Мой шейх

Амазонки расслышали мои слова. Возмущенный гул перешел в протесты, потом в мольбы. Они призывали Мадину заступиться. Но моя сестра не считала нужным спасать никого, кроме себя.

— Да пожалуйста. Султана уйдет дороже всех. Она невинна. Остальные тоже уйдут с молотка очень быстро…

Крики девушек переходят в вой. Кто-то начинает взывать ко мне, умоляя пощадить. Но я непреклонен. Чтобы уничтожить рассадник работорговли, мне нужна наживка. И они ею станут. Невиновных среди них нет.

— Склони голову, Мадина. Я приговариваю тебя к смерти.

Рукоять сабли холодит ладонь. Мне не так часто приходилось убивать. Но я не только мщу за Газаль, я совершаю убийство чести над той, что предала нашу семью.

— Кемаль, ты шутишь. Хорошо, мне страшно и все такое, я признаю свою вину, но мою судьбу должен решить эмир…

— Отец со мной солидарен. Если хочешь что-то сказать…

— Катись к шайтану, ты этого не сделаешь!

— Глупые последние слова! — собрав все свои силы и больше не желая терять времени на уговоры приговоренной склонить голову, сжимаю рукоять обеими руками и с оттяжкой замахиваюсь, вложив в удар всю свою ярость и злость…

Ее крик все еще раздается в моей голове. Что-то теплое, горячее заливает мои брюки, и сабля падает в песок, багровый от крови. Смотреть вниз у меня нет сил. Последний удар отобрал их.

— Шейх, — меня подхватывают под руку бойцы. — Вы ранены, пойдемте с нами…

Сознание действительно грозится покинуть меня. Кажется, сломано ребро, судя по боли от фатального замаха саблей, которая перебила шею названной сестре.

— Заканчивайте с ними. На борт… В моем эмирате нет и не будет места торговле рабами.

Они уводят меня прочь, чтобы я не увидел, что сотворил с Мадиной. Но когда я приду в себя, я все же решусь на это посмотреть..

Газаль

Мой мир разделился на составляющие не в тот момент, когда Ассасин истребил охрану и выкрал меня под покровом песчаной бури. И даже не тогда, когда я осознала, в каком положении оказалась, впервые посмотрев в холодные и, как тогда казалось, жестокие глаза Кемаля Аль Мактума.

Попыток разрушить мой шаткий и одновременно устойчивый мир было множество, и каждый раз он выстаивал среди испытаний, оставшись невредимым. Мне казалось, так будет и впредь.

Предвидеть, что все рухнет в тот момент, когда меня спасут и вернут домой, я не могла даже в самом диковинном сне.

Мне надо было что-то сделать. Отказаться лететь. Убедить Кемаля в том, что больше всего на свете я хочу остаться с ним. Прямо там, посреди этого хаоса, под проницательным и понимающим взглядом Аблькисс, воинов шейха, и даже Мадины. В тот момент это казалось единственно правильным решением.

А я как будто оцепенела и не смогла ничего сделать. Покорно позволяла себя целовать, вбирая драгоценные алмазы последних эмоций, чтобы наполнить ими свое сердце и бережно перебирать, когда боль станет невыносимой. Это было тем самым, что позволяло оставить надежду возможной встречи однажды в будущем. Если бы у меня не было этого шаткого каната, сердце разорвалось бы прямо там, посреди пустыни, под рокот вертолетного двигателя.

Я не смогла ничего сказать, не смогла решиться. Выпивала прощальную одержимость Кемаля, сохраняя, словно ожоги молний. И молчала, наткнувшись на ментальную преграду, которая была такой жестокой на фоне его прощального поцелуя…

Занимался серый рассвет, а вертолёт шел, рассекая мглу, над песками, унося меня все дальше и дальше от того, кто, сам того не ведая, держал в руках мое сердце.

Кира молчала, понимая, что любые слова могут довести до срыва, только иногда как бы невзначай сжимала мою руку и улыбалась обнадеживающе. От такой улыбки действительно легко было поверить в то, что точка в нашей истории не поставлена.

Высокие здания эмирата, гаснущие под натиском нового дня огни и цепи магистралей восстали из песков так резко, что я моргнула. Так мало времени, чтобы отвыкнуть от цивилизации и ощутить себя едва ли не своей среди песков и диких традиций. Они всегда будут связаны с именем Кемаля.

Вертолет коснулся посадочной площадки, представляющей собой сферу, с которой открывался потрясающий вид на залив. Я не замечала красоты, которая прежде заставляла сердце биться сильнее всякий раз, когда возвращалась домой. Но не в этот раз.

— Дома, — Кира сжала мою ладонь посильнее. — Думай о хорошем.

— О чем? — глухо спросила я, думая лишь об одном — как бы не расплакаться, когда увижу Далиля.

— О том, что родные стены лечат. Что тебя ждет привычная роскошь и любимые яства. Я к Висаму. Прости, что не могу с тобой остаться.

— Лети к брату. Я сама потом его навещу.

— Ты уверена, что стоит так скоро? В смысле, тебе придется отвечать на его вопросы, для этого надо прийти в себя…

Я прикусила губу, собираясь с силами, чтобы выйти на площадку.

— Надо скорее. Потому что с каждым днем это будет все сложнее и сложнее.

— Я сразу сообщу тебе, как самочувствие моего мужа и стоит ли вам начинать разговор именно сейчас, — Кира тепло улыбнулась. — А сейчас улыбайся так, будто тебя действительно спасли от незавидной участи, радуйся жизни и постарайся не поддаться хандре. Я обязательно позвоню.

Группа людей отделилась от арки и пошла нам навстречу, едва мои ноги коснулись бетонной поверхности. У меня камень упал с плеч, когда я поняла, что среди встречающих нет моего супруга.

— Мама!

Я утонула в объятиях Амани, не сдержав слез, почти как в детстве. Слушала ее слова о том, что Далиль приедет позже. Когда буду готова его видеть, а пока мне стоит остановиться в ее резиденции. Я была так рада этому обстоятельству, что обняла ее еще крепе.

— Как долго я смогу прожить у тебя, мама? — мой голос дрожал. — Я не хочу… я не готова сейчас возвращаться домой и видеть Далиля. Все так… Так перевернулось с ног на голову…

Амани вздрогнула, на миг отстранилась, пристально глядя мне в глаза:

— Так ты все знаешь, Газаль? Он… шейх Аль Мактум рассказал тебе?

— Что рассказал, мама?..

— Ничего, — Амани сглотнула. — Летим домой. Вам следует поговорить с мужем, но только тогда, когда ты восстановишь силы…

Глава 23

Числа предали меня.

Они больше не выстраивались в ряд неразрешимой для иных умов теоремы, не подмигивали мне, как доброму другу, не спешили раскрыть свои секреты. Холодные и сухие, как и положено быть символам высшей математики, взирали свысока, будто давали понять: им нечего делать в разуме той, кто позволила чувствам занять там главенствующие позиции.