Московские страсти

– Ну и нечего так злиться из-за этого.

– Да я и не злюсь вовсе. Просто указываю тебе кое на что - для твоей же пользы.

– Не остроумно, дешево и совсем по-детски.

– Обожаю, когда ты притворяешься сердитым.

– Меня это вовсе не удивляет.

– Если ты хоть на миг вообразил себе, что это тебе так вот сойдет. Я не хочу... если ты будешь продолжать на меня злиться.

– Я уже не злюсь.

Правда жизни заключается в том, что с каждым годом каждый из нас уходит все дальше и дальше от той сущности, с которой все мы были рождены внутри себя.

– Что такое?
– интересуюсь я.
– Чего ты хочешь?

– Ты знаешь.

Я чувствую, как в ее тоне промелькнули едва уловимые жесткие нотки.

Было совершенно ясно: последнее слово остается за ней. Чувство жалости к себе - не лучшее состояние для человека. Я не знал почему, но эта мысль крепко засела у меня в голове.

Я говорю:

– Я не хочу ругаться.

– Мы ничего не можем с собой поделать.

– Что с тобой? Посмотри на себя, с тобой явно что-то творится.

– Спокойно.
– Ее взгляд странный.
– Ты разнервничался.

– Это все из за тебя. Мне нравится быть рядом с тобой, - произношу я, словно защищаясь.
– Разве это так плохо?

– Нет.

– Так в чем же дело?

– Интересно, скольким женщинам ты уже все это говорил.

– Никому. Только тебе.
– Что это с ней? Ревность или что то другое?
– думаю я.

Мне неприятен ее тон, словно она сомневается во мне. Все внутри болезненно сжимается.

– Ты сегодня не похожа на себя.

– Я просто очень устала. Я не хотела тебя обидеть.

– Давай не будем усложнять ситуацию. Что между нами поменялось?

– Ничего. Между нами ничего не изменилось.

– Бедная моя, - говорю я, крепко прижимаю ее к себе и, чтобы хоть как-то успокоить, начинаю гладить по спине. - Слишком много мыслей в голове?

 - Боюсь, что так.

 Ее лицо приобретает страдальческое выражение. Я приглаживаю ей волосы и заправляю их за ухо. Потом снова касаюсь ее щеки.

– Если ты все объяснишь, не сомневаюсь, я пойму правильно.

– Не думаю. Я и сама ничего не понимаю.

– А ведь тебе нравится, когда я на тебя смотрю. Женщина-тайна. Ты не очень любишь отвечать на вопросы.

– Я просто не люблю говорить о себе.

– Мне не хватало тебя.

– Это было не так уж долго.

– Мне казалось, это была вечность.

– Я не хочу об этом говорить.

– Почему?

– Ты торопишься.

– Должен пройти какой-то определенный срок?

– Трудно сказать. Отодвинься, пожалуйста, в сторону. Мне трудно дышать.

– Что-то в последнее время ты стала слишком чувствительной.

– Я не хотела обидеть тебя. Давай забудем об этом?

– И как такую тебя любить? Я же тебя люблю. Хоть ты в это и не веришь.

Я не настаиваю, чтобы она рассказала всю правду. Я знаю, что рано или поздно она мне все расскажет. Кроме того, я уже услышал достаточно много для одного дня. Как стена между нами, но меня это не огорчает. Она продолжает смотреть перед собой ничего не выражающим взглядом. Я не могу с этим бороться. Я не могу двинуться, отвернуться, ответить. Мне представлялось, что пострадавшая сторона именно она.

– Что то происходит, - говорю я и пристально вглядываюсь в нее.
– Что происходит?

– Ничего, - отвечает она.

– Ты могла бы сказать что нибудь приятное.

– Я себя приятно не чувствую.

– Черт возьми, Наташа! Что я должен сказать? Что ты права, а я виноват? Что именно ты хочешь услышать?

Она медленно поворачивается и смотрит на меня.

– Для начала подходит.

– Знакомства с тобой хватило, чтобы понять: я теряю свою свободу. Не сердце, не голову. Свободу быть собой, когда тебя нет рядом. Терпеть не могу, когда ты знаешь, что делается у меня в голове. Не думаю, что это очень смешно, Наташа, - я стараюсь, чтобы голос звучал спокойно.

– И не должно быть.
– Притворная улыбка растягивает ее губы.

Она смотрит на меня. Через несколько мгновений облизывает пересохшие губы.

– Но ты не можешь говорить это серьезно?!
– Снова появляется улыбка, но так же быстро пропадает.

– Не могу?

– Как все глупо, - говорит она с притворной серьезностью.
– Но мило.

Такой ответ может означать все, что угодно.

Господи, я должен мыслить трезво и логично. А что еще я могу придумать? Больше ничего подходящего в голову не приходит.

Я чувствую, она и играет, и не играет. В такие минуты она сначала улыбается мне в ответ, а потом быстро меняет тему разговора. Кажется, в такие минуты ее личность раздваивается. Это не имеет никакого отношения к той простоте и легкости, которую мы испытывали, когда были вместе раньше.

– Ох, какой же ты глупый, я ж говорила тебе, ты ничего не понимаешь.

Наши глаза встречаются, и она фыркает от смеха. Она опять смеется. Потом она берет все под контроль и сидит насупившись. И так, как будто этот ведущий подрывную работу смех и вовсе не звучал, она вздыхает глубоко и говорит:

– Так странно, странно себя чувствую.

 Я сразу понял, что ее агрессивность прошла.

– Мне так стыдно, - сказала она.
– Tы слушаешь, да? Это очень важно для меня, правда. Надеюсь, что не вызвала у тебя антипатии.

– Вовсе нет, - качаю я головой.

– Все, что я делала эти годы, - это делала свою клетку повыше и попросторнее. У каждого из нас своя клетка.

– У меня нет, - говорю я убежденно.

– Тогда ты счастливый человек. Ты не сердишься на меня?

– За что?

– Ну, не знаю. Мне кажется, что я тебя использую.

Я опять чувствую, как ей одиноко.

– В этом нет ничего смешного!

– Конечно, нет.

– Тогда прекрати смеяться.

– А что тебе мешает?

Она выглядит очень озадаченно и кажется мне глупой, потому что ничего не понимает. Я вижу, как она старается подобрать слова и, так и не высказав их, отбрасывает как непригодные.

 Я чувствую себя так, словно мне нанесли, и сделали это преднамеренно, один за другим несколько ударов, нацеленных куда-то прямо в грудь. От этих ударов мне так больно, что я задыхаюсь, почти готов хватать воздух ртом.