как школы, детсады, медицина. Детских домов в этом списке не было совсем.
Именно тогда Олег встретил на жизненной дороге сильного и уверенного человека, который определенно покорил своей статью и энергетикой.
На курсах по самообороне, куда Олег попал отнюдь не случайно, молодой мужчина с кустистыми бровями, иллюстрировано рассказывал, как можно быстро освобождаться от захватов, переходить к контратаке и влёгкую отбиваться от четверых или пятерых. Инструктор демонстрировал чудеса техники движений. Условно нападающие крутились возле него, путались меж собой, падали кулем от его казалось случайных прикосновений. Инструктор спокойно и добро объяснял изнанку и происхождение каждого приёма, мог повторять дважды, а то и трижды, нисколько не сердясь. Индивидуально работал с каждым, бездонная магия голоса и безмерная сила духа задели глубоко сердце юного Олега.
Вадим Николаевич Зорин, так звали инструктора. Именно он стал дальнейшим путеводителем для молодого паренька и его наставником во всём. Олег с детства культивирующий фильмы с участием Чак Норриса и Стивена Сигала, мог теперь в живую наблюдать прототипы героев боевиков. Кроме того, что Вадим Николаевич безупречно владел секретами победоносной драки, в нём не было качества жлоба, присущих почти всем взрослым, что знал Олег. Вадим Николаевич был другой. Он был бог, и Головной с должным трепетом внимал его словам, с восхищением глядя ему в рот.
Все свои сбережения, что Олег копил в течение зимы на «каникулы», ушли как предоплата на три месяца вперёд за обучение на курсах. Любознательность подростка в области боевых искусств поражала самого инструктора. Парень после занятий умоляюще просил учителя подробнее объяснить ему ту или иную комбинацию, движение. Казалось, он никогда не уставал и никуда не торопился. Работоспособность и отдача его была фантастической, Зорин обыкновенно утомлялся. Это был всего лишь дополнительный заработок. А для Олега это был волшебный мир, сказка, где сильным ещё предстояло стать. Чтобы потом, далеко не в сказочном мире, не падать на колени.
Частенько Вадим Николаевич отдавал ключи пытливому бойскауту. Показав ему несколько боевых связок, он оставлял Головного в зале, оттачивать ремесло до устали, с тем, чтобы потом Олег обязательно закрыл помещение и отнёс ключи на вахту. Всё больше инструктор пропитывался симпатией к ученику. А тот неистово тянулся к нему, словно кусок глины к рукам гончара.
К концу сентября, Олег вновь объявился в интернате, только затем, чтобы насобирать денег в займы и вновь растаять за порогом дома. В интернате по поводу его отсутствия, больно-то никто не кипишился. Таких «пропадальщиков» было уйма. В июле отгремел выпуск старших, и сейчас место бугров занимал его друг и одногодка Клим, он же Ваня Климов. Едва перекинувшись с ним парой тройкой слов, Олег спешно попрощался, обещав возникнуть по весне. К тому времени, Головной нашёл крышу над головой. Войдя в доверие к одной
ветхой старушке, он участливо взял шефство над ней. Бабушка была старенькая и уже много чего не могла, в силу своего возраста и здоровья. Вестей от сыновей и внуков не ждала, да и не надеялась, поди. Олег, с первых же дней, окружил её заботой и вниманием. Стирал, готовил, ходил в магазин и аптеку. Если надо вызывал врача и соблюдал все его предписания. Взамен для себя брал немного. Это бесплатный ночлег на протёртой тахте, и худо-бедно скромную трапезу на крохотной кухне. Иногда они вместе пили чай. Прасковья Степановна, когда чувствовала себя преотлично, садилась напротив Олега и, прихлёбывая сладкий час, могла долго и мечтательно говорить о своей роскошной молодости. Юноша вежливо слушал, кивал, жуя печенье, и между делом поглядывал на часы. На тренировку он старался не опаздывать. Денег поначалу не хватало, но потом Прасковья Степановна, нет-нет, да подкидывала отроку за усердие и доброту. Олег конфузился, старался не брать, но подходило время следующего взноса, и Головной был просто вынужден взять. Только на это…Но очень скоро инструктор освободил его от месячной платы. Узнав, что парень детдомовский, он предложил было пожить у него, пока да покуда его жизнь не встанет на рельсы. Олег зардевшись, отказался. Для него и так было верхом желаний общаться с таким удивительным человеком, но чтоб стеснять его дом, он даже думать не смел. Головной теперь часто был у Вадима Николаевича, рассказывал о себе, слушал о нём. Не заметно для обоих, в небе вспыхнула звезда, зародив на Земле ещё одну крепкую мужскую дружбу.
Олег разменял семнадцатый виток жизни, а планы на будущее были весь туманные. В интернат он решил не возвращаться; грядущий выпуск ему ничего не давал, разве что стандартные протекции в ПТУ на смежные профессии токаря и сварщика. Правда, грел вариант подать документы в военное училище, но там нужна была безукоризненная характеристика, а у Головного с этим, как раз обстояло наоборот. В голове назойливой мухой вертелась одна достаточная прагматичная мыслишка. Олег её досадливо гнал, но она затейливой змейкой извивалась, обретая форму надежды: «А что разве так не бывает? У Прасковьи Степановны никого… Я единственный кто её опекает». Было бы здорово начать жизнь с собственного жилья, но для этого нужно пройти нелёгкий путь, стать престарелой женщине по-настоящему родным. Олег не торопился. Он готов был без устали ухаживать за доброй старушкой, и кто знает, как бы всё вышло, если бы жизнь не внесла свои коррективы.
Возвращаясь вечером с тренировок, Олег случайно возле ларька задел прохожего. Тот от неожиданного толчка выронил пакет, полный пустой стеклотары. Громко громыхнули об асфальт бьющиеся бутылки.
— Ах, ты твою богу… — Завернул в трёхэтажный мат плюгавенький мужичонка, с синюшным лицом типичного алкоголика.
— Извините, я не хотел. — Начал было Олег.
— Не хотел! — Зло поддразнил мужичок. — Засунь свой «нехотел» в жопу, понял?! Я знаешь, их сколько собирал?
Он горестно склонился над пакетом, отделяя битое от небитого.
От киоска к ним подошли двое, таких же синюшных… Только один — здоровый с рыхлым пивным животиком, а другой — вытянутый как вобла, сутулый.
— Что, Семёныч, амба? — Лениво поинтересовался Здоровый, прихлёбывая из горла «Жигулёвское».
— А-а-а! — Махнул безысходно тот. — Несутся сломя голову! Куда несутся…
— Я, правда, не хотел! — Взял слово Олег. — Там где я живу, в прихожке стоит полный пакет бутылок. Я тебе принесу, Семёныч!
— Да, ла-адно уж… — Почти съехал с темы Семёныч, но тут взяли слово другие.
— Слышь ты, гусь нечаянный! — Одёрнул Олега Здоровый. — За такое ставят раком отчаянно! Ты Семёнычу зарплату укоротил… Давай, возмещай рублём… И чтоб всё правильно!
— У меня, с собой нет ничего. — Кратко ответил Олег и попытался пройти дальше.
— Ты чё, не понял, щенок?!
Его цепко схватили за локоть. На этот раз к нему обращался Сутулый.
— Тебя не учили в школе как разговаривать со старшими?
— Я же сказал, пакет Семёнычу отдам… Дома стоит.
— Ты эти сказки мамке оставь… Плати, давай!