Мой первый опыт в нерикоми

— Ну так почему? — спросил Виктор.

— А подумай. Ты ведь не станешь гордо рассказывать направо-налево, как вы с братом нажрались водки и друг другу морды квасили?

— Хмм…

— Не станешь. И ни один нормальный человек не станет этим хвастаться. Другое дело, если набил морду пьяному уроду, который до твоей девушки домогался. Так и в былинах… У Руси был враг, сильный и опасный — Степь. Со Степью воевали веками и поколениями. Проигрыш в войне со Степью — это конец всему, истребление или плен, который ещё хуже смерти. А на Западе — там пусть дальняя, но родня. И, если с ней были какие-то распри, то лучше это забыть.

— «Налетели ветры злые, да с восточной стороны…» — вполголоса речитативом напел Виктор.

— Вот! — с жаром подхватил Славян. — С восточной, а не с западной! То есть смотри… спустя тыщу лет после того, как были сложены былины, помнили, что самый злой враг — там, на Востоке. — он усмехнулся. — Об этой стороне былин у нас не распространяются, и при совке, и сейчас. Нетолерантно, панимаиш. А Прозоров об этом прямо пишет…

…Вот уже третью неделю они соседствовали: Виктор и странный юнец, который только-только дорос до «взрослого» СИЗО. Однажды поздним вечером их завели в маломестную камеру, где сидели двое мелких магазинных воришек, или, как принято было говорить в этой среде, «крадунов». Сперва они сошлись на почве увлечения спортом: оба фанатично тренировались во время прогулок и не пропускали ни одной. В остальное время Славян — так звали молодого Викторова сокамерника — если не спал, то читал что-то из своей обширной библиотеки. Он притащил с полпуда книг, мало похожих на затрёпанное тюремное чтиво. В его мешке соседствовали русские былины и «Старшая Эдда», «Стратагемы» и Сунь-цзы, Ницше, Алексей Толстой и Николай Гумилёв, из современных — Алексей Широпаев, Александр Асов, Лев Прозоров и Сергей Алексеев. Виктор, снедаемый тюремной скукой, попросил что-нибудь почитать, и с того дня они проводили долгие часы в беседах.

Славяна можно было бы принять за мальчика-ботаника, увлечённого историей, философией и тому подобными непрактичными глупостями, если бы не уголовное дело, где мелькали цифры «105», «111», «162», «282» и тому подобное. О своей «делюге» Славян, по понятным причинам, не распространялся, а Виктор, просвещённый в тюремном этикете, не расспрашивал. Тут бы со своими проблемами разобраться, а в чужие дела влезать — только лишнюю головную боль наживать…

…За спортом и беседами время, отведённое на прогулку, пролетело незаметно. Виктор и Славян вернулись в камеру, где в ноздри привычно ударил многолетний тюремный смрад, особенно ощутимый после свежего воздуха, который они глотнули на крыше.

Сокамерники уже проснулись и пребывали в привычном агрегатном состоянии, то есть курили и смотрели телевизор.

— Борь! — окликнул Славян за обедом одного из крадунцов — парнишку лет двадцати, слегка приторможенного из-за родовой травмы.

— А?

— У тебя ведь послезавтра срок кончается, так?

— Ага! А чё?

— Завидую, чё! Мне бы так! Слушай… — он заговорщически подмигнул, — надо тебе, как говорят в армии, дембельский аккорд…

— Это как? — насторожился любитель чужой колбасы.

— Счас расскажу. Доведём мусора продольного до инфаркта… Тебе ничего не сделают, ты ж почти свободный гражданин…

Злодейский план Славяна обсуждали шёпотом, давясь от смеха. «Почти свободный гражданин», которому в розыгрыше отводилась главная роль, согласился удивительно легко. Виктор и Славян, видя в великовозрастном дурачке существо низшего порядка, не гнобили его, но покровительствовали ему и стремились приохотить к литературе: двадцатилетний мужчина до сих пор читал по складам. Второй «крадунец» — пожилой бомж — заметно трусил, но, задавленный совместным интеллектуальным превосходством Виктора и Славяна, возражать не стал.

Утренней поверки ждали, как дети ждут первого январского утра, когда под ёлкой материализуются подарки от Дедушки Мороза.

В полседьмого на этаже одна за другой загремели двери: сидельцев выгоняли в коридор, один из конвоиров заходил в камеру, стучал деревянной кувалдой по оконной решётке и по стенам, заглядывал под шконки, сбрасывал на пол пару матрасов, распахивал шкафчик, вытряхивал содержимое одного-двух баулов на выбор и выходил. Утреннему осмотру не придавали серьёзного значения: конвойные знали, что зеки успели надёжно попрятать все «запреты». Добычей утренних осмотров становился самодельный кипятильник из обрывка провода, бритвенных лезвий и спичек, или моток верёвки, сплетённой из ниток, добытых из свитера и мешка из-под сахара — «дорога» для нелегальной арестантской почты.

Позёвывая, Виктор, Славян и пожилой бомж вышли в коридор — «на продол», как говорили в этих кругах. Молодой «крадунец» Боря лежал неподвижно, с головой укрытый одеялом.

— А четвёртый где? Ему особое приглашение? — спросил немолодой капитан с залысинами над морщинистым лбом.

— Не знаю, с утра не вставал, — постным голосом отозвался Виктор.

Капитан зашёл в камеру и сдёрнул одеяло с Бори.

В следующий момент он вылетел «на продол» с матерным воплем.

— Сука! Тварь! — отдельные человеческие слова прорывались сквозь нескончаемый поток матерщины, как сквозь помехи при радиосвязи. — В моё дежурство, козлина, зарезался! — Капитан схватил рацию. — В сто шестой труп! Носилки и усиление сюда!

— На пол! Все трое на пол! — рявкнул другой конвойный, замахиваясь деревянной кувалдой. — Не дёргаться!

— В чём дело, старшой? — сощурился Славян.

— На пол, уроды, башку раскрою! — заорал конвойный.

Трое арестантов полегли на пол: от обозлённых конвойных можно было ожидать всего.

Гремели железные ступени лестницы — к сто шестой бежало «усиление» и двое зеков из хозбригады с носилками. В соседних камерах колотили в дверь и орали, спрашивая, что произошло. Продольный грохнул кувалдой в ближайшую дверь и попросил заткнуться.

Носильщики в тёмно-серых родах переложили на носилки тело с торчащим из окровавленной кофты заточенным черенком ложки.

— Шевелись! — покрикивал капитан. — Может, ещё живой! Врач где? Где врач? — рыкнул он в рацию

— Счас будет, — проквакала рация.

— Выносите! Этих троих в браслеты!

Прибывшее усиление с усердием, точно на состязании на первенство УФСИН, завернуло лежащим на полу узникам руки за спины и скрепило их запястья наручниками.

— На допросе, уроды, костями срать будете, — не унимался капитан.

— Старшой, эт-та… — промычал не на шутку напуганный бомж. — Он, по ходу, наложил себе на руки…

— И кончил с собой, — постным голосом проговорил Славян.

Виктор подавил неуместный смешок.

Капитан наклонился к молодому бандиту:

— Пюо ходу, ты его и грохнул, а?

Хозбригадные тем времене протопали с носилками в коридор. В этот момент лежащее на них «тело» потянулось и поднялось, как гоголевская панночка в гробу. Прямо с торчащей из груди заточкой.

От неожиданности зеки выронили носилки; «тело» упало и с проклятиями поднялось.

— Эт-то что? — заорал капитан. Он подскочил к «восставшему из мёртвых», рванул кофту и футболку

На пол со звоном упал обломок ложки и половинка луковицы, в которую «самоубийца» воткнул её. На коже, конечно, не было никаких следов «смертельного ранения».

Капитан машинально понюхал свои пальцы, испачканные бутафорской «кровью».

— Кепчук это, старшой! — счёл своим долгом пояснить артист самоубийственного жанра.

Лицо капитана пошло камуфляжными пятнами. Он схватил молодого дурачка за шиворот и тщательно обтёр пальцы об его жёсткие рыжеватые кудри, на мгновение уподобив коридор централа пиршественному залу, где утончённые патриции вытирали руки об волосы красивых мальчиков, а потом швырнул «самоубийцу» в стену.