Морок
Шрифт:
— Ну и кому это нужно? — Спросил он вновь себя, но поскольку произнёс достаточно громко, вопрос услышал Олег.
— Да не кому. Просто очередной закидон Его Величества Холма. Мало ли их было…
— Закидон? Да не-е, не простой закидон. — Вадим помотал головой. — На кой хрен кому-то там понадобилось останавливать время за минуту до Люсиного появления? Скажешь, случайно? А я так думаю, это определённый умысел. Кого там или чего, не знаю, но умысел!
Головной почесал бровь и уклонился, как показалось Вадиму, от развития разговора. Он сосредоточено замолчал, хотя если помнить Олега, тот всегда был охоч до праздных бесед. Особенно когда беседы рулили в сторону неразрешенных загадок. Вообще сказать, что парень изменился, значит, ничего не сказать. Его будто подменили. Вадим не тешил иллюзию в отношении себя: вряд ли он сам
Олег сидел у костра неприкаянно просто, словно никаких бед и не было в природе. Словно кроме них и не было никого. А были изначально два тёртых лба-лесовика как в старое доброе время, котелок ухи на две персоны, нехитрый чай и разговор за жизнь. Подобная безмятежность вышатывала Вадима. Если бы он не знал, что их было всё-таки пятеро, а не двое, возможно б он убаюкался Олеговым настроением, до того ему было всё по… А ещё жгло сознание, что он, Вадим, остался один. Давно один. Несмотря на то, что их сейчас двое. Олег, тот самый человек, на которого он мог опереться и всегда подставить своё плечо, неожиданно сдулся. Как звено стал шатким и ненадёжным.
— Чё ты молчишь? — В отличие от спокойного Олега, Вадим не мог сидеть, и даже стоя вертелся как на шарнирах. То и дело снимал с плеча ружьё, грел в пятерне цевьё и вновь закидывал. Сказывалось, вероятно, перевозбуждение.
Олег поглядел так, как возможно он сам, командир группы, глядел когда-то на своих малоопытных товарищей. Естественно, в лучшие времена…
— Хочешь услышать, что я думаю?
— Не хочу! Догадываюсь… Мне нужен совет, напарник! Предложение, план, намётка хотя бы.
Олег покривил губами в знак того, что не владеет ситуацией.
— Ну… Какой план… План наш как у партизан. Сидеть в кустах и ждать известий с хутора. Не знаю, Николаич… Если честно, получись у тебя собрать всех снова, это бы ничё не дало. Ровным счётом!
Он замолчал так, словно понял, что сболтнул лишнее. Вадима это не удивило. Что-то в этом роде он и ожидал.
— Давай договаривай, коль начал! На минуту представь себя в моей шкуре и распиши свои действия как от лица ответственного за поход!
— Да знаю я, Николаич, твои чаяния! Сам служил. Отвечал за личный состав. Знаю! Только здесь не армия, не совсем это подходит… И в твоей шкуре я не хочу быть! В хорошем смысле не хочу! Ты ослеплён идеей спасти своих туристов. Добро! Только от чего спасать? Ты разговаривал со своим болотом? И я тоже разговаривал. Всем пятерым, и каждому было предложено пройти дистанцию, а там, как вариант… Забрезжит свет в окошке. Не факт, разумеется, не факт, что это всё не лажа, но… С другой стороны, хотели бы нас убить, убили бы! И ничё б предлагать не стали. Это, во-первых! А во-вторых: представь, что ты вернул всех в строй. Дальше то что, Николаич? Спускаться? Наташка на грани и ещё один спуск её добьёт. Кто с катушек слетит следующий? Ваньку держит юмор, я… перегорел. Сам наверно видишь! Люся… даже не обсуждается! Ты, Николаич! Ты следующий! Тебя сейчас уже кошмарит, усидеться не можешь, а дальше будет только хуже! Так кто прав, Вадим? А?! Только вот не горячись и не спускай собак! Раскинь мыслёю не как командир, а как рядовой! Попробуй отойти в сторону от своих обязательств!
Пока Олег говорил, Вадим дважды вспыхивал как от пощёчин. Олег в тонкой извиняющейся манере прошёлся по самолюбию. И этим уязвил сильнее. Он, Вадим Зорин, бывший командир четвёртого разведывательного подразделения, действительно сдал. Олежка вычислил его подкожный страх, вероятно, потому что сам оставался невозмутим, но как? Как ему удаётся не бояться? Это правда, что он, Зорин, следующий после Натальи кандидат в блаженные. Это правда, что он не видит других вариантов, как спускаться. Это
правда, что его держат предубеждения, принципы как в оковах, а липкий страх проиграть стучит по сердцу. И даже не страх, осознание… Что уже… проиграл. Выходит, он сам слабое звено, не Олег? Всё это пронеслось с быстротой молнии в голове, но вслух с языка слетело другое:— Что с тобой, Олежа? Когда ты успел переродиться? В этих своих тоннелях? Это верно, я боюсь… Но не за себя. Я костьми ложился за ребят в 96-ом, и я не могу, извини, думать не как командир! А по поводу альтернативы я так скажу… Гибкая политика хороша в том случае, когда видишь лицо противника, знаешь как минимум несколько его уязвимых точек, тогда можно сыграть, да! Но что можем узреть мы? В этом, как ты сказал, болоте? Ни-че-го… Обещания, запомни, не подкреплённые гарантией, не стоят и копейки! Ну, сунемся все поголовно в эту загробную сказку, а где уверенность, что не закроют за нами крышку? Нет уверенности…
— Да давно б закрыли, была бы воля! — вскричал, не сдержавшись, Олег. — Ну, Вадим, как ты не поймёшь! Нас давно можно было измохратить всеми доступными способами! Распять, четвертовать, закатать в грунт! Для Холма это б не составило труда, что ему наши ружья, спички в слоновью задницу! А с нами цацкаются и по головке гладят. Пока гладят… Я считаю то, что мы живы, существуем до этих пор, и есть гарантия, о которой ты говоришь.
— Ты не можешь знать…
— Да знаю! Вернее, не я знаю и не ты! Наше эго, подкорочный двойник. Этот, думаю, не врёт, да и зачем нашему подсознанию водить нас за нос, мы две половинки одного Я. Это всё равно, что левая рука обманывает правую, глупо и смешно. Николаич… Я убил человека. Не так убил, как ты на войне. А сначала морально. А потом физически… Довёл до самоубийства. Я не имел права так делать, а сделал. Потому что и бабочки, проткнутые ножом и суслики, и алкаши в подъезде — это всё я! Моя природная дурь. Помнишь, ты сказал: слабый может надундюкать сильному по репе, если в нём проснётся стержень? А сильный может обосраться, когда поймёт, что он не такой уж и сильный. Ты сказал иначе, покрасивше, но я утрирую, не важно… Так вот: я и есть тот сильный, что обосрался. И спасибо моей подкорке, что раскрыла мне глаза! Оттого я ей и верю, Николаич… Только оттого…
— Олег! — У Зорина закололо в боку. Стало тяжко дышать и тоска полезла наверх, подобно молодому вулкану, пробиваясь шаг за шагом к жерлу. К жерлу, которого пока нет, но будет, как только отчаяние и страх сорвут покрышку с его здравомыслия и хладнокровия.
— Олег! — Он не верил, что Олег не с ним. — Нам надо собрать группу! Тупо. Собрать. Группу. Всё! Без всяких измышлений и философских накручиваний! Что будет дальше, одному богу известно! Решаем проблемы по мере их поступления! Нам надо собр…
— Представь, что собрали! Следующий шаг?! — Олег встал, неумолимо глядя в глаза.
— Не знаю… Решаем проблемы по степени их значимости! — Он вовсе не то хотел сказать, но сказал, потому что Олег смотрел прямо в глаза и не давал время обтесать ответ. Головной отвёл взгляд в сторону и абсолютно бесцветно, не своим голосом, произнёс:
— Ты и есть проблема, Вадим.
Вадим не сразу понял, с чего вдруг его охватила паника. Что его допекло и обидело в этой фразе? Олег и раньше позволял иногда кольнуть иронией, позлословить, но все подковырки и подшлёпки носили шутливый характер. Оба знали свои границы, и берега не путали. Олег считался его правой рукой в рутинных делах таёжного перехода, а он, Вадим, допускал лёгкую небрежность и снисхождение к своему молодому напарнику. Каждый знал своё место и не перечёркивал опыт товарища. Однако сейчас сказанное Олегом не носило в себе и толики шутки. Слова «ты и есть проблема» были сказаны констатирующее сухо, прямолинейно в лоб, без тени намёка на игривость. Вадима задел сам тон, не слова и поэтому он, ухватив Олега за локоть, потянулся к его глазам за разъяснением.
— Что ты имеешь в в…? — Вопрос застрял у него в глотке. Встретив взгляд Головного, он окаменел от ужаса. Это был тот же Олег и не тот одновременно. В черных как в провалах зрачках зиял почерк. УЗНАВАЕМЫЙ. Так глядела Люся, когда доносила им мысли не свои, а своего «извне». И так глядел сейчас Олег: с мудрствующим холодком, не типичным для сомневающихся натур.
«Двойник, его двойник… Он одержим, как и Люся… Это конец! Холм пропитал каждого». — Затряслась колокольчиком вереница мыслей, путанных, сбивчивых, опасных.