Мотылёк над жемчужным пламенем

– Не придумывай. Нет у меня никаких секретарш.

– Да? – наигранно дивлюсь, качаясь на стуле. – А что за милейшее создание тявкало мне в трубку, что ты занят? Или это ты с пациентками балуешься? Смотри, такими темпами сам подопытным станешь. Резина нынче непрочная.

– Звягин, ты в своём уме? – засмущался парень. – У меня из подопечных только старухи и одна залётная студентка, но всё на деловом уровне, и только.

Во мне проснулся обострённый интерес.

– Студенточка? Симпатичная?

– Не знаю. Я не разглядывал.

– Ох, да брось. В этом мире ещё остались дела занятные, помимо рака яичек.

Несколько микстурок валятся из шкафа на пол и превращаются в огромную лужу с осколками. Обернувшись, я замечаю отца, держащего руки в режиме отступления. Проныра вынюхивал что покрепче, но собственная неуклюжесть его подвела.

– Не злись. Техничка уберёт, – щебечет Гена, и моё дыхание восстанавливается.

У парня явно талант. Он знает, когда брать огнетушитель. Проблема в том, что я не могу стабилизироваться, стою ровно и уверенно, но равновесие предательски ускользает. Меня обесточили, а внутри продолжает коротить. Чувствую себя неполноценным, оттого и злюсь. И дело вовсе не в диагнозе.

– Так что насчёт дерзкой студентки? – нарочно отвлекаюсь я, пусть тема отнюдь не занятная. – С какого зверинца забрал?

– Напросилась одна тут на практику и возомнила себя мать Терезой. За больными носится, как фанатичка, всё уму-разуму учит. Вечно нос не в своё дело суёт. Впервые вижу такой интерес к пациентам, ненормально это всё. Убрать не могу, потому что помощница из неё всё-таки хорошая. Но эта церковная проповедь меня убивает. Бесовщина, ей-богу.

От полученной характеристики сводит челюсть. На душе воют волки. Запустив пальцы в волосы, я невольно улыбаюсь, но выходит невесело.

– Да уж, знал я одну, тоже проповедовать любила… Но не будем об этом.

Наглядно встряхнувшись, благодарю Гену, встаю из-за стола и напоследок обнимаю отца. Крепко. До хруста суставов. До замирания сердца.

– Давай, старый, не подведи, – толкаю кулаком в дряблую грудь. – Тебя ещё канализация неисправная ждёт. Сам я её не починю.

– Проведывать хоть будешь? – с надеждой спрашивает он.

– Ну ясен пень, фуфырик пластмассовый. Ты ведь без меня рейтузы не натянешь, вечно швом наружу носишь, дура старая, – морщась, убираю воду с глаз, ибо незачем спектакли. – Всё, ушёл. Целюлю.

Оказавшись на улице, облегчённо выдыхаю. Ищу в кармане смятую пачку Мальборо, кусаю фильтр, но не могу найти огня. На глаза тут же попадается аппетитный задний фас, и я не раздумывая двигаюсь на приманку, словно мотылёк на свет.

Она красива. Она курит. А я давненько не… курил.

– Отличная задница, – не скуплюсь на комплимент, но он застревает у дамы в горле, ибо та закашливается.

– Что?

– Я говорю, огонька не найдется?

Когда женщина оборачивается, нас буквально шарахает друг от друга.

– Витя? – ошарашенно мямлит она.

– Мама? – вылетает вслед. – Тьфу ты… Таня?

Вот так всегда. Ты заказываешь горячий кофе с крохотной щепоткой сахара, а тебе приносят остывшую приторную жидкость, разбавленную водой из скважины. Ты ждёшь хорошего экшна от фильма, а получаешь смазанную мыльницу. Ты хочешь искренне помочь человеку, а вместо того суёшь включённый нагреватель в переполненную ванну. И, наконец, ты преданно ищешь встречи с девушкой, которая стала для тебя отрадой, клубом воздуха в лёгких, куском червивого сердца, а встречаешь её беспринципную мать, пусть даже невероятно красивую.

– Я завёл машину, Татьяна. Вот ключи, – рядом вырастает третий. Блаженный мальчик из рекламы Toffifee, только нимба не хватает. Такой правильный и нарядный, что глаза слепит. Ангелок, право слово. Он быстро улавливает общую растерянность. – Что-то не так? Я могу чем-то ещё помочь?

– Свалить за арфой, к примеру, – улыбаясь, предлагаю я, а потом обращаюсь к блондинистой распутнице. – Нашла себе нового Витю? Ну нет, Танюш, я не повторим. Скажу честно, твой выбор даже обижает меня. Совсем немного.

– Что это значит? – хохлится тот. – О чём он?

– Ты ещё здесь, трубочист?

Татьяна отбрасывает сигарету в сторону. Её бледные руки дрожат. Я навёл на неё необъяснимого страха, хотя в планах не имел. Только в мыслях.

– Оставь нас, Кирилл, – тараторит она. – Спасибо за всё.

Взяв под руку, женщина уводит меня в сторону. Подальше от ребцентра. Её эмоциональное состояние оставляет желать лучшего, но я списываю это на неистовую радость встречи.

– Что ты тут делаешь, Витя? Что ты тут забыл?

– Я? – едва поспеваю за ней. – Отца законсервировал до осени. А ты? Слушай, куда ты бежишь? ЗАГСы закрыты. Бордели тоже.

Получив мой ответ, она останавливается. Выдыхает. Достаёт новую сигару. Закуривает. Над её пухлой губой блестят испарины. Глаза искрятся, то ли от ужаса, то ли от счастья, то ли от резвой пробежки.

– Эй, королева шпилек, ты в порядке? – смеясь, спрашиваю я, на что она кивает, но явно брешет. – Как ты? Как Ва…

– Прокатимся? – резко перебивает она, слишком очевидно косясь на здание ребцентра. – У меня к тебе серьёзный разговор.

Куда она так смотрит? Почему так смотрит?

– Ай, чтоб ты пропала... Поехали. Сегодня я свободен

Глава#31. Варя

Я рыдала. И душой. И сердцем.

Поймать взгляд родного человека, глубокий и согревающий, почувствовать тепло его улыбки, прикоснуться к мягкой коже, услышать пониженный с хрипотцой голос и уловить знакомый аромат – смесь заварного чая, сырых опилок и забродившего компота, – по-настоящему волшебно. Мне хотелось обнимать Анатолия целую вечность, но капризное время было не на нашей стороне. Это есть связь. Есть любовь.

– А я думал, что черта погнал! Варька, а ведь ты! Действительно!

Мои пальцы жадно вонзаются в дряблое тело, до боли. Не желая расставаться с душевным уютом, я крепче прижимаю старика к груди, придушенно всхлипываю, но держу жгучие слёзы в себе, ибо есть риск устроить библейский потоп.

Почему мне так радостно? Почему так грустно? Почему?

– Вот я дурень старый! На журнале уснул, весь слюнями обмотался, а тут девочка моя вокруг шастает! – приголубливал Анатолий, торжествуя, как трёхлетний ребёнок. – Ты мне снилась, Варька. Всегда снилась. В шапке да с тряпкой.