Морок
Шрифт:
Время казалось застыло. Возвращаясь к своему прагматичному опыту, Вадим понимал, что сейчас он крайне взведён, взвинчен, оттого-то всё и кажется нереальным, тупым, подвешенным… Раздражение пекло мозг. Слово «кажется» на Холме носило смысл прямой, буквальный. Казалось и виделось тут без попятных на зажмуривание и осенение себя крестом. Неправильное лезло в ранг правильного, оттого Вадим и не знал, к чему прислушиваться: к голосу мысли или ощущениям.
— Ждём! — Зорин сердито опустился на своё место, вылил остатки чая в кружку, хлебнул и… Поперхнулся. Втянул в рот как в ситечко разгулявшуюся заварку. Он ёщё сплёвывал, когда Олег заметил.
— Что-то не так, Вадим! Какая-то хрень происходит.
Вадим обратился в слух, но ещё до того как Олег договорил, выделил эту странность сам. Лесные перезвучья, многомиллионный хор тайги сузился вдруг в один тупиковый порог, словно поцарапалась пластинка и игла стала проскакивать назад. Заедать… Шелест лиственных крон, ветер, насекомые, птицы — весь таёжный гомон потерял свободу. Он застрял в одном поцарапанном участке и повторялся каждый раз с трёхсекундным интервалом. Эффект пластинки стал настолько очевиден, что оглушительно стучал по вискам молоточком. В унисон звуко-заеданию.
— Что за дела… — Вадим поглядел на часы и оторопел. Секундная стрелка оттаяла, но только для того, чтобы делать четыре деления вперёд. Затем стрелка неведомо как начинала старт с того места, откуда пошла четыре секунды назад. Четвёртое деление и было тем порогом, за которым лес, как и стрелка, съезжал обратно, повторяясь в старых нотах вновь и вновь…
Зорин показал открытие Олегу и тот присвистнул.
— Жесть! Время буксует. А ты на часы грешил… Это само время чудит, понимаешь? Не часы… Во, смотри!
Головной поднял березовую щепку и бросил её в костёр. Та не успев раствориться в огне, появилась у его ног снова.
— Видал?! — Олег засмеялся. — Всё что рядом вокруг, повторяется! Не повторяемся только мы. Костёр можно не поддерживать, гореть будет вечно!
Олега распирало торжество, словно этого эксклюзива и не хватало в буднях местной аномалии, а теперь слава тебе господи дождались… Вадим не разделил с ним этой радости. Сознание кривилось, страдало и плавилось от заедания действительности. Копперфильдские фокусы типа Олеговой щепки не смягчали дискомфорта в ушах. А на слуху работала царапнутая пластинка. Нудно как опостылевшая жвачка, хотя последний продукт всё же можно выплюнуть, а вот как выплюнешь приевшиеся аккорды леса? Четырёхсекундные:
— Чурифть-тьуф-тш-шип-ду-у-у-пкт-Гви-ка-а-а! Чфить-чвить!
Лес будто старый больной астматик выкашливал одно и то же:
— Чурифть-тьуф-тш-шип-ду-у-у-пкт-Гви-ка-а-а! Чфить-чвить!
Это стало похоже на речь, на фразу, на мантру, которую лес отпускал за короткий промежуток. Живое чудище выдыхающие из лёгких заклинание или проклятие… Воображение — вещь уникальная в том творческом плане, что позволяет выпестовать из прозаических, казалось, контуров фантастические видения. Художники-абстракционисты подолгу курят кальян и уходят в себя, лишь для того, чтобы приблизить себя к нео-реальности. На текущий момент Зорин проклинал воображение, потому что оно не несло в себе никаких позитивных моментов. Одну лишь слабость в желудке и неуверенность в следующих шагах. Он взглянул на небо. Далёкой точкой сапсан «заедал» в вышине в четырёхсекундном интервале. Визуально. Солнце не менялось и не могло измениться, ничтожных мгновений было ему мало, облака… тоже мало о чём говорили. Внешне всё выглядело пристойно. Вот только:
— Чурифть-тьуф-тш-шип-ду-у-у-пкт-Гви-ка-а-а! Чфить-чвить… Чурифть-тьуф-тш-шип-ду-у-у-пкт-Гви-ка-а-а! Чфить-чвить…
Отдаленно эффект напоминал захлопывание ушных раковин ладошками в самом шумном оживленном месте. Помнится в детстве, Вадька практиковал это на вокзалах, в залах ожидания, а случалось, и в классе. Людской, монотонно гудящий улей, адаптированный для восприятия, начинал гримасничать, как только ладонями
перекрывались доступы шума. Чередование положений открыто и закрыто делало заедание подчеркнуто забавным и комичным. Кто бы мог подумать, что Холм разнообразит игру для своих гостей. Нет, он не прихлопывал ладонями уши, создавая диссонанс потока. Он всего-навсего сократил пространство и время до четырёх секунд, и кто бы посмел Его упрекнуть в неоригинальности.Олег нашёл себе новое развлечение. Раздавливал каблуком земляной комок, который тут же, пусть и не сразу, восстанавливал форму.
«Четыре секунды — это цикл. Круг. — Подумал Зорин. — По кругу вертит всё, что присуще Холму, так? Но мы чужаки и нас не вертит. Следовательно, не будет вертеть и то, что мы принесли на плечах или… В тех же карманах…»
Поглощённый этой мыслью, он подошёл к Олегу и выхватил полупустую пачку сигарет из его нагрудного клапана. Бросил к ногам Головного. Даже у нелогики должна быть логика. Удовлетворенно хмыкнул, когда пачка и не подумала возвращаться на исконное место. Олег, проследивший за его манипуляциями, довольно осклабился.
— Ну, правильно! — Он нагнулся и поднял сигареты. — Это ведь наше барахло. Мы пришли с ним сюда. А буксует то, что было до нашего прихода. Вот только костёрчик, а? Как же, не пойму… Его же не было изначально на Холме? Почему он не тухнет?
— Костёрчик стал собственностью Холма до того, как всё началось. Как и нарубленные дрова. Как и ком, который ты давишь. Всё просто, Олег. Мы это мы. А вся это хламыга с её временем — отдельно.
Зорин присел на корточки и с яростью вырвал с корнем траву. К лицу поднёс только свой кулак. Оскверненный газон незримо вернул свой прежний вид. Без памяти на катаклизм. Вадим потянул было снова, но не стал рвать, отпустил. Играться расхотелось… В душе тоскливой мелодией выла серенада безысходности. Неотвратимость грядущего, а грядущее могло быть только плохое, ощущалась во всём своём непотребстве.
— Чурифть-тьуф-тш-шип-ду-у-у-пкт-Гви-ка-а-а! Чфить-чвить… Чурифть-тьуф-тш-шип-ду-у-у-пкт-Гви-ка-а-а! Чфить-чвить…
«Ну и кому это нужно? — Подумал, а быть может, прошептал Вадим. — Кому это надо?»
Он глянул на Олега. Тот невозмутимо продолжал опускать пятку на неиссякаемый земляной ком.
— Всё! Прекрати! — Вырвалось у Вадима. Получилось крайне резко и неожиданно для самого себя, а уж Олег, тот прямо-таки вздрогнул.
— Хватит! — Уже легче произнёс Зорин. — У тебя жена ушла, а ты в бирюльки играешь!
Скоро час как её нету!
Олег посерьёзнел и вернулся на свой стульчак. Накренился вперёд к огню, хотел, вероятно, бросить дровишку в костёр, скорей по привычке, а потом что-то вспомнив… передумал. Поглядел на Вадима. Олегов лоб, испещренный глубокой бороздой, излучал уверенность.
— В том-то и дело, что не прошло часа. И полчаса не прошло. И пятнадцать минут не вышло… У тебя сколько ща на котлах? По-прежнему тридцать шесть? А Люську мы ожидали увидеть когда? Через минуту другую, так? Только где минута, а где другая? Время жмётся в четырёх секундах, а по сути, стоит на месте. Согласен?
Ещё бы Вадим не был согласен. Он и сам этот румпель просёк, но где-то оставлял запас для надежды. А вдруг время всё-таки идёт, они с Олегом поймали обманку, а Люся просто задерживается. Такой бы исход его устроил больше, нежели подсунутый сценарий с замороженным временем. Вадим хмуро сверлил топтание секундной стрелки. Лесная мантра перестала напрягать ухо, уже хорошо… Была ли это привыкаемость или мозг так защищался от сумасшествия, Вадим не знал. Ведал одно: солнце не сдвинулось к закату ни на шаг, тени не поменяли длину, а сокол — тот, что в вышине, продолжал глючить: пропадая и появляясь точкой в разных секторах.