Мой чужой дом

– Я и сама не знала, – отвечает Фиона. – Она творила в обстановке строжайшей секретности. Правда, Эль?

– Когда создаешь первый роман, то не очень-то верится, что его опубликуют. Поэтому кричать направо и налево: «Эй, люди, я пишу книгу!» – хотелось меньше всего.

– Ну я-то не «люди».

Сестра явно расположена меня задирать. Думаю, они с Биллом накануне поскандалили, и колкости вылетают у нее по инерции.

– А правда, – спрашивает Мейв, – что лучше писать о том, с чем знакома не понаслышке?

Повисает пауза. Мне требуется время, чтобы обдумать ответ.

– Если у тебя есть подходящий опыт, то история выходит более правдоподобной, живой и эмоциональной. Но вряд ли авторам стоит ограничиваться своим опытом.

– Я читала потрясающую статью, – говорит Кэтрин, – о методе Станиславского, о том, как актеры входят в роль. Вы смотрели «Крах»?

Я отрицательно мотаю головой.

– Обязательно посмотрите! Жуткая история о серийном убийце. Так вот актер… кажется, Джейми Дорнан… решил попробовать, каково это – преследовать человека, и однажды вечером вышел вслед за женщиной из вагона метро. Конечно, он держался на расстоянии, она не догадывалась, что за ней следят. Так они прошли несколько улиц, а он анализировал ощущения преследователя.

– Ой как гадко! – содрогаясь, восклицает Лора.

Не могу не согласиться, хотя мне понятен его поступок – он пережил эмоциональный опыт, который пригодится при исполнении роли.

– Вы всегда мечтали стать писательницей? – интересуется Ана.

– Нет. Долгое время я вообще не знала, чего хочу.

– Ну что ты! – протестует Фиона. – У тебя всегда была склонность к сочинительству. Взять хотя бы твои дневники.

– Мои дневники?

– Помнишь, одно время ты вела дневник?

– Я подозревала, что его потихоньку читает мама, – объясняю я гостям, – и чтобы ее в этом уличить, начала добавлять выдуманные истории.

– Эль сочиняла прелестные рассказы о старшекласснике, который якобы был от нее без ума, – рассказывает женщинам Фиона. – Ты еще зашифровала его имя – видимо, чтобы никто даже смутно не догадался, о ком речь.

В памяти всплывают отрывки записей… К щекам приливает кровь. Все начиналось как безобидные девчачьи выдумки: то описания комплиментов, которые он шептал мне на ушко, то рассказ о случайной встрече в коридоре, где он украдкой коснулся моей руки. Постепенно записи превратились в целый роман с тайными поцелуями и объяснениями в любви.

Ловушка сработала. Однажды в обед мать позвала меня на кухню. На столе стояли две чашки чая и тарелка с куском глазированного лимонного пирога, от одного вида которого у меня всегда текли слюнки. «Мне тут птичка на хвосте принесла…» – начала мать. Услышав эту фразу, я чуть не прыснула от смеха, однако решила пока молчать. Мать делилась своими тревогами, ее беспокоил интерес старшеклассника, серьезен ли он или так…

А я выжидала подходящий момент, чтобы завопить: «Попалась! Ты читаешь мой дневник!» Правда, вскоре до меня дошло, что от моего объяснения, почему история выдумка и зачем я это подстроила, мне же будет хуже. В любом случае, рассказ вышел симпатичный. Мне понравилось переживать описанные эмоции. Поэтому я ответила: «Конечно, мама, я понимаю». Она как будто удивилась, но потом расслабилась. Мы обнялись и съели пополам второй кусок лимонного пирога.

В течение следующих дней я начала сочинять историю охлаждения наших чувств с Р. Подробно описала прощальные слезы, объятия и длинное письмо, которое он подбросил мне в шкафчик в раздевалке. Мать кидала на меня все менее настороженные взгляды, явно внимательно следя за каждой записью.

Теперь я обращаюсь к Фионе:

– Ты раньше не говорила, что читала мой дневник.

– На правах старшей сестры, – подмигивая, отвечает она. – Мне все равно нравились твои рассказики. Кто бы мог подумать, что однажды ты начнешь зарабатывать этим на жизнь?

На моих губах играет улыбка, хотя в душе я чувствую себя униженной: не только потому что Фиона читала мой дневник, а потому что меня выставили лгуньей.

– По-моему, бесчисленные отсылки к Платону и Гомеру немного утомляют, – говорит Лора, когда мы наконец начинаем обсуждать книгу.

Тема сегодняшнего вечера: «Тайная история» Донны Тартт.

– А мне это в книге больше всего понравилось, – возражает Ана.

– Ничего другого от тебя и не ждала, – заявляет Мейв. – У тебя ведь степень не то по древнегреческой литературе, не то по теологии?

– По философии, – поправляет Ана. – Работа в кофейне – так, прикрытие. В душе я философ. – Она усмехается.

Кажется, мне нравится Ана. Надеюсь, мы подружимся.

– А вы изучали английскую литературу? – обернувшись ко мне, спрашивает Лора.

Тут главное – правильно сформулировать ответ.

– Я начинала изучать английскую литературу в Кардиффском университете, но любви не случилось, и после первого курса я ушла, – говорю я как можно беззаботнее, с улыбкой в голосе.

По моему опыту, стоит лишь замяться, показать неуверенность, так люди сразу прицепятся, кинутся выспрашивать, расследовать…

Я отхожу к окну и, открывая створку пошире, задеваю край шторы. Краем глаза замечаю в ткани какое-то движение, трепет – и вдруг чувствую на щеке легкое скольжение крыла.

Естественная реакция не заставляет себя ждать: с визгом, размахивая руками, я пячусь назад. Ни воцарившееся в комнате молчание, ни ошарашенные взгляды гостей, перепуганных моей лихорадочной жестикуляцией, – ничто меня сейчас не волнует, кроме застилающего глаза животного страха.

Я вжимаюсь в стену.

С другого конца гостиной раздается мягкий, успокаивающий голос Фионы:

– Эль, все в порядке. С тобой все в порядке. Я ее выпущу. – Сестра направляется к окну. – Завели себе бабочкофобию, мотылька боятся, – беспечным тоном говорит она женщинам, пытаясь сгладить впечатление от выходки.

В ушах стучит кровь. Мысленно я повторяю себе, что опасности нет, бояться нечего. Я часто дышу и часто моргаю, а тело застыло, словно каменное.

Взгляд прикован к Фионе. Она ловит мотылька в ладони, как в клетку, выпускает его на волю, быстро захлопывает створки и поворачивает ручку вниз.

Несколько секунд мотылек бьется в стекло, а затем исчезает в ночи.

Какое-то время я смотрю на черноту за окном и, наконец, медленно выдыхаю.

Все взгляды устремлены на меня.

Что за унижение! Заливаясь краской, дрожащим голосом я извиняюсь перед гостями.

– Бабочкофобия… – произносит Лора. – Надо же! Никогда о такой не слышала.

– Моттефобия, – поправляет Ана и ласково обращается ко мне: – Это у вас давно?

– Да, – отвечаю я, не глядя Ане в лицо.

– Ну нет, в детстве за тобой такого не водилось, – как настоящий педант возражает сестра. – Ты была грозой насекомых, ловила всех, кто помещался в твою коробочку с увеличительным стеклом, – муравьев, пауков, мотыльков, божьих коровок…