Москва-матушка

— Такой закон. Во дворце не стучи, не оскорбляй слух хана.

— Неужто хан здесь?

Татарин утвердительно кивнул головой. Сапоги и саблю приш­лось снять и отдать прислужнику.

В просторной комнате, которая более походила на веранду, Ники­ту оставили одного. Боярин огляделся. Пол комнаты покрыт цветны­ми циновками, посредине—бело-мраморный фонтан. Потолок выло­жен голубой мозаикой с золотом. Стены вместо обоев покрыты разноцветным фарфором. Вдоль стен низкие скамьи, устланные коврами. На трех столиках, расставленных в комнате, стоят каль­яны.

Ждать пришлось недолго. Бесшумно открылись двери, в ком­нату вошел хан, за ним Ширин-бей. Гирей прошел вперед и сел на подушки. Ширин уселся с правой стороны, показал Никите на левую скамью. Никита сел, поджав ноги под себя. Толмач поднес столики с кальяном, сперва хану, потом бею и Никите.

— Здоров ли мой брат Ак-бей? — спросил хан после короткого молчания.

— Слава богу, здоров. Здоров ли друг государя великий хан?

— Благодаря аллаху, я здоров.

— Мудрый хан принял решение,— заговорил Ширин-бей,—он хочет взять от твоего государя братство и дружбу от детей до внучат. Только объясни великому владыке в коротких словах, что хочет от него наш друг Иван?

— Кыпчакский хан Ахмат и ваш и наш недруг,— ответил Ни­-

кита. — Ведомо нам, что собирается он войной на нашу землю. Война сия для моего князя, который является сейчас государем всей Руси, не страшна. Однако Ахмат может соединиться со ста­рым ворогом нашим королем литовским Казимиром, и они вкупе с ним могут принести народу и государству великое разорение.

— Я понял, чего хочет Иван,— сказал Гирей усмехаясь.— Он желает, чтобы в случае войны я ухватил за перчем’ одного из врагов наших и пригнул его голову к земле. Поезжай домой и скажи Ак-бею, что Менгли-Гирей ему друг и Ахмата на его землю не пустит. Через день, как воины Ахматовой Орды уйдут на Мос­кву, мои аскеры будут грабить Сарайчик. Это остановит Ахмата, и он вернется назад. На этом слово мое!

— Велик ум хана,— проговорил Беклемишев. — Ты верно по­нял желание моего государя. А ежели Казимир на князя войной пойдет, на чьей стороне будет великий хан?

— С Казимиром я стою во братстве и дружбе, однако, ежели он пойдет на Ивана войной, он мне другом не будет. Я так и скажу ему слово свое. Ежели Казимир попросит моей помощи, я отвечу: «Вся рать ушла на Ахмата». На этом слово мое.

— Слово твое, великий, передам государю в точности

— Еще чего желает мой брат Иван?

— Торговля с ханством твоим да с Кафой и Сурожем у нас совсем захирела. Купцов наших люди твои грабят, кафинпы оби­жают. Просил государь торговле помеху не чинить.

— Как ты думаешь об этом, Халиль-бей? — обратился хан к Ширину.

— С братом и другом как не торговать?

— Завтра получишь фирман^[31] на свободную торговлю в моем

ханстве.

— Чего великий хан желает от князя Ивана? — спросил бо­ярин.

— Пока ничего. На то особый посол будет. Поклонися от меня твоему князю, поблагодари за память и добрые подарки. Завтра ты получишь шертную грамоту.

Уходя из дворца, боярин подумал: «Не зря государь мой гова­ривал, что ночная кукушка перекукует кого угодно. Спасибо тебе, мудрая Нурсалтан».

На следующие сутки около полудня посольство в полном соста­ве пригласили во дворец. В зале Совета и суда, кроме хана, сидели шестеро дородных татар да диван-эфенди с разман-беем. Посоль­ство вошло в зал в том же порядке, как и в первый раз. Никита поклонился хану и сидящим и увидел около трона бумажный сви­ток, разложенный на столе. Диван-эфенди встал впереди посольст­ва и произнес пожелания тысячелетнего здравствования хану Менгли и всему роду Гиреев.

— Великий хан и великий Совет пожелали дать великому кня­зю Ивану шерть на дружбу и братство,— продолжал диван-эфен­ди.—Позволь, о мудрейший, благословеннейший, огласить грамоту.

— Позволяю,— произнес Гирей, и диван-эфенди взял в руки свиток, приложив его к груди и лбу, начал читать:

— «Вышнего бога волею яз Менгли-Гирей-хан пожаловал есмь, взял есми со своим братом с великим князем Иваном любовь и братство и вечный мир от детей и на внучата. Быть нам везде за один,— эфенди передохнул и продолжал,— другу другом быти, а недругу недругом быти».

— Так ли сказано слово мое? — спросил хан у Совета. Беи согласно качали головами.

— Посол упрека не имеет ли?

— Не имею, великий хан.

— «Кто будет друг мне, тот и тебе будет друг, кто мне, Мен- гли-Гирей-хану, недруг — тот и тебе, великому князю Ивану, не­друг. А мне твоей земли и тех князей, которые на тебя смотрят, не воевати, ни моим уланам, ни князьям».

— Дозволь, великий хан,— попросил Никита,— добро было бы, если б в грамоте написать: «А без ведения нашего люди наши твоих повоюют, а придут к нам и нам их казнити, а взятое без откупу вам отдати».

Менгли-Гирей подумал малость и махнул рукой: «Дописать». Далее читает диван-эфенди:

— «А твой посол ко мне приедет, он идет прямо ко мне, а пошлинам дорожным и иным всем пошлинам не быть. А сам яз Менгли-Гирей-хан и со своими князьями тебе, брату своему вели­кому князю Ивану, крепкое слово шерть есми дал: жити нам с тобой по сему ярлыку».

Окончено чтение. Грамоту унесли переписывать. Все это время царили в Диване тишина и молчание. Спустя полчаса свиток внес­ли в зал, и диван-эфенди с поклоном передал грамоту хану, а слу­га поднес столик к трону.

Хан подписал грамоту. Из боковой двери после знака эфенди внесли тамгу, хан взял тамгу, поднял ее над головой и спросил:

— Есть ли упреки грамоте? Говорите сейчас. После тамги никто, кроме аллаха, не может изменить написанное. Таков закон.

Молчание.

Хан ставит печать, и снова грамота у диван-эфенди.

— Великий хан изволил поставить на грамоте свое священное имя и тамгу и начертал: «Писана в Солхате богохранимом в пер­вых днях месяца Джумазельэвель».

После этих слов грамота перешла в руки посла.

Прием был окончен.

После приема Менгли-Гирей отправился в хамам. Здесь двор­цовый банщик особыми приемами намял хану тело, вымыл его теплой водой и протер мазью, делающей кожу мягкой и нежной. Брадобрей покрасил владыке бороду хной и спрыснул голову бла­говонной жидкостью. В малой столовой комнате слуги расстелили достархан, и Гирей в одиночестве принял пищу. Затем он перешел в кофейную комнату и повелел дать ему кальян. Растянувшись на подушках, хан задремал. Янтарный мундштук выпал из его рук, и скоро комната огласилась раскатистым храпом. Ничто не преры­вало покой хана. Только молчаливые ачкапы мерно и не спеша помахивали над спящим огромным опахалом.