Мой «Фейсбук»

Лена хочет земного рая и не боится ада, она и так жила в аду, в брошенном военном городке, где пенсии отца-отставника хватало только на «доширак» и оплату несуществующих коммунальных услуг.

Она сформулировала все это четко и ясно, я пересказал коротко, ее же письмо большое и обстоятельное.

Она так решила строить свою жизнь, сама выработала себе закон, сама вынесла этот закон на голосование — и проголосовала сама, единогласно и сразу в трех чтениях.

Замечу, что делать свою жизнь она собирается в рамках Уголовного кодекса и нарушать закон не собирается; торговать своим телом и продавать свою молодость богатым старикам в обмен на наследство она не будет.

То, что ей говорила мама — про «честь смолоду», что с лица воды не пить и не в деньгах счастье, — она не слушала, маму свою она не уважает, папу-отставника жалеет, когда выбьется в люди, будет их кормить.

Я не знаю, что ответить этой девушке, я старше ее в три раза и вроде прожил свою жизнь, не жалуясь, по другим правилам; она написала мне свое послание для того, чтобы я ее морально поддержал или уничтожил, так она попросила в конце письма.

Как быть?

Клетка в клетке

У меня на подоконнике живет паук-птицеед, он размером с ладонь, весь такой бархатный и грациозный, у него много ног и дополнительная пара глаз на затылке, но все это ему ни к чему: он живет в клетке.

Его купили восемь лет назад в подарок ребенку, он тогда любил пауков, а потом полюбил трансформеров.

Паука оставили, благо забот с ним мало: два таракана в месяц и вода раз в два месяца.

Я не люблю живность, но за ним слежу и заметил, что он уже шесть лет подолгу висит на потолке клетки и не двигается, как будто оцепенел от тоски.

Мне его не понять, между нами миллионы лет эволюции, но не надо быть зоопсихологом, чтобы понять, что от хорошей жизни вниз головой на потолке висеть не будешь.

А недавно он совершил побег.

Прогрыз вентиляционную сетку и бежал.

Было дачное время, и мы с пауком жили одни, я его жалел, сочувствовал ему, а он сбежал и представлял теперь для меня смертельную угрозу.

На клетке был телефон заводчика птицеедов, и я позвонил ему. Он приехал с маленькой тонкой тростью, расставил плошки с водой и сказал, что нужно ждать — паук захочет пить и выйдет, а вы не бойтесь, сказал он мне, укус его не смертелен, три дня температура сорок — и все.

Я не уточнил, что именно «все», и пошел спать, закрыв спальню на швабру.

На следующий день паук не вышел, я уже привык жить со смертельной угрозой, смирился и прочитал на ночь Камю, где описан укус скорпиона, хорошая литература притупила внутреннюю дрожь от близости смертельной схватки.

А наутро он вышел из-под шкафа в прихожей, где, видимо, копил силы для броска в Шереметьево, но я его баночкой накрыл, пресек, так сказать, побег нарушителя госграницы…

Потом привезли новую клетку, еще просторнее, с кондиционером, с ландшафтом, как у него на родине в бразильских Кордильерах, с альпийской горкой и двумя чашами из керамики — отдельно для тараканов, отдельно для чистой воды; рай для пауков, кто понимает.

Но он, как прежде, повис на потолке и начал скрести всем своим многоножьем путь к свободе.

И тогда я понял кое-что про себя: просторный дом и беззаботная жизнь с полной кормушкой и бассейном ничего не решает, нужна свобода, даже если путь к ней безнадежен и ты заранее обречен.

Я понял, что у него клетка снаружи, а у меня клетка внутри, и куда бы я ни сбежал, мне ее из себя не исторгнуть. Эта клетка — как жесткий каркас, на который натянут человек; если каркас рухнет, то и человека не станет.

Паук все висит вниз головой и все старается пробиться на волю; ему по его возрасту жить еще пять лет, он знает это и скребет свое препятствие по нанометру в неделю; я знаю, что с такой скоростью он гипотетически может выйти на свободу не раньше, чем через две тысячи лет, но он пробует — этому пытался научить товарищей по несчастью герой Николсона в великом фильме «Пролетая над гнездом…». Я не паук.

Я пробовать не буду, я заранее все посчитал, и у меня нет двух тысяч лет впереди.

Моя клетка держит меня сильнее решетки в дурдоме, где Николсон учил людей преодолению; вырвать клетку из себя может только тот, кто не понимает, что так разрушается фундамент, который держит все здание, — и после этого оно рухнет и погребет всех.

В фундаменте нашего прошлого захоронено много скелетов и привидений, они держат нас своими клещами и не отпускают в новую жизнь.

Бесполезно рваться в новое измерение, не расставшись с прошлым — со слезами или смеясь. Кому как нравится.

На расстоянии вытянутой руки

Мы живем на одной шестой части суши, говорим на одном языке и не можем договориться по самым простым вопросам.

Вроде бы большинству из нас нечего делить, ну нет у нас трехэтажной яхты и сертификата на полет космическим туристом, нет дворца или острова в бескрайнем океане, где всегда плюс двадцать пять, нет даже страхового полиса, который подарит бессмертие.

Ну и ладно, можно бы успокоиться, выпить валокордину и заснуть с надеждой, но не получается, что-то точит и свербит с вопросом: а почему нет?

Я лично знаю не один десяток людей, которые разрушили себя и свою жизнь после того, как на их голову пролился золотой дождь.

Десять лет они купались в теплых морях, каждый день надевали новую одежду и двигались по свету вместе с солнцем, по местам, где всегда карнавал и праздник.

Тратили не свое и жили не свою жизнь, а в финале скачек у них было одно и то же — череда падений на всех препятствиях.

Сколько до сих пор вдохновленных навязанной моделью успеха людей, стариков и старух, молодых и не очень, стоят на берегу моря потребления и требуют у золотой рыбки выполнить море их желаний, берут кредиты, которые не смог бы отдать даже хозяин банка.

Сказка оказалась пророческой, все остались у разбитого корыта.

А вот другой пример — простой человек, немолодой и бедный, нашел на дороге три миллиона рублей, выпавшие из инкассаторской машины, и отдал без колебаний.

Свидетели случившегося, такие же бедолаги, как и он сам, настойчиво советовали ему взять и поделить, намекая, что деньги государственные, никто не пострадает.

А он твердо решил отдать — и отдал, не посчитал, что упавшее с возу осчастливит его; когда его пытали по телевизору, сомневался ли он хоть минуту, он просто не понимал, о чем они: просто отдал чужое, не свое.

Его поступок называют подвигом, скоро врача, спасшего от кровопотери ребенка «за так», будут считать героем, учительница, обучившая бесплатно ребенка букварю, будет занесена в Красную книгу как вымирающий вид гомо сапиенс.

Совсем неплохо желать себе и близким лучшей жизни, это желание двигает общество, ното, какой ценой достигается благосостояние, имеет значение.