Мой отец генерал Деникин
Шрифт:
Военные песни были во все времена неотъемлемой частью русской военной жизни. Об этом свидетельствует множество поговорок и пословиц.
Победоносные армии белых также шли вперед с песнями. Одна из любимых ими маршевых песен начинается следующим куплетом:
Смело мы в бой пойдем
За Русь святую!
И как один прольем
Кровь молодую.
Красные тоже любили песни. Не имея времени сочинять новые мелодии, они довольствовались прежней и лишь заменили некоторые строчки:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.
Бесспорно, казалось
Глава XX
«УДАРЫ СУДЬБЫ…»
Антон к Асе: 31 октября 1919 года.
«…Положение нелегкое и на внешнем и на внутреннем фронте — мы «выдыхаемся» несомненно…». 28 декабря 1919 года.
«На фронте по-прежнему: медленно отходим. Ростов и Новочеркасск не сдадим». 4 января 1920 года.
«Как бы ни складывалась печально обстановка, как бы даже ни преследовали нас неудачи, куда бы линия фронта ни отходила — результат один — победа.
Посылаю 5 тысяч рублей из содержания, полученного в этом месяце, — могу прислать еще 10 тысяч».
6 января 1920 года.
«Паникеры покидают Ростов. Правительство с Лукомским еще там. Бывшее Особое совещание ведет себя с достоинством, оставаясь в сумасшедшем Ростове, тогда как все «местные» правительства давно удрали. Стою в Батайске, где буду всю операцию. Жил бы в Ростове, но там не будет отбою от паникеров».
12 января 1920 года.
«Удары судьбы довольно жестоко хлещут в последнее время, но не ломают духа. Выезжать надо сейчас, чтобы не застрять в Екатеринодаре. Но из Новороссийска — только в случае надобности. Буду бороться до конца».
27 февраля 1920 года.
«В ближайшие дни ударом двух конных групп — Павлова (мы) и Буденного (красные) определится исход операции. Если Буденный будет разбит окончательно, то весь большевистский фронт на Кавказе посыплется.
Кубанской армии не существует. На фронт не идут, а с фронта бегут. Предали.
Сила и настроение Добровольческой и Донской армий: первой — 5, второй — 4.
Живу в поезде, в мерзком Екатеринодаре. Голова трещит, мозг вянет, сердце болит. Проклятие гнусным людям, продающим Россию, особенно кубанским демагогам и господам крайне правых взглядов.
Общий вывод для Тебя: надеясь на благополучный исход, все же готовиться к эвакуации под английским покровительством».
4 марта 1920 года.
«Опасаюсь, чтоб Тебя не спровоцировали. Боже сохрани! Ни от каких учреждений, министров не принимай ничего. Продавай вещи, победствуй немножко, может быть, мне удастся как-нибудь помочь. Бедная моя голубка, сохрани Тебя Бог, ненаглядная».
25 февраля 1920 года.
«Моя родная! Плоховато на боевом и на внутреннем фронте. Говоришь, потеряли равновесие? Не думаю. А тяжко — это несомненно. Общее настроение:
1) Добровольцы отходят. Донцы дерутся, но, не видя подкрепления, нервничают. Кубанцы изображают солдат из оперетты: «Мы идем! Мы наступаем!» — и никуда не идут.
2) Казачьи атаманы играют на руку большевикам, подтачивают и подрывают фронт по-прежнему. На что надеются, неизвестно.
3) Кубанство сидит между двух стульев.
4) Офицерство
бродит.5) Вообще атмосфера напряженная. Возможны всякие неожиданности. Возможен даже отход.
Сейчас беседовал с Хольманом. Спрашивал совета насчет Кипра. Он чрезвычайно деликатно и минуя больные вопросы, ответил, в общем, следующее: «Адмирал Сеймур предлагает тебе место на броненосце. Лучше ехать в Англию (не на Кипр). Он снесся с Черчиллем. В Англии много наших друзей. Они понимают ситуацию русских людей и очень гостеприимны, будет возможность, вернем свой долг.
Ехать тебе в Екатеринодар, конечно, нельзя, по дороге бомбят, как бы чего не случилось.
Про Марину не пишу — так, напускное. На самом деле я ее люблю.
Сохрани Вас Бог, мои дорогие, привязывающие меня к жизни, довольно-таки безотрадной. Без вас было бы невыносимо. Обнимаю».
Ася с дочерью, дедом и двумя сиротами, детьми Корнилова, отправляется в Константинополь.
17 марта 1920 года.
«Родная моя! Такое нагромождение событий, переживаний, впечатлений, что трудно еще в них разобраться.
1. Екатеринодар донцы и кубанцы оставили с большой поспешностью. Линию р. Кубани не отстояли, большевики форсировали ее и на участке Добровольческой армии. Началось отступление: у добровольцев в порядке, у донцов один корпус отрезан, другой перешел к зеленым, третий частью отошел с оружием, большей же частью побросав все. Драться не хотят.
2. В Новороссийске напряжение достигло предела. Но введением добровольческих частей и крутыми мерами порядок был сохранен до конца. Транспорты эксплуатировали; отстаивать позиции — трудно было заставить.
3. В ночь на 14-е произвели полную эвакуацию Новороссийска. При том нравственном состоянии войск, при общем положении полуокружения (зеленые и большевики) эвакуация была выполнена удовлетворительно. Но сердцу бесконечно больно: брошены громадные запасы, вся артиллерия, весь конский состав, армия обескровлена.
4. Я не имел нравственной обязанности вывозить тех донцов, которые бросали оружие и не хотели даже прикрывать эвакуацию. Тем не менее до 15 тысяч их вывезено. Они теперь в Евпатории и представляют лишь «рты», а не «штыки и шашки». Разложение их и командного состава велико. Угрожает брожением и эксцессами. Часть, не попавшая на пароходы, пошла на Геленджик и частью распалась, частью пробивается на Туапсе, которое занято пробившимися туда кубанскими и добровольческими (отряд Букретова) частями.
5. В течение ночи выведены все добровольцы (за исключением 3-го Дроздовского полка, который пробивается на Туапсе) и 15 тысяч донских казаков. Успех исключительный.
Тем не менее Сидорин и компания, желая отвести от себя обвинения за свою бездеятельность и за разложение казаков, факт не вывоза всех донцов (абсолютно не желавших драться и, по существу, в Крыму ненужных) определяет «предательством» казаков и ведет бешеную кампанию против меня и Добровольческого командования. Большой негодяй!» [3]
3
Генерал Сидорин в эмиграции тайно перешел к большевикам и работал среди русских эмигрантов как их агент. — Ксения Деникина.