Мой чужой дом

Начинает посасывать под ложечкой.

Я вспоминаю стоящего на крыльце Марка, его пристальный взгляд и странный взмах рукой.

Интересно, когда я повернулась и зашла в дом в полном одиночестве, он продолжал смотреть в мою сторону?

И вновь стук, теперь более отчетливый, а затем скрежет. Я пристально оглядываю балкон, опоясывающий спальню этажом ниже: видно лишь качающееся от ветра декоративное лавровое дерево в горшке – это же царапают дверное стекло его ветви! Вот кто меня напугал!

Я громко хохочу, пытаясь сбросить напряжение, однако в огромном пространстве смех звучит нервно и неубедительно.

Я иду к дубовому сундуку, опускаюсь на колени и поднимаю тяжелую крышку.

Сундук набит доверху: старые фотоальбомы, стопка дневников, ворох выцветших блокнотов с разрисованными полями. Первой попадается под руку стянутая резинкой пачка открыток – и перекочевывает ко мне на колени.

Здесь все открытки, которые дарил Флинн. Я снимаю резинку. Думаю, затем я и поднялась в кабинет – пересмотреть свои сокровища.

На верхней открытке изображены розы с серебряной переплетающейся надписью: «С днем рождения». Флинн не отличался особым мастерством в выборе открыток.

Дорогая Эль, с днем рождения! Не забудь, у меня есть чеки. Вот они, преимущества возмездного шопинга (в этом году). Целую. Флинн.

Не могу сдержать улыбку, меня трогает простота его слов. Следующую открытку из зеленой папиросной бумаги он сделал сам. В центре наша фотография: Флинн сидит на скамье, я у него на коленях, оба сосредоточенно смотрим в землю; половину моего лица скрывают, точно занавесь, длинные волосы, загорелые руки Флинна обнимают меня за талию. На заднем фоне могучие стволы секвой и зеленый купол палатки. Под фотографией подпись: «Сегодня 3 года!»

1 континент, 2 страны, 4 провинции, 8 регионов, 8500 миль, 10000 комариных укусов и, наконец, 1 скверно состряпанная открытка. Но мы по-прежнему безумно друг друга любим. Солнышко, с годовщиной!

Я улыбаюсь, а на глазах проступают слезы.

Вот, вот оно, настоящее…

Среди открыток я нахожу еще один снимок. Какая у Флинна красивая широкая улыбка… Как он смотрит на меня сияющими глазами… Фотография сделана в тот вечер, когда я подписала контракт с издательством. Флинн встретил меня после работы, и мы отправились с друзьями в бар в центре Бристоля. Он постоянно меня целовал, повторяя, как мной гордится и до чего же я потрясающая. «У тебя получилось!»

Вспомнился и другой эпизод того вечера, хотя он занял от силы несколько минут. Я выскользнула из бара в темноту. Молча исчезла, словно глава романа, который никто не прочитает. Было уже за полночь, от беспрестанной улыбки до ушей у меня разболелась челюсть. На выходе я показала вышибале чернильный штамп на внутренней стороне запястья, он молча кивнул. Цокая каблуками, в развевающейся вокруг бедер юбке, я перешла дорогу. Моросил дождь, мелкие капли, точно жидкие бусины, прозрачной короной оседали на волосах.

Я направлялась к банкомату, но в последнюю минуту передумала и, нырнув за угол здания в неосвещенный узкий проулок, прижалась лопатками к влажной кирпичной стене. Мне не хватало воздуха, сердце колотилось в груди. Мелко, часто дыша, я уткнулась носом в сложенные ладони: выдохнула – и втянула этот воздух обратно в легкие.

Сердцебиение потихоньку унялось. Запрокинув голову, я смотрела на сверкающие под уличными фонарями капли дождя, мокрые бисеринки сыпались мне на лицо. Я знала, что вернусь к друзьям, Флинну и продолжу развлекаться как ни в чем не бывало.

Таково мое решение – остается только смириться.

Я откладываю фотографии с открытками и нащупываю в сундуке кожаную папку. Сердце начинает учащенно биться. Мне хорошо известно ее содержимое. Не стану открывать, не буду смотреть.

Даже держать ее опасно, но деваться некуда. Я заталкиваю папку глубже, на самое дно, и закрываю крышку.

Нет, не за книгой я сюда поднялась и даже не за открытками Флинна – я пришла из-за папки. Хотелось ее увидеть. Убедиться, что она на месте.

Теперь можно возвращаться в кровать. Я беру роман и тянусь через стол, чтобы выключить лампу, и, не рассчитав расстояние, сбиваю ее локтем на пол.

Слава богу, не разбилась! Я наклоняюсь за лампой, луч света бьет в ножку стола, высвечивая на ней непонятные черточки. Странная резьба… Прежде такой не было. Когда глаза привыкают к яркому освещению, я различаю на светлом дубе вырезанные буквы. Так в школе ученики высекают на партах свои имена и объяснения в любви со стрелами и сердечками.

Склонив голову, я пытаюсь разобрать надпись – и волосы встают на голове дыбом. Я несколько раз моргаю, но это не наваждение, буквы не исчезают. Все заглавные.

Разумеется, стол старинный, однако Флинн немало поработал, чтобы его отреставрировать, часами полируя ножки и с трудом вычищая старый лак из резных завитушек. А буквы на вид свежие, светлее, чем остальная древесина.

Я пробегаюсь пальцами по другим ножкам, изучая желобки и трещины, осматриваю с лампой нижнюю поверхность стола. Ничего. Ни отметки, ни насечки. Лишь одно слово жжет мозг.

ЛГУНЬЯ.

2004 год

Весенний семестр выдался веселым: первая половина дня с поздними подъемами и лекциями пролетала как в тумане; послеобеденное время занимали прогулки в парке и метание дисков. Лишь по ночам, если не было ни работы, ни вечеринок, Эль наконец открывала учебники. «Ну хорошо. Сначала рефераты».

Задумчиво пощипывая бровь, она пыталась сосредоточиться на домашнем задании, но едва бралась за реферат о постмодернизме, ее непременно что-то отвлекало, и вся сосредоточенность сходила на нет. Отчаявшись, Эль решила ненадолго заглянуть в студенческий союз – пропустить по стаканчику с соседями по общежитию.

После непродолжительного осмотра нарядов она остановила выбор на новом темно-голубом платье в спортивном стиле, отлично сочетавшемся с конверсами.

Когда Эль, извиваясь, натягивала платье, то внезапно поняла: за ней наблюдают. Похолодев от страха, она повернулась к окну, за которым открывался вид на железную дорогу с зарослями усеянных мусором кустов.

Глаза быстро привыкли к темноте, ей удалось рассмотреть движущийся по обочине черный силуэт. Спустя мгновение человек нырнул в гущу ветвей и растворился в ночном сумраке.