Мой отец генерал (сборник)

Так продолжалось сезона два. Пока в Москве я не нашла свой театр и своего актера. И, оставив осиротевший, простивший мне изуродованную дверь коридор, стала ездить в театральные кассы, стоять в очередях, заранее покупать билеты в театр, настоящий, с программкой, гаснущим светом перед началом представления, буфетом в подвале или на втором этаже и третьим звонком.

НИНОЧКА

Во второй четверти моя сестра Лена сидела с Ниночкой за одной партой впереди меня. Этому обстоятельству, что впереди меня, я была чрезвычайно рада. Слава богу, прошли те времена, когда мама, отведя нас в школу и представив школьной руководительнице, выражала ей свою материнскую просьбу в следующих выражениях: «Это – сестры-двойняшки, посадите, пожалуйста, их за одну парту». Не то чтобы я не любила свою сестру, хотя мы и вели с ней долгие жестокие бои без правил, кидаясь друг в друга пузырьками с чернилами, я просто стеснялась: все люди как люди, а тут какие-то двойняшки. Поэтому тот факт, что в шестом классе сестра сидела не рядом, а впереди, меня вполне устраивал. И пихнуть в спину сподручно, и на расстоянии, не сиамский вариант.

Ниночка была ладной и аккуратной девочкой. С копной вьющихся волос. Носила, как и все девочки, школьную форму: шоколадное платье и черный фартук, в его круглом карманчике всегда лежал свежий носовой платочек. Бант в косе у нее был особенно пышным, складки на форме – тщательно отглаженными, хотя ее семья жила отнюдь не в достатке. Жили они втроем в одной комнате в полуподвальном помещении в начале Первой Мещанской. Отец, военный, разбился где-то на южных перевалах на мотоцикле, когда девочке было лет десять, и мать брала шить на дому, чтобы поднять Ниночку и ее младшую сестру. Ее фигурка раньше других начала округляться, и это именно за ней гонялись мальчишки, чтобы толкнуть.

– Выпуклая! – кричал ей первый хулиган нашего шестого «Д».

– Плоский! – парировала ему тотчас Ниночка.

– Дура!

– Сам дурак!

У нее был острый язычок. Шестые, седьмые, восьмые классы мы проводили во дворе. У нас была своя компания и свои мальчики. Мальчики из двора напротив были не нашими, почти варягами. И мы не хотели, чтобы они заходили в наш двор. В те годы мы особенно любили праздники: весенний Первое мая, дни рождения, да и простые воскресенья.

По таким дням мы устраивали дома приемы. Приглашались по телефону мальчики к определенному часу. На звонок дверь открывали с учащенным сердцебиением, приглашая пройти в комнату. Принимая одноклассников, угощая их фруктами и бутербродами с колбасой, мы, тем не менее, постоянно оставляли их на минутку, чтобы заскочить в ванную – уже не причесаться, а взглядом как-то пытаться улучшить комбинацию на голове. Перечесаться технически было невозможным. Модные в то время укладки под Бабетту сооружались в четкой последовательности – расчесать, начесать, взбить, накрутить, уложить, закрепить. По возвращении в комнату надо было ухитриться глянуть на себя в карманное зеркальце, быстро отвернувшись, обязательно. Теперь можно продолжить разговор: «Да, вашей по физике до химички далеко»... А как ведут себя чулки, точно уже морщатся, а шов? Подхватив тарелку из-под съеденных бутербродов, чтобы отнести на кухню, снова залетаешь в ванную, если та не занята уже подругой, и, завернув шею дальше некуда, пытаешься рассмотреть и прическу, и чулок.

У Ниночки у первой появилась бесцветная гигиеническая помада с тяжелым, неприятным запахом. Движением пальчиков она устанавливала карандашик помады на нужную высоту и проводила им по своим красиво очерченным губкам. Она же первая поделилась рецептами о том, как накручиваться на пиво, как вымыть волосы без воды, то есть посыпать их белой мукой, можно и блинной, а потом расчесать. Можно сказать, она вела среди нас свои женские программы, комментируя циклы дамских премудростей своим острым словцом.

Она в срок вышла замуж. Родила сына Вовку. Через год рассталась с мужем, который, по ее словам, не хотел работать, а хотел пить. И стала одна воспитывать ребенка. Тут ей пришлось несладко. Ей пришлось устроиться на две работы. На первой – в регистратуре районной поликлиники. На второй – мыть темные подъезды с перегоревшими электрическими лампочками, в которых гудит ветер по ночам, и пустые лестницы, постоянно вздрагивая даже от шороха газет.

Ее характер – веселье с отчаинкой – переменился. Она становилась тихой. Встречались уже реже, рассматривая друг друга как под увеличительным стеклом, отмечая, насколько кто подурнел в замужестве. Ниночка еще доставала из сумочки губную помаду, но уже говорила, что краситься – грешно и что она купила абонемент и с осени станет посещать лекторий при Политехническом музее. Цикл лекций по религии. Как-то, заехав в гости – со временем вытащить ее становилось все труднее, – она объявила, что вот сегодня наконец-то бросила работу секретаршей при своем начальнике-самодуре. На его предложение пересчитать знаки препинания на странице, она хлопнула перед его носом дверью со словами: «Может, вам еще пересчитать и колючки на вашем кактусе на окне?» Все посмеялись, уверив ее, что такая, как она, разумеется, быстро найдет себе другую работу. Мы удивились, узнав, что она пошла продавать свечи и крестики в киоске.

Это она повела меня на мою первую пасхальную ночную службу в высокий храм с темной старинной иконой «Знамение» в Переяславской слободе. И, указав на стайку женщин, разместившихся на полу, в длинных юбках, по виду то ли цыганок, то ли выходцев из Индии, объявила, что это и есть «оглашенные». В смысле, что ничего не понимают. Я думаю, что у нее это как-то ассоциировалось с понятием «оглушили» и что она полагала: это им Господь и говорит: «оглашеннии, изыдите», чтобы те вышли и не мешали вести службу дальше. Помню, что пасхальная ночь показалась мне очень долгой. Мы вернулись домой под утро уставшие, но довольные. Пили чай и ели заслуженный кулич.

Ее религиозность, проклюнувшаяся в застойные времена, обескураживала своей безысходностью. Любимой темой подруги стало прохождение мытарств.

– А знаете... – сидя на кухне за кофе, вдруг как бы ни с того ни с сего начинала она, – что ждет на том свете молочниц, которые разбавляют молоко водой? – И немного переждав, потянув паузу, продолжала: – Заставят грешниц на льдине лизать языком лед.

Добавляя сливки в кофе, признаюсь, мы воспринимали эту информацию легкомысленно. Все-таки маловероятно, что в ближайшем будущем мы станем проводить время на ферме, да и разбавлять молоко водой мы с сестрой, честно говоря, не собирались. Пребывание в грешном мире становилось для подруги тягостным. Вскоре все московские грешники стали лютыми Ниночкиными врагами. В конце концов она так напугала себя, что окончательно перестала общаться с миром, а значит, и с нами. Она больше не приходила ни в гости, ни на Новый год, ни на дни рождения.

Когда в конце восьмидесятых из Германии в Москву должна была приехать на короткую побывку моя заветная подруга, в свое время отбывшая с семьей в эмиграцию, я решила все-таки позвонить Ниночке, в надежде, что она захочет с нами повидаться. Пока шли гудки, я репетировала текст – как бы уговорить одноклассницу согласиться на общую встречу? Трубку взял сын Вовка и сказал, что мама умерла два года назад.

– Болезнь?

– Да, ну и вообще ей здесь больше стало неинтересно.

– Да, кончено, – согласилась я и, притихшая, положила трубку.

А бывало, она первая звонила нам, с тем чтобы вытащить в парк, в кино, да и просто погулять:

– Как это вы сидите в такой день дома? Кстати, что там в вашем «Перекопе»? Ладно, встречаемся у метро. Звоним Мишке, а потом гуляем по проспекту.

КАВАЛЕР КИНО

Кинотеатров небольших и просто маленьких в Мещанском районе три или четыре. Самый маленький – пересечь Сухаревскую площадь – кинотеатр документального кино «Хроника». Напротив него, побольше и посолиднее, – кинотеатр «Уран». Самый близкий к дому – кинотеатр «Перекоп». Переехавший с Чистых прудов на Садовое – кинотеатр «Форум».

В кинотеатре «Хроника» я впервые смотрела ленту «В дебрях Амазонки» – о настоящих джунглях: о девственных лесах, многоцветных попугаях, голых дикарях и клацающих челюстями и бьющих хвостами злющих крокодилах. До «Хроники» в Москве было два крокодила. Один – сонный в зоопарке. Другой, более энергичный, проглотивший солнце, на страницах книжки Чуковского. Каждый новый увиденный фильм для меня по впечатлению был сильнее предыдущего. Когда в кинотеатре «Уран» я посмотрела «Фанфан-Тюльпан», тотчас приняла присягу на верность вертлявому галльскому скомороху в исполнении Жерара Филипа, чью эстафетную палочку с большим успехом подхватил позднее Жан-Поль Бельмондо.

В двухзальном кинотеатре «Иллюзион» на Котельнической набережной крутили совсем древние фильмы – с Максом Линдером, никогда не улыбающимся Бастером Китоном и, конечно, с Чарли Чаплиным. Любимым фильмом из очень старых был фильм «Леди Гамильтон».

Толпа, с которой, поочередно зажатая, вплываю в кинозал, – единственный вид толпы, который я приемлю, более того, к который стремлюсь. Я не беспокоюсь из-за временной нехватки прозрачного живительного воздуха, оттянутого шарфа, оттоптанных ног. Отдавшись потоку, я вообще ни о чем не думаю. Про себя знаю главное: меня ждет встреча с ним – долгожданным, единственным. Кавалер Кино, хотя и позволял себе иногда запаздывать, всегда являлся на свидание. Кино – лучше итальянское, знаменитого режиссера, лучше не виденное, самое лучшее – с Марчелло Мастроянни. Что ж, сознаюсь, дома храню фотографию, вырезанную из «Советского экрана», единственного иллюстрированного журнала по киноискусству, последние страницы которого неизменно предназначались для зарубежного кино.