Мой XX век: счастье быть самим собой

Интересный, серьезный, многопроблемный получился разговор между русскими и канадскими писателями, и мы, оказывается, в более выгодном положении у себя на родине, при всех несовершенствах и бедах нашей жизни, чем канадские писатели в такой богатой и ухоженной стране. (В то время я даже представить не мог, что и мы, русские писатели, вскоре окажемся в таком же положении, как и канадские.)

И так уж получилось, что в заключительный день нашей дискуссии выступил Василий Белов, и его выступление прозвучало как итоговое с нашей стороны.

Да, ему понятны многие проблемы, поставленные здесь канадскими писателями. Что-то сходное происходит и у нас, в России.

– Я с большим интересом прослушал все выступления. Вот Том Вейман рассказал о том, как он однажды заговорил на пароме с рыболовом-водителем и узнал от него, что он живет как раз там, где живет знаменитый писатель, его друг. Вы помните. Том Вейман спросил о нем. И что же? Рыболов сознался, что знает его, но в его тоне послышалось такое презрение, которое можно выразить лишь к самым ненавистным людям в обществе. Что ж, такие люди есть и у нас, они тоже с юмором относятся к писателям, считая, что это бездельное дело, что это все не нужно никому, что это забава, а еще говорят, что мы много денег получаем. В общем, они относятся к нам снисходительно, я бы сказал. Есть такие. Но большинство читателей очень заинтересованно относятся к нашей деятельности. Даже слишком заинтересованно. Я хотел сказать о том, что культура и идеология – это совсем разные вещи. О том, что мы иногда путаем культуру с идеологией. Очень часто бывает так, когда идеология покорила культуру, в том числе и литературу. Но вот по моим наблюдениям, на Западе, и в Северной Америке в частности, ограничения до последнего времени были ограничениями идеологического характера. Но запрет есть запрет – это одинаково действует на писательскую работу. Я был приятно удивлен выступлением Кузьмы Тарасова, который говорил, что перестройка подействовала не только на развитие событий у нас в стране, но и за рубежом, в частности в Северной Америке. Я думал, что она до вас не дошла. Я еще был удивлен тем, что духоборы, ваша община, сохранили в такой чистоте язык русский. И сохранила верность своим вождям идеологическим, своим духовным представлениям прошлого, и мне было очень приятно узнать, что главная идея – идея непротивления злу – торжествует среди вас. Ваши предки, раньше многих, объявили оружие вне закона, как духовного и нравственного закона, и бросили винтовки, символически сожгли оружие вообще. Наверное, тогда никто и не предполагал, что эта идея разоружения будет так интересна и нужна именно в наше время, когда мы тоже боремся за разоружение, когда альтернативы разоружению не существует. И мы все теперь знаем, что, если мы не разоружимся, не бросим оружие, мы просто погибнем. Физическое насилие вообще не может решить никаких человеческих проблем. Это доказал опыт всего нашего человечества. Но существует не только физическое насилие, существует и духовное насилие, и оно не менее опасно. Вот я был очень взволнован заявлением Джаннет Армстронг, которая говорила о противостоянии культур. Но я не согласен с ней в том, что культуры народные, человеческие так непримиримы. Мне думается, что национальные культуры не противоречат друг другу, а дополняют друг друга, помогают и развивают. Культура исчезает, если она не национальна. В этом я убежден! Я сравниваю мировую культуру с оркестром, где каждому инструменту отведена своя партия и свое звуковое звучание. (Вот уж никак не могу согласиться с этим сравнением: мировая культура и оркестр? Кто дирижирует мировой культурой? А без дирижера оркестр рассыпается на отдельные инструменты. – В. П.) На мой взгляд, противостоят не сами культуры национальные, а идеологии, национальные и социальные группы. И в этой связи можно спросить: «А что такое культура вообще?» Если это всего лишь число издательств, газет, мощность радиостанций, киностудий, тогда, конечно, говорить о равноправии культур очень трудно. Конечно, тягаться с вашим южным соседом в этом смысле абсолютно бессмысленно. Невозможно! Но культура, к счастью, совсем не то, что мы иногда называем культурой, не те технические атрибуты, материальные атрибуты. Нечто другое, основанное на духе человеческом, на сердце человеческом. На мой взгляд, культура основана на религии, на народной музыке, на национальном языке, на всем быте народном. Вот эта культура и будет подлинной культурой, а не та, которая зависит от техники. И тем не менее технические средства не мешают культуре. Но уж очень оскорбляет зависимость от таких технических средств, как микрофон, например. И я разделяю тревогу индейской писательницы по этому поводу.

Василий Белов высказал мнение и о том, кто может быть писателем: прежде всего нужно иметь природный талант; писатель должен быть физически здоровым, «слабому человеку нечего делать в литературе»; необходима и обычная совесть человеческая.

– Вот меня тут мистер Гордон Тернер расхвалил слишком, мне стыдно стало. И я считаю, что писатель должен пройти не только огонь и воду, но и медные трубы тоже. Вы знаете, что такое медные трубы. Если писатель прошел медные трубы, то есть фанфары, звон оркестра, если он выдержал испытание похвалой и сохранил сам себя – испытание известностью, испытание славой, испытание деньгами, испытание, словом, многими вещами, то есть прошел медные трубы, – то он, может быть, станет писателем настоящим. Очень многие, имея талант и здоровье, не выдерживают третьего условия – медные трубы – и становятся не писателями, а чем-то таким непонятным. В прежние эпохи не нужно было того условия для писателя, которое упомянула Кристиана Ганнарс, это мужество («Те, которые не могут быть отважными, не должны быть писателями» – вот что сказала Кристиана Ганнарс. – В. П.). Сейчас нам без мужества и терпения невозможно.

Я считаю, что наша литература, русская литература, выдержала испытания очень многим и все же не потеряла совесть и во многом была причиной тех перемен, которые сейчас происходят в нашей стране. Какие перемены? Перемена произошла прежде всего в том, что цензурные запреты если не исчезли совсем, то значительно ослабли. Но трудности писательские исчезли только лишь на малую долю. По-прежнему писателю требуется мужество и в общественном плане, и в личном, и в творческом.

В чем наши разногласия сейчас в нашей советской литературе? И в частности, в русской литературе? Поскольку я пишу на русском языке, я хочу остановиться только на русской литературе.

Наши писатели сейчас очень заметно разделились. Особенно в Москве и в Ленинграде. С одной стороны действуют авангардисты, с другой – реалисты-традиционалисты. Авангард поднял голову не только в литературе, но и в живописи, музыке и во многих других сферах культуры. И порой очень трудно удержаться на плаву, поскольку у нас сейчас авангардистам полная свобода предоставлена, и писателям серьезным, реалистам, порой очень трудно приходится. Я отнюдь не хочу сказать, что среди авангардистов нет людей талантливых. Но, к сожалению, авангардисты ведут себя слишком агрессивно. Большинство наших литературных журналов находится под влиянием именно этих сил. Так вот странно перестройка коснулась наших журналистских и писательских дел. Меня спрашивали, что волнует сейчас писателей советских, русских в частности. Писателей настоящих тревожит то же самое, что и раньше. Таких писателей в общем-то не стоит призывать перестраиваться. Они сами перестроятся и сами сделают все, что нужно. У нас очень в моде сейчас так называемая ретроспективная литература, эмигрантская литература. Я имею в виду эмигрантскую авангардистского толка. Но вместе с авангардистскими и прочими «истами» печатаются и такие писатели, как Иван Шмелев. Ну, насчет Набокова не знаю. Я его не очень люблю, хотя и признаю его за большого писателя. У нас он сейчас в большой моде. Это хорошо, что сейчас многое печатается из того, что не печаталось раньше. Но, на мой взгляд, далеко не все высокохудожественное. К чему такая торопливость, которую проявляют некоторые журналы: лишь бы напечатать что-нибудь эмигрантское.

Меня лично интересует тема историческая. Я пишу книгу о раскулачивании, которое произошло в конце 20-х и в 30-х годах. И еще меня и моих друзей интересует тема экологии. Приходится откладывать рукопись романа и браться за статью в надежде, что таким путем можно быстрее добиться утверждения своих мыслей в общественном сознании. Нельзя откладывать то, что прямо стучится в сердце, нельзя молчать, когда происходит на твоих глазах что-то неправильное, порой ужасающее.

Я глубоко убежден, что человечество еще века два тому назад пошло не по правильному пути. Оно выбрало не лучшую цивилизацию – цивилизацию потребительскую, цивилизацию комфорта, цивилизацию технического прогресса. А не ту цивилизацию, которая созидательная, а не потребительская. Мы слишком усиленно используем природные богатства. Если мы немножко ослабили опасность вооружения сейчас благодаря усилиям многих людей, то опасность экологическая ничуть не ослабла, а с каждым днем все нарастает. На мой взгляд, человечеству, если оно хочет выжить, рано или поздно придется вернуться к простому и проверенному веками естественному крестьянскому замкнутому, а потому безвредному, циклу. Нам, рано или поздно, придется отказаться от многих видов комфорта. Поверьте мне, что так думают не только те писатели, которые связаны с деревней. Мы должны знать, что на земле ежедневно исчезает один из так называемых биоиндикаторов. Так называют ученые виды животного мира. Об этом говорят и западногерманские, и японские ученые. Одна треть экологических видов на земле исчезнет к 2000 году, если мы не изменимся. И вот все это заставляет откладывать рукописи романов и прочих художественных произведений и заниматься обычной газетной работой. И я согласен с теми, кто высказывает опасения исчезновения нашей Земли вообще. Возможность такая есть, но есть возможность и нашей победы. Победы над этим технократическим процессом. Нам просто не из чего выбирать. Нам придется выбрать жизнь, а не смерть. И свою веру в то, что мы выживем все же на этой земле, откажемся от многих неверных и гибельных представлений, я выразил вот в этой книге. Она называется «Лад», которую я хочу преподнести вашему культурному центру, где мы имели удовольствие встретиться не только с канадскими писателями, но и с нашими читателями. Может, кто из вас и прочитает эту книгу.

Потом – вопросы и ответы. Прощальные речи и организаторов этой встречи, и читателей, собравшихся здесь, а от нашей делегации выступил Егор Исаев:

– Дорогие канадцы! Дорогие наши русские соотечественники! Спасибо вам! Я чувствую, что и ваши слова, и наши слова дружбы, взаимной симпатии шли не только с языка, а прямо с сердца. Есть очень короткое слово – вместе, а есть столь же короткое слово – рядом. Бывает такая ситуация: рядом, да не вместе. А бывает такая ситуация: далеко, да вместе. Вот эту расшифровку душевную, поведенческую расшифровку этих слов мы и чувствовали всей душой, всей мыслью, всем дружественным сердцем к вам. Не знаю, как другие, но я уезжаю отсюда значительно богаче, чем был, богаче теплом человеческим, красотой. Спасибо!

И последние дни нашего пребывания в Канаде также были насыщены встречами, выступлениями, разговорами. Особенно запомнился мне очень интересный разговор в Ванкувере с Владимиром Б. Острый, умный полемист, он много справедливого высказал по поводу нашей перестройки. Он, судя по всему, крупный ученый и бизнесмен, внимательно следит за тем, что у нас происходит. И то, что происходит, не всегда он одобряет: бюрократия ваша сдерживает развитие контактов с передовыми фирмами Запада, предпочитают иметь дело с теми, кто подешевле продает устаревающие технологии...

Но об этом как-нибудь в другой раз.

Апрель 1989 года

Часть восьмая НОВЫЕ ВРЕМЕНА

1. «Быть самим собой» (Московский литератор. 1987. 1 мая)

Сегодня в рубрике «Писатель за рабочим столом» на вопросы корреспондента «МЛ» отвечает критик и прозаик Виктор ПЕТЕЛИН.

– Виктор Васильевич, в прошлом году у вас вышло три «толстые» книги: «Россия – любовь моя», «Мятежная душа России» и «Михаил Шолохов», одна «тонкая», огоньковская, – «Возвращение мастера», статьи о М.А. Булгакове. Согласитесь, для одного года – это богатый урожай?

– Так бывает, видно, не только у меня... Книги «вылетают» из планов, а потом сталкиваются в одном году. А перед этим три года – 1983, 1984, 1985 – ничего не было: то пусто, то густо... Да и вот выход этих книжек, если разложить полученный гонорар на эти четыре года, – так, скудные крохи, которые не обеспечивают жизнь даже будущего года. А все потому, что авторское право давно уже устарело.

– В конце книги «Михаил Шолохов» стоят две даты: 1955 – 1985 гг. Получается, что эту книгу вы писали тридцать лет? Скажите, как вы начинали свою работу в литературе? И еще: книга острополемична, вы спорите с такими авторитетами, как Л. Якименко, Н. Лежнев и многие другие.

– Два, казалось бы, скромных события обозначили мое вхождение в литературу: в «Новом мире» (1956. № 12) А.И. Метченко в статье «Историзм и догма», полемизируя с теми, кто насаждал в литературе вульгарный социологизм, сослался на мою законченную и представленную ему диссертацию «Человек и народ в романах М.А. Шолохова».

– Ну и как же все-таки?

– Начал я писать ее в 1954 году, в 1955-м закончил, 1956 год ушел на шлифовку. Представил диссертацию досрочно, она была напечатана на машинке за казенный счет: так поощрялось успешное завершение аспирантуры. А пока читал ее Метченко, у меня оказалось свободное время: два месяца оставалось до конца учебы в аспирантуре филфака МГУ. Тут и предложил мне студент четвертого курса Борис Бугров выступить с докладом «О художественном методе» на научной конференции курса. И два этих свободных месяца пролетели в работе. Был 1956 год. Прошло всего лишь несколько месяцев после XX съезда, обозначившего многие болевые точки нашей тогдашней общественной и литературной жизни. Пожалуй, это был первый революционный скачок в критическом осмыслении всего наследства, которое оставили нам, тогдашним молодым, наши предшественники. О моих настроениях пошли различные толки на факультете. И А.И. Метченко пригласил меня на беседу. Естественно, я не скрывал своих умозаключений, изложил ему итоги моих двухмесячных теоретических изысканий. Дескать, вульгарный социологизм проник в теорию социалистического реализма, проел ее, как ржавчина железо, опутал догматическими цепями. И если социалистический реализм опутан ржавыми цепями догматизма, вульгарного социологизма, то, значит, надо разорвать эти цепи, освободить живое тело Литературы. Может, не нужно было так открыто и прямо излагать свои выводы? Метченко попросил меня не делать доклада. Но я твердо стоял на своем. На том и расстались. А на следующий день, незадолго до конференции, обратился ко мне Борис Бугров: срочно нужно представить тезисы доклада в партбюро. Представленные тезисы партбюро факультета не утвердило и порекомендовало курсу обойтись без доклада. Помню в день конференции до отказа заполненную Коммунистическую аудиторию. Борис сообщил мне о решении партбюро, но твердо пообещал, что предоставит мне вступительное слово. Два или три ряда были заняты профессорами и преподавателями, даже языковедов обязали присутствовать на этой конференции. Со вступительным словом выступил мой научный руководитель Метченко. Вслед за ним предоставили слово мне. Тяжко было подниматься на трибуну, с которой только что прозвучали слова «о бдительности, о борьбе за идейную чистоту», но... «Правду говорить легко и приятно». Я не знал еще этих слов Иешуа Га-Ноцри, но душевное состояние было именно таким. Два года после этого эпизода А.И. Метченко не разговаривал со мной. Так я оказался «на улице», без всякой поддержки. Но помаленьку в тогдашней жизни происходили перемены. А.И. Метченко сменил гнев на милость, помог опубликовать статью «Два Григория Мелехова», затем другие статьи о творчестве Шолохова. Защитил я диссертацию, стал работать в издательстве «Советский писатель». И потом, уже в издательстве «Советский писатель», долго еще пытались задержать выход моей книги «Гуманизм Шолохова». Но, как говорится, мир не без добрых и смелых людей: коммунисты издательства Н. Родичев, В. Туркин, В. Росляков, прочитав мою рукопись, крепко поддержали меня в тот момент... Так вот и началось все: моя «ратная служба» в литературе... И вот думаю: а что было бы, если б не то мое выступление, ведь Метченко твердо обещал взять меня на кафедру... Нет, никогда я не пожалел, хоть и трудновато приходилось. Это нормальная борьба нового со старым, как говорится. К этому каждый должен быть готов. Огорчало меня всегда другое. Чаще всего огорчает диктатура издателей. Да и не только издателей. На последнем этапе, буквально перед выходом в свет, у меня много раз снимали статьи о Булгакове: в 1968 году из «Волги», в 1969-м – из «Молодой гвардии», в 1972 году – из сборника моих статей «Россия – любовь моя», в 1974-м – из сборника моих статей «Родные судьбы». И опубликована была лишь в журнале «Москва» и в сборнике «Родные судьбы» (второе издание, дополненное) в 1976 году. Да и статья «Булгаков и «Дни Турбиных», опубликованная впервые в 1969 году «Огоньком», не раз ставилась в номер, а потом «слетала». Дважды после этого «слета» я ходил в ЦК КПСС, спорил, убеждал. В третий раз набранная статья прошла все инстанции. Это был несомненный успех. Не только мой, конечно, но дела, которому служу.