Мой чужой дом

Шаги затихают.

Наверное, мой непрошеный гость тоже прислушивается.

Неужели услышал, как я спускаюсь?

И снова скрип половиц – незнакомец идет по лестнице, все ниже и ниже, прямо ко мне.

Резко развернувшись, я бросаюсь на кухню, поскальзываюсь, подлетаю к черному ходу и дергаю ручку.

Черт! Я же заперла дверь, когда вернулась! Ключи! Куда подевались проклятые ключи?

Я обшариваю кухню, сердце ухает как молот. Ключей нет.

Ладно. Может, еще успею выскочить через парадную дверь?

Судя по звуку шагов, взломщик внизу. Путь отрезан.

Я инстинктивно выхватываю из подставки нож – холодная металлическая ручка жжет ладонь.

Выбор драться или бежать отпадает.

Поступь все громче и громче, все ближе и ближе к кухне.

Ко мне.

Страх перерастает в ярость, придает силы, разгоняет по венам кровь.

Я крепкий орешек! Я все смогу!

Прижимаю нож к боку, напрягаю мышцы. Я готова.

Шаги уже у двери.

С ножом наперевес я бросаюсь на возникшую в дверном проеме фигуру.

– Проваливай, ублюдок!

Вскинув руки, взломщик пятится назад.

– Эль, это же я! Я!

Мое имя звучит так странно, так незнакомо, что я лишь через несколько секунд понимаю – передо мной Флинн.

– Что ты здесь делаешь?! – направив на него нож, задыхаясь, говорю я.

– Прости, что напугал. Так вышло. Я пытался звонить, – растерянно оправдывается Флинн. – Час прождал в машине. Но у меня же есть ключи, вот я и… – Он опускает руки. – Прости. Я не хотел. Не подумал. Автомобиль ведь перед домом. Кроме того, мои туфли, пальто – все в прихожей.

– Я зашла через черный ход.

– Прости меня, – извиняется Флинн в очередной раз. – Я не слышал, как ты подъехала.

– Машина осталась в городе. – Я пристально смотрю на него, меня еще трясет.

– Эль, ты дрожишь.

– Ты заходил в мой кабинет.

– Я искал наши фото.

– Зачем? – наконец опустив нож, удивленно спрашиваю я.

У Флинна красные веки и пятнышки в уголках губ. Прищурив глаза, он устало трет переносицу.

Я откладываю нож, подхожу к Флинну и беру его за руки. От него пахнет стружкой и чем-то мускусным.

– Что случилось?

Я сижу на полу, обхватив колени руками. Флинн тем временем выбирает в корзине очередное полено, вертит его в мощных руках, а затем кладет в каминную печь. Языки пламени, потрескивая, тянутся вверх, на лице Флинна пляшут золотистые блики.

– Ужасно рада, что ты пришел, – говорю я, когда он усаживается рядом и мы откидываемся на спинку дивана.

– Я так и подумал, когда ты прыгнула на меня с ножом.

Мы смотрим на извивы огня, мерцание углей, слушаем треск поленьев.

Не отрывая взгляда от пламени, тихим голосом Флинн говорит:

– Сердечная аневризма. Раньше даже не слышал о таком. Когда мне позвонили, я работал. Пила шумела – ни слова почти не разобрал. Все спрашивал: «Что? Что?» Сообщили не из больницы. Джеймс Феллз позвонил. Помнишь его? Мясник.

Я киваю.

– У него в лавке это и случилось. Мама вдруг рухнула на прилавок… Он решил, что у нее обморок, вызвал «скорую». Говорит, врачи приехали буквально через несколько минут, но… было поздно.

Перед глазами как наяву встает картина: холодильник со льдом, на льду поблескивают куски розового мяса; Элисон скользит по изогнутому стеклу прилавка; Джеймс в окровавленном фартуке в панике жмет телефонные кнопки; сквозь звенящую металлическую штору в лавку забегают парамедики…

По щекам Флинна текут слезы, исчезая в темной густой щетине.

– Надо организовывать похороны, – произносит он, все так же глядя на огонь.

– Мама когда-нибудь выражала пожелания на этот счет?

– Только чтобы ее похоронили рядом с папой.

– Да, конечно… – бормочу я.

– Я подожду Рею. Займемся приготовлениями, когда она прилетит.

Со старшей сестрой Реей у Флинна семь лет разницы, они не особо близки. Рея изучала археологию в Калифорнии, там же вышла замуж и уехала на родину мужа, в Миннесоту. Она мне всегда нравилась – вроде бы серьезная, прямолинейная, но тяга к приключениям у нее, как у Флинна.

– И когда она приезжает?

– Завтра.

– Ты уже всех оповестил? – спрашиваю я.

Флинн отрицательно мотает головой.

– Нет. До сих пор не могу поверить.

– Жаль, что в последнее время не созванивалась с твоей мамой, – с искренним огорчением говорю я.

– Не волнуйся, она знала, как ты к ней относишься.

Чудесная интеллигентная женщина, Элисон обожала Флинна, прекрасно осознавая, что жить с ним непросто. В наши отношения она не вмешивалась и никогда не высказывала мнения до тех пор, пока ее не спрашивали, однако я постоянно ощущала ее молчаливую поддержку. Не реже раза в месяц мы навещали ее в Труро. По такому случаю Элисон наготавливала гору еды по журнальным рецептам, уверяя, что ничуть не утомилась. После обеда Флинн мыл посуду, а мы с Элисон, усевшись в плетеные кресла в оранжерее, беседовали о книгах. Все зарубежные издания моего романа хранились в ее гостиной на видном месте.

В печи, выпуская сноп крохотных искр, раскалывается полено.

– Конечно, между нами… все теперь иначе, – говорю я. – Просто знай, я хочу прийти, ради тебя. Хорошо? Да, брак наш не удался, но ты по-прежнему мой лучший друг. Тут ничего не изменилось.

Флинн смотрит на огонь. Я ощущаю, как дрожат его плечи, и сжимаю в руках его ладони.

Как я по ним скучала! Большой палец пересечен шрамом – напоминание о соскочившей пиле при обрезке дерева в саду Элисон. На костяшках еще одна полоса – последствие удара кулаком в стену клубного туалета в разгар одного из наших жарких споров лет двенадцать назад. Кружок на кончике пальца – след от укола спицей во время ремонта моего старого велосипеда, который я отказывалась выбрасывать.

Как часто сплетались эти руки с моими! Когда-то я представляла их на своем округлившемся животе с толкающимся внутри малышом. Воображала, как они держат под локоть нашу дочь на пути к алтарю. Как обнимают сына. Как, скрюченные и морщинистые, неизменно сжимают мои ладони.

Я провожу пальцем по тому месту, где когда-то блестело обручальное кольцо.

– Где ты его хранишь?

Он криво улыбается.

– В бардачке машины.

Я удивленно приподнимаю бровь и заливаюсь смехом.