Москва

Ирма оживилась, что-то прощебетала на английском, но, как и в предыдущий раз, я ничего не понял и лишь отрицательно замотал головой. Ну как объяснить этой девочке, что это не более чем словесный мусор, застрявший в башке после просмотра кучи голливудских боевиков, где все копы — непременно полицейские офицеры?!

Ещё немного и пришлось бы удаляться не солоно не хлебавши, но положение спас смуглый мужчина с тонкими бровями и чуть женственным ртом. На нём был серый скучный костюм-тройка, деловая рубашка с галстуком и безукоризненно начищенные ботинки.

Мужчина совершенно зашёл в кабинет, даже без стука. Чувствовалось, что он тут частый гость.

При виде его моя собеседница затрепетала, вошедший явно ей нравился.

— Добрый день, Ирмочка! Дай я тебя поцелую, — он хотел поцеловать девушку в губы, потом всё-таки изменил намерения, чмокнув в щёку и, приобняв.

Закончив, с интересом посмотрел на меня.

— Это вы из милиции?

— Да. Моя фамилия — Быстров. Представлю здесь особый оперативно-следственный отдел при наркомате внутренних дел.

— Очень приятно. Илья Ильич Шнейдер, секретарь и переводчик Айседоры Дункан. Пока хозяйка вместе с мужем в Америке, меня оставили здесь… так сказать, на помощь Ирмочке. А Ирмочка у нас, увы, так и не преуспела в русском. Ну да вы уже поняли это, — улыбнулся он.

Я кивнул.

— Да, чтобы вы понимали: Ирма — не случайный человек. Она — одна из лучших учениц Айседоры и её приёмная дочь.

— Приму к сведению, — пообещал я.

Когда-то краем уха мне приходилось слышать, что поскольку своих детей у знаменитой танцовщицы не было, Айседора Дункан удочерила нескольких талантливых девочек из разных стран. Ирма, судя по произношению, показалась мне скорее немкой или скандинавкой, нежели американкой.

— Вы пришли сюда, чтобы переговорить насчёт учёбы для своего ребёнка? — быстро затараторил Шнейдер. — Заверяю вас — это самое правильное решение в вашей жизни. Девочки в школе учатся не просто танцевать, их учат выражать танцем мысли и чувства. Они будут летать, как птицы, гнуться, как юные деревца под ветром, радоваться, как радуется майское утро, дышать свободно, как облака, прыгать легко и бесшумно, как кошка… Им предоставляется полный пансион с едой и жильём, весь второй этаж переоборудован под спальни. На лето классы выезжают на дачу, но, поскольку мы не хотим, чтобы наши ученицы маялись от безделья, они будут не только учиться танцу, но и трудиться на огороде. Это будут всесторонне развитые и гармоничные люди будущего. Ну, а Ирма, например, преподаёт им пластику.

Он по хозяйски обнял девушку.

— Звучит крайне привлекательно, — заверил я, — но я пришёл по служебной надобности.

— Что-то случилось, раз мы вдруг заинтересовали милицию? — напрягся Шнейдер.

— Случилось, — подтвердил я и рассказал о цели своего визита.

Илья Ильич слушал и параллельно переводил мои слова Ирме. Узнав, о страшной находке, та вздрогнула и с ужасом поглядела на меня, словно это я отрубил той несчастной голову.

— Поскольку мы установили, что жертва занималась балетом, то обращаемся во все театры и танцевальные школы за помощью, — заключил я.

— Не возражаете, если мы немного переговорим с Ирмой? — спросил Илья Ильич.

— Конечно.

— Благодарю.

Несколько минут Шнайдер и Ирма общались между собой на английском. К сожалению, из их беседы я не смог понять ни бельмеса, хоть и жадно вслушивался в их речь, надеясь выхватить хотя бы какое-то знакомое слово.

— Кажется, у нас есть для вас кое-какие сведения, товарищ Быстров — наконец произнёс Шайдер. — Думаю, они вас заинтересуют. Дело в том, что примерно две недели назад уволилась одна из наших преподавательниц — Ольга Мартынюк. И она как нельзя лучше соответствует вашему описанию: молодая брюнетка с длинными волосами, невысокая и стройная.

— Так-так, — у меня от напряжения чуть руки не зачесались. — И что с ней произошло? Она пропала?

— Как вам сказать… официально она уволилась, но видите ли, — Шнайдер замолчал, формулируя фразу. — В общем, Ольга увольнялась не сама. Заявление об уходе принёс её жених, некто Вик Суровый.

— Простите, кто?

— Вик Суровый… Насколько я понимаю, это не настоящее его имя, а псевдоним. Он поэт, возможно, вам приходилось читать его стихи — их иногда публикуют в «Гудке»?

— Не читал, — признался я.

— Так вот, дело в том, что отношения между Ольгой и Викой были, мягко говоря, далеки от идеального. Не раз нам приходилось видеть Олю в слезах, Вик жутко её ревновал. Доходило и до синяков с побоями.

— Вот как, — внутренний голос заговорил, что вероятно — это и есть наш клиент.

Хотя, конечно, сто процентной гарантии давать нельзя.

— Увы, — вздохнул Шнайдер.

— А что — поводы для ревности имелись?

— Красивая женщина — сама по себе повод для ревности, — философски заметил Илья Ильич. — А Ольга — настоящая красавица, не при Ирме будет сказано, — скосил он глаза в сторону иностранки.

Я усмехнулся.

— Нет, вы не подумайте, у нас с Ирмой всё серьёзно. Мы собираемся пожениться в самом скором времени.

— Поздравляю, — сказал я.

— Спасибо.

— Расскажите побольше об этом Вике.

— Хорошо. Сам Вик хоть и строит из себя поэта, всё равно остаётся всего-навсего эпигоном Сергея Есенина. Причём эпигоном бездарным, жалкой и лишённой таланта копией. Пытается во всём ему подражать. Одевается как Есенин, ведёт себя как Есенин, в стихах подражает. Он и с Олей-то наверное закрутил, потому что Сергей познакомился с Айседорой. Да он бы и в блондина перекрасился как Серёжа, вот только сколько рыжего не крась, а толку всё равно мало, — усмехнулся Шнайдер.

— Рыжего? Вы сказали рыжего? — во мне во всю ширь развернулся и заиграл охотничий инстинкт.

— Ну да. А что вас так сильно удивило?

— Вы сказали, что Вик Суровый рыжий…

— Да. И готов это подтвердить, сколько угодно. Знаете, такой деревенский увалень, волосы кудряшками, похожие на медную стружку, всё лицо в конопушках. Как говорят американцы: можно вывезти человека из деревни, но вывести деревню из человека — никогда, — вздохнул Илья Ильич.

Я, правда, слышал это выражение немного в другой редакции, но кто его знает, этих американцев — может и вправду так говорят, или Шнайдер на свой лад перетолмачил.

— Мне Ольга рассказывала, как однажды, закончив работать за письменным столом, Вик дунул на электрическую лампочку, словно на свечку. Когда не сработало, щёлкнул по ней пальцем, и уж только после этого догадался и выключил. А таких деревенских причуд и замашек у него пруд пруди. В общем, вы меня понимаете, что это за человек!

— То есть саму Ольгу вы, когда она решила увольняться, не видели. Заявление принёс Вик, он же забрал все её документы. Я правильно говорю?

— Всё именно так и было, — кивнул Илья Ильич. — Мы тогда удивились, почему Ольге вдруг приспичило увольняться, но Вик сказал, что скоро они сыграют свадьбу, и Ольга переехала к нему, будет сидеть дома и вести хозяйство, как полагается нормальной женщине, а не плясунье. Знаете, меня тогда очень удивило его лицо… такое злобное, с гримасой. Его аж перекосило в тот момент. Он словно ненавидел всех на свете. После ваших слов о той несчастной, которую выловили в реке без головы… Знаете, а ведь Вик точно мог бы убить, если бы захотел! Есть в нём что-то злое, но не инфернальное, а примитивное, пещерное, я бы сказал.