Мой взгляд на литературу

Мне писал Нудельман, которого оплодотворила «Маска» – и он взорвался новым потопом концепции, ибо он ищет Универсальный Ключ к Лему, и теперь ему кажется, что он нашел его в соотношении «Маска-Маскировка», и пытается в этом пространстве, то есть в такой концептуализации, разместить все мои книги, впрочем, с переменным успехом, хотя это и довольно любопытно (а фактически, добавлю от себя, проблема Маски – то скорее в «персоналистском» понимании, а то скорее в «онтологическом» понимании – проявляется также и в моих дискурсивных сочинениях, как, например, «фантоматика» в «Сумме технологии», когда речь идет о неотличимой от реальности «маске», то есть синтетической реальности, которая подлинную заменяет). Может быть, напишете ему?.. Потому что он по натуре очень несмелый, все собирается и собирается вам написать... и все не решается...

В свою очередь, от доктора Ротт[енштайнера] [312] слышал, что в «Publishers Weekly» была, пожалуй, сокрушительная рецензия на «Футурологический конгресс» (inept story-teller [313] etc.). Роттенштайнера удивило то, что издавна является моим обычным уделом, а именно: крайность позиций, которые занимают все, кто сталкивается с моими книгами. Или восторженный прием (какой оказывала, например, миссис Реди), или сразу же какая-то странная АГРЕССИВНАЯ нервозность, сильная неприязнь, злость, попытка отторжения, уничтожения, ТОТАЛЬНОГО отрицания – всех слов моих текстов. Это действительно странно. И если репутация моя растет, то не потому, что происходит ОБРАЩЕНИЕ моих оппонентов в веру Лема, а скорее, как я думаю, именно репутации я обязан нарастающему превосходству хвалебных голосов над голосами противников, и противники эти тогда скорее затихают, сидят со своей неприязнью дальше, но как бы по углам и в молчании... Честно признаюсь, что я не понимаю эти крайности, этот экстремализм, а жаль, потому что ДОЛЖЕН понимать. Когда я это пишу, то думаю также и о вас, а может быть, в первую очередь о вас, ибо мне было бы чрезвычайно обидно думать, что такие критики, как в «Pub[lishers] Weekly» могут затронуть лично вас, и поколебать не то, чтобы вашу веру в Лема... Лем тут не имеет значения... но вашу веру в naturaliter [314] быстрый человеческий ум, который может на лету отличать достоинства от их подобий. И наличествуют тут, как я понимаю, чисто практические рефлексии. Но поскольку я, конечно, не могу предвидеть конкретные отрицательные мнения, то их возникновение считаю неизбежным фактором моей работы, хотя бы потому, что я всегда старался делать что-то не так, как это делают другие... а судьба Иных не всегда бывает сладкой и увенчивается в соответствии с оригинальностью.

312

Австрийский критик и издатель научной фантастики, редактор журнала «Quarber Merkur». Первоначально почитатель и пропагандист творчества Станислава Лема, много лет был его литературным агентом на внеевропейском пространстве; в последнее время был в конфликте с писателем. – Примеч. ред. пол. изд.

313

неумелый выдумщик (англ.).

314

по природе, естественно (лат.).

Поэтому я серьезно задумался – чисто умозрительно – об оптимально возможной тактике издательских начинаний моих книг в Америке. Прежний выбор (особенно «Кибериада», «Непобедимый», да и «Расследование»), пожалуй, был нацелен – хоть в какой-то мере и случайно – на два направления сразу: на succиs de marchе [315] и на succиs d’estime [316] (чтобы были и деньги, и достоинства). Однако выполнимо ли это – that is the question [317] . Потому что получается, что нет ни рыночных, ни репутационных достижений! Видимо, то, что издавалось, было слишком похоже на тривиальную SF и не слишком выразительно от нее отличалась, и одновременно было мало похоже на ту излюбленную жвачку недоумков, чтобы могло понравиться всем поголовно.

315

рыночный успех (фр.).

316

успех, обусловленный уважением к автору, а не достоинствами произведения (фр.).

317

вот в чем вопрос (англ.).

Тогда в качестве альтернативы напрашивается – перевод таких вещей, как «Мнимая величина», как «Маска», как «Абсолютная пустота», наконец, отказываясь вообще от succиs de marchе в пользу succиs d’estime.

Но я и этого не рекомендую – сразу по нескольким причинам. Во-первых, потому, что эти книги написаны с позиции некоего Авторитета (например, «Голем», бесспорно!) – а значит, для тех, у кого я не являюсь никаким Авторитетом (не только в художественном, но также и в интеллектуальном смысле), они могут прозвучать еще более РАЗДРАЖАЮЩЕ, предъявляя бессовестную претенциозность. Во-вторых, на полное понимание таких текстов, как «Мнимая величина», можно рассчитывать, когда их читают люди, по профессии являющиеся рационалистами, то есть научными работниками, а позиция рационализма и науки сегодня во всем мире невысока. (А впрочем, я помню, как неумно отозвался о «Кибериаде» спровоцированный издательством Seabury Стаффорд Бир.) И наконец, потому, что эти книги не являются литературно-художественной ортодоксией модной нынче гетеродоксии. Ведь новшества, авангардность тоже имеют свою МОДУ, а сегодня востребована совсем другая мода: темная, мутная, бездонная, невразумительная, закрученная и запутанная, такая, которая терзает читателя, оглушает его и этим якобы должна ему приносить наслаждение.

Эти размышления не являются слишком эгоцентрическими, как могло бы казаться, потому что мои книги в них выступают лишь в качестве датчика, ситуационного измерителя, демонстрирующего состояние дел. Конечно, я всегда прав, как это мучительно! – и особенно я прав в этом вопросе, когда много лет провозглашаю, пропагандирую, объясняю (как хотя бы в «Фил[ософии] случая»), что судьба литературного произведения имеет лотерейный, хаотический, случайный, молекулярно-броуновский ТИП, – и при этом мало кто остался таким ГЛУХИМ ко всем моим тезисам и аргументам, как гг. Литературоведы. Habent oculos et non vident [318] . Не принимают к сведению этот тип механики в литературной культуре, так как он во всем противоречит их познаниям, которые они всосали с молоком Almae Matris.

318

Имеют глаза и не видят (лат.).

Я уже к этому – хоть и с сожалением и без радости – привык, так как вынужден был. Но вы? Я хотел бы, пусть даже это прозвучит смешно, чтобы, несмотря на такой опыт, вы сохранили бы свою прекрасную и, в конце концов, не совсем безумную веру в познавательные способности человеческой натуры и присоединили к своим убеждениям дополнительно-объяснительное звено, такое, например, что Зажигание Всегда происходит с Опозданием, и ретардационная вставка является неизбежной при рождении Нового... Во всяком случае, настойчиво прошу вас Не Гневаться на Profanum Vulgus! Воздержитесь от презрения, так как, кроме всего прочего, это очень Бесплодное Занятие.

Мышь обитает у нас на бельэтаже, и никак мы не можем от нее избавиться, потому что она очень Хитрая и умеет успешно обходить все Ловушки, Западни и Капканы. Кроме мыши – купили себе, то есть Ребенку, то есть себе, цветной телевизор и с интересом смотрим теперь нуднейшие Заседания Комитетов, там такие интересные цвета... прыщики на лбах... такие красивенькие, розовенькие... и рубашки, и галстуки у мужчин, и кофточки у женщин. Вот такие скромные наши деревенские развлечения, уж извините! Я размышляю о Чем-то Удивительном, о мире как Маске Бога, все такое, но не знаю, выйдет ли что-нибудь из этого когда-нибудь. Доктор Ротт[енштайнер] просил дать ему ваш адрес, что я и сделал. Он добрый, но мучит меня и жестоко Морочит Голову Глупостями, он все время рассылает мои книжки разным издательствам, специализирующимся ТОЛЬКО на SF, а когда их возвращают, упаковывает в новые конверты и высылает дальше – невозможный человек! (A blockheaded guy [319] , можно так сказать?)

319

Здесь: хоть кол ему на голове теши (англ.).

Во всяком случае сердечно вас приветствую, а также вашу Жену и Деток!

Станислав Лем

Адресат неизвестен Краков, 9 апреля 1974 года

Уважаемая пани,

с тех пор, как я узнал, что открытия делают те, кто не знает хорошо соответствующей литературы предмета, потому что, если бы хорошо ее знали, то ведали бы, что открыть ничего нельзя, с тех пор я с поднятой головой признаюсь в невежестве в литературоведении.

Существует ли генотип – неизменный текст? Существует ли в онотологическом смысле, поскольку мы осознаем, что говорить «деревья, на которые мы не смотрим, перестают существовать» и «они продолжают существовать и тогда» – это не одно и то же. Но не существует такой инвариант ни в одном операционном смысле, потому что невозможно чтение, которое не было бы какой-либо интерпретацией прочитанного. Пока мы читаем, ничего не понимая, например, составляя список частоты появления определенных выражений или знаков препинания в книге, текст остается неизменным. Но эта неизменность является тривиальным свойством, поскольку заведует результатами чтения, лишенного мощности предопределения его течения. Текст – это примерно то же, что археолог находит при раскопках. Если он нашел пять костей и три кольца, то он не нашел семи и одиннадцати: это неизменность генотипа. Но то, о чем он узнал в результате раскопок (= фенотип), не будет неизменным ни для него, ни для его коллег. Текст – как коробка с кубиками и с приложенной к ним неясной инструкцией: каждый ребенок построит из этих ресурсов что-то иное, и даже один ребенок может успешно строить из этих кубиков разные сооружения. Одним словом, между текстом и произведением, которое можетбыть открыто при чтении, существует различие уровня, а не различие принципиального качества. Ссылка на семиологию как высшую дисциплину в отличие от семантики как починенной ей партикулярности ничем не помогает, потому что нет никакой ни семиологической, ни семантической теории, которую можно было бы использовать в алгоритмическом смысле, то есть как универсально успешную и повторяемую процедуру. Мы желаем иметь такие универсалии, но желания нельзя считать свершениями. Тем более когда, как в этом случае, я уверен, что эти желания неосуществимы, то есть просто фантазии. Можно сравнивать тексты, совершенно их не понимая, как можно сравнивать непонятные предметы, отыскивая их взаимные сходства и отличия. Но с чтением книг это не имеет ничего общего. Одно и то же предложение в разные времена и в разных головах означают не одно и то же. Я считаю, что с точки зрения теории литературы существенна именно эта изменчивость результатов чтения, а не тождество печатного субстрата, так как это trivium [320] , который вводит в заблуждение, ибо внушает мысль о неизменности, которая не переходит в сферу чтения, всегда оставаясь свойством объекта (книги, страниц, знаков на бумаге). С одной стороны, нам говорят (Хомски), что глубокая структура языков у человека принципиально тождественна, а с другой, если бы Nпереводчиков Nлет переводили Nраз один и тот же оригинальный текст, то НИКОГДА бы тексты переводов не совпали. А если переводить текст с языка Aна B, с Bна C, а затем обратно, с Cна Bи с Bна A, произойдут неизбежные изменения, дающие разброс тем больший, чем больше было таких рекуррентных переводов. И что нам с существования текстовой неизменности, если на ПРАКТИКЕ она не проявляется? МОЖНО считать, что существует аналогичная полная предопределенность состояний частиц в физике, и лишь обстоятельства, внешние по отношению к этим частицам, сводят на нет приближение к такой совершенной предопределенности, но физики решили, что такой постулат лишен смысла, так как он не операциональный. Так что моя точка зрения исходит из операционализма (Бриджмен, физик-теоретик). Скажу: неизменность текста оказывается de facto изменчивостью, и потому не стоит упираться на его неизменности de iure. Читать, не вмешиваясь в текст, невозможно, а потому результат чтения нельзя разложить на неизменную и изменяемую части по отношению к конкретному читателю в конкретное время и в конкретном месте. Поэтому я считаю деление (текст – произведение) допустимым лишь in abstracto, но лишенным всякой ценности ДЛЯ ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ. Впрочем, может быть, это и имеет ценность, но отрицательную, поскольку вводит нас в заблуждение, в уверенность, якобы текст был чем-то таким, к чему можно прийти во время чтения. Множественность толкований произведения долгое время неявно считалась изъяном, которому следовало противостоять (отсюда прогрессирующее стремление к росту конкретности прозы в форме подачи «координат» времени и места, а также к созданию единственности в описании и в виде описываемого). Теперь этот недостаток в практике писательства превратился в желанное достоинство, его стремятся достичь: похоже, Кафка первым стал использовать этот трюк. Но ЭТА перемена ориентации лишь усилила свойство текстов, которое было присуще им всегда, хотя и в разной степени. На полке стоят тексты, а мы имеем дело с произведениями. Это положение схоже с гносеологической ориентацией естествознания, а не с прозябающими в гуманитарных герменевтиках подходами, но подзаголовок моей книги гласит, что это попытка эмпирической теории литературы. Howgh [321] .

320

три пути (лат.). Грамматика, риторика и дидактика в составе гуманитарных наук.

321

Хау. Я сказал (индейское).

Структуры, выделенные в «Ф[антастике] и Ф[утурологии]», тесно связаны с ценностями. Иерархия этих ценностей определяется принятой в обществе иерархией жанров и произведений, проблемные возвышаются над беспроблемными, многопланово связанные с реальными проблемами стоят выше пустой лингвистической и развлекательной эквилибристикой etc. Эту иерархию я принимаю в качестве заданной исходно, поэтому ее не рассматриваю (иначе книга распухла бы до невозможности). Так что я принимаю эту иерархию и показываю, что свойственный ей уровень ценностей третируется в SF, что она не соответствует структурным условиям, фундаментальным для такого творения, которое в соответствии с исторической традицией распределения оценок следует считать высшей инстанцией создания. Что, одним словом, SF не реализует установленного там уровня ценностей. Эти структуры использованы ad hoc, для временного употребления, поскольку ни их, ни их аксиологических коррелятов я не извлекаю из произведений, как ножик из кармана. Поэтому я умалчиваю об упрощениях, сопровождающих такие операции. Я делаю то, что физик делает с атомами, используя их структурные модели, о которых знает заранее, что они не являются буквальными копиями атомов, а односторонними аппроксимациями (капельная модель не означает, что ядро является de facto каплей etc.). То же самое касается и «структурных классификаторов фантастики». Это вспомогательные инструменты эвристического исследования, строительные конструкции, то есть ПОСТУЛИРУЕМЫЕ, а не ОТКРЫВАЕМЫЕ, явно ЗАДАННЫЕ, а не НАЙДЕННЫЕ. В этом и мое расхождение со структурализмом как герменевтикой, так как я предусматриваю практическую пригодность модельных структур, которая позволяет лучше ориентироваться в некоторых свойствах исследуемого, но которая ничего ультимативно и совокупно не раскрывает. Кроме того, я считаю, что структурализация, лишенная в исходных посылках аксиологии, пагубна в культурном отношении, поскольку уподобляет себе и то, что является в культуре достоинством, и то, что является недостатком, лишь потому, что у них порой одинаковый остов. Истоки всех моих работ находятся в общей методологии естественного науковедения. Вы читали отчет о дискуссии в ИЛИ, на которой обсуждали «Ф[антастику] и Ф[утурологию]»? Я говорил там об этом.

3. Но, разумеется, вы правы на 100% – различие между реалистом и нереалистом проходит условно. Лишь для наглядности я сделал переход – дискретным (разрывным), тогда как de facto он континуален.

Кстати, в новом издании «Фил[ософии] сл[учая]» есть новая глава, развитие того, что я писал в «Teksty» о теории фантастики Тодорова, а продолжение в том же духе будет, видимо, в следующем номере «Teksty» [322] (об антиномии как конструктивном факторе в литературе).

322

Lem S., O niekonsekwencji w literaturze. – Teksty, 1974, № 6. – Примеч. ред. пол. изд. См. «О непоследовательности в литературе» в настоящем сборнике.