Мой отец генерал Деникин

В июне 1919 года Деникин был вынужден в очередной раз повысить жалование. Он писал Асе: «Я существенно увеличил все жалования и оклады. Особое совещание определило мне 12 600 рублей в месяц. Я согласился взять лишь половину, 6300 рублей. Надеюсь, что ты не будешь меня осуждать».

Это «существенное» увеличение на поверку оказалось совершенно недостаточным. Гражданское население тыла носило одежду и костюмы, сшитые из униформы санитаров, которую поставляли англичане. Постели, белье и медикаменты, посланные из Лондона в госпитали, «терялись» по дороге, но ими был наводнен черный рынок. Армия начала прибегать к незаконным реквизициям, если не к прямому грабежу, что наносило ущерб ее репутации. Все это возмущало Деникина, но генерал чувствовал, что сделать ничего не может. Он писал Асе в июле 1919 года: «Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи. В бессильной злобе обещал каторгу и повешение… Но не могу же я сам один ловить и вешать мародеров фронта и тыла!..»

Кроме того, ему не по душе было жестоко наказывать бойцов, ежедневно под огнем рисковавших своей жизнью, страдавших и умиравших от тифа, постоянно лишенных, как он это прекрасно знал, всего самого необходимого. В мемуарах Деникин с полным пониманием ситуации пишет: «Надо было рубить с голов, а мы били по хвостам».

Красные и белые были не единственными, кто поочередно незаконно реквизировал у населения продукты питания. Беда приобретала трехцветную окраску там, где, кроме них, свирепствовали еще и зеленые.

Банды грабителей анархистов, часто крайне антисемитски настроенных и все без различия называющих себя «зелеными», обычно воевали небольшими отрядами. Одна из наиболее значительных армий подобного рода действовала под предводительством Нестора Махно, по происхождению крестьянина, бывшего террориста, едва достигшего тридцати лет. Его девизом было: «Все разрушать! Не признавать ничьего авторитета!». Специализировался он на захвате общественных зданий и богатых поместий, но не брезговал и погромами. Отделавшись с помощью пистолета от главаря конкурирующей банды, Григорьева, Махно (численность его армии, по советским источникам, составляла 25.000 человек) развлекался тем, что в промежутках между грабежами взрывал железнодорожные пути и нападал на небольшие подразделения как красных, так и белых, однако отдавал предпочтение белым.

Все эти налагающиеся друг на друга и переплетающиеся друг с другом причины могли бы объяснить конечное поражение белых, если бы те же самые причины не воздействовали самым отрицательным образом и на красных во время их молниеносного наступления, начавшегося в ноябре и декабре 1919 года. Буденный и Ворошилов, не скрывая охватившую их панику, постоянно упоминали об этом в посланных в Москву телеграммах.

«Отступающими белыми взорваны железнодорожные пути».

«Протяженность наших линий коммуникаций приобретает катастрофические размеры».

«400 километров, отделяющих нас от наших баз, делают невозможными поставку продовольствия, боеприпасов, медикаментов и эвакуацию раненых и больных…»

«Трудности этого похода — эпидемия тифа и боевые потери — сократили личный состав 8-й армии и находящихся рядом армий [9-й, 10-й и 11-й] до минимума. […] Резерва больше нет…»

«Наше наступление без значительного подкрепления может окончиться трагически, поскольку в случае отступления мы не сможем переправиться через разлившиеся реки».

Но, несмотря на «доведенный до минимума» личный состав, красные сосредоточили на юге в декабре 1919 года, после почти полного разгрома белых на других фронтах, 200 тысяч человек, в то время как противостоящие им силы насчитывали не более 82 тысяч бойцов. Безусловно, Троцкому удалось привлечь компетентных военных, популярных в народе вожаков, таких как Ворошилов, Буденный, Тимошенко, Рокоссовский, Жуков… Конечно, кавалерийский корпус Буденного, превращенный в 1-ю армию, был одним из самых доблестных. И все же белые с начала своего Ледового похода сталкивались и не с такими трудностями и их отступление могло бы стать лишь досадным предшествующим великой победе эпизодом, если бы не вмешательство другого чрезвычайно важного фактора: общего упадка энтузиазма как у гражданских лиц, так и у военных.

Было вполне понятно, что симпатизирующие белым или колеблющиеся могли быть разочарованы или возмущены «незаконными реквизициями», постоянным беспорядком, экономическими трудностями. Это можно было бы расценить как временное «неудобство». Но существовало и нечто более серьезное. Уже два или три десятилетия аграрная проблема вносила раскол в русское общество. Большинству раздел земель казался неизбежным, но каковы пути к нему? Сознавая важность этого вопроса, Деникин не сумел разработать точную и реалистическую аграрную политику. Солидаризируясь в этом отношении с Колчаком, он просто подписался под его программой: «Временно предоставить земли тем, кто их обрабатывает до момента созыва Учредительного собрания, которое путем свободного голосования установит порядок землевладения, справедливого раздела земли». Эта формулировка лишь вызвала беспокойство одних и неудовольствие других.

Население Кубани, Украины, Кавказа и в несколько меньшей степени Дона высказывало сепаратистские настроения и предоставляло свою финансовую и военную помощь ВСЮР только в обмен на обещание автономии, то есть будущей независимости. Убежденный сторонник «великой, единой и неделимой России», Деникин был не способен на двоедушие и отказывался от любого, даже чисто устного и ни к чему не обязывающего компромисса. Кадровый офицер и горячий патриот, он был честным человеком и не обладал умением обходить в своих высказываниях острые углы — умением, столь необходимым хорошему дипломату и руководителю государства.

Нельзя также недооценивать еврейского вопроса. Волна антисемитского настроения охватила юг задолго до вступления Белой армии в черту оседлости. Оно проявлялось ярко, страстно, убежденно в верхах и низах интеллигенции, в народе и в армии; у простолюдинов, повстанцев, махновцев, красноармейцев, зеленых и белых. Войска ВСЮР не избежали общего недуга и запятнали себя еврейскими погромами.

Однако гнев белых против евреев объяснялся отчасти высоким процентным соотношением последних к числу советских руководителей и большевистских палачей (82 %, как утверждали англичане, 40 %, как считал Деникин). Генерал не проповедовал никакого филосемитизма, но был воспитан в традициях христианской морали и являлся врагом любого бессмысленного насилия. И здесь его ждала ловушка.

«Добровольцы питали глубокое предубеждение против евреев, — писал военный корреспондент Джон Эрнест Ход-сон. — И здесь Деникин попадал в неожиданный и драматический тупик, поскольку если бы он принял жестокие меры для того, чтобы заклеймить и предотвратить антиеврейские репрессии, то его обвинили бы в слабости или, что еще хуже, в том, что он платный агент евреев. Всем было известно, что украинец Петлюра завербовал в свою армию тысячи бойцов, а priori более благосклонно настроенных к Деникину, проповедуя антисемитский крестовый поход и утверждая, что русский генерал находится в руках евреев».

Петлюра, эмигрировавший во Францию, был убит в 1926 году неким Шварцбартом, который хотел отомстить за своих многочисленных соплеменников, уничтоженных во время петлюровских погромов. На последовавшем затем процессе адвокат Шварцбарта г-н Эрни Торрес представил суду массу свидетелей, один из которых в своей речи ассоциировал имя Деникина с именем Петлюры. Раздались протесты со стороны присутствовавших евреев. Г-н Голдштайн и г-н Г.Сласберг и другие стали утверждать, что если последний устраивал погромы, то первый их в высшей степени осуждал.