Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Еще более комично звучат сейчас страницы книги Станислава Кунаева о «Метрополе», сборнике литературных сочинений, вышедшем за рубежом и представленном СМИ как выступление организованной оппозиции. Все это было задумано как политическая акция и блестяще разыграно опытными игроками из ЦК и МГК КПСС, предложившими Московской писательской организации обсудить и осудить этот сборник.
Станислав Куняев сам описывает обстоятельства появления этого сборника в России, признает, что мало кто из русских писателей заинтересовался этим сборником, «просто брезговали «заниматься этим грязным делом». Но сборник резко осудили «распорядитель фонда Сороса, нынешний патриарх либерально-еврейской интеллигенции Г. Бакланов», «перестройщица Р. Казакова», «будущий министр культуры ельцинского правительства критик Евгений Сидоров», «ныне покойный и забытый В. Амлинский», «пострадавший во время гонений на «космополитов» A.M. Борщаговский», «ныне живущий в Израиле А. Алексин» – «Все они страстно,
Станислав Куняев отважно и смело бросился в атаку на метропольцев, обвиняя их в «завуалированных и явных русофобских и сионистских мотивах», написал «Письмо в ЦК КПСС» по поводу альманаха «Метрополь» «и пустил свое сочинение по белому свету», конечно, пустил по белу свету небескорыстно: «Я верил: мои действия подвигнут русскую интеллигенцию на решительные шаги. После выступления в конце 1977-го на дискуссии «Классика и мы», когда меня все-таки не смяли, мне уже было легче рисковать собой» (I. С. 289). Куняев признается, что он не мог говорить прямо, ему пришлось «использовать обкатанные штампы, в которых основным термином было слово «сионизм».
Содержание «Письма», сетует С. Куняев, не привлекло серьезного внимания. «Лишь Аксенов один глухо, сквозь зубы упомянул о нем в «Огоньке» конца восьмидесятых, как о «политическом доносе», и молчок». А так хотелось скандала... А скандала не было. Да и не могло быть – решительно ничего смелого и рискованного не было в «Письме»: надо ли упрекать Семена Липкина за то, что его стихотворение «В пустыне», «об очередном еврейском исходе», как и его «Союз И», не соответствует «сущности советского патриотизма»; надо ли упрекать Андрея Вознесенского за то, что он в стихотворении «Васильки Шагала» прямо пишет: «Родины разны, но небо едино. Небом единым жив человек». В сущности, Станислав Куняев выступает здесь не против сионизма, а против свободы творчества, против стремления человека, особенно творческого, быть самим собой, искренним, честным. Плохо, конечно, что трусливые издатели издавали Блока и Достоевского с купюрами, но сионизм тут не виноват, сочинения Блока, Чехова, Достоевского, Гейне и других классиков мировой литературы просто необходимо издавать без купюр.
А «Письмо» не привлекло внимания потому, что за год до этого, 14 марта 1978 года, Михаил Шолохов писал Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. Брежневу, в сущности, о том же: «Одним из главных объектов идеологического наступления врагов социализма является в настоящее время русская культура, которая представляет историческую основу, главное богатство социалистической культуры страны. Принижая роль русской культуры в историческом духовном процессе, искажая ее высокие гуманистические принципы, отказывая ей в прогрессивности и исторической самобытности, враги социализма тем самым пытаются опорочить русский народ как главную интернациональную силу советского многонационального государства, показать его духовно немощным, неспособным к интеллектуальному творчеству. Не только пропагандируется идея духовного вырождения нации, но и усиливаются попытки создать для этого благоприятные условия... Особенно яростно, активно ведет атаку на русскую культуру мировой сионизм, как зарубежный, так и внутренний. Широко практикуется протаскивание через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру, противопоставление русского социалистическому. Симптоматично в этом смысле появление на советском экране фильма А. Митты «Как царь Петр арапа женил», в котором открыто унижается достоинство русской нации, оплевываются прогрессивные начинания Петра I, осмеиваются русская история и наш народ. До сих пор многие темы, посвященные нашему национальному прошлому, остаются запретными. Чрезвычайно трудно, а часто невозможно устроить выставку русского художника патриотического направления, работающего в традициях русской реалистической школы. В то же время одна за одной организуются массовые выставки так называемого «авангарда», который не имеет ничего общего с традициями русской культуры, с ее патриотическим пафосом. Несмотря на правительственные постановления, продолжается уничтожение русских архитектурных памятников. Реставрация памятников русской архитектуры ведется крайне медленно и очень часто с сознательным искажением их изначального облика.
В свете всего сказанного становится очевидной необходимость еще раз поставить вопрос о более активной защите русской национальной культуры от антипатриотических, антисоциалистических сил, правильном освещении ее истории в печати, кино и телевидении, раскрытии ее прогрессивного характера, исторической роли в создании, укреплении и развитии русского государства. Безотлагательным вопросом является создание журнала, посвященного проблемам национальной русской культуры («Русская культура»). Подобные журналы издаются
во всех союзных республиках, кроме РСФСР...»Брежнев поручил Секретариату ЦК КПСС рассмотреть это письмо и подготовить вопрос для обсуждения на Политбюро. Отделы ЦК подготовили справки, в итоге было принято решение: «Разъяснить товарищу М.А. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране и в Российской Федерации, необходимость более глубокого и точного подхода к поставленным им вопросам в высших интересах русского и всего советского народа», а в «Записке», подготовленной для обсуждения, был отмечен «бурный рост русской советской культуры», приведены многочисленные цифры и факты этого роста, указано, что письмо Шолохова, продиктованное заботой о русской культуре, «отличается, к сожалению, явной односторонностью и субъективностью оценки ее современного состояния, как и постановки вопроса о борьбе с нашими идеологическими противниками» (см. ЦХСД. Ф. 89. Д. 16. С. 1-18 и др.).
Так что С. Куняев, как обычно драматизировавший свою участь после передачи «Письма» в ЦК КПСС, особо ничем не рисковал, но с этим автор воспоминаний явно не согласен: «Я не играл. Это была борьба за жизнь, это было отчаянным шагом, поскольку я предчувствовал, что ежели мы не выиграем сражение сейчас, в выгодных для нас условиях, то впереди нас ждут худшие времена» (I. С. 300).
Хочется, хочется автору воспоминаний предстать перед своими читателями этаким борцом, героем, страдальцем и мучеником. Но мы, его современники, помним, что пребывание его в группе Бориса Слуцкого и Александра Межирова доставило ему должность рабочего секретаря Московской писательской организации, а после перехода в противоборствующую с ней и за активное участие в борьбе с сионизмом получил тоже неплохую должность – главного редактора журнала «Наш современник», направление которого полностью не может быть принято по разным соображениям, один за другим выходили из редколлегии яркие писатели, русские патриоты и державники, из-за яростного субъективизма и предвзятости в отборе публикуемых сочинений, в 90-е годы XX века.
Любопытны страницы воспоминаний о Татьяне Глушковой, которая никак не могла определиться в острой литературной борьбе. Еще в 1976 году, напоминает Куняев, кумирами Глушковой были Сарнов, Урбан, Аннинский, Роднянская. «Однако к концу 70-х годов Глушкова совершила дрейф, уплыла из объятий Сарнова и Роднянской в «патриотический лагерь» (I. С. 424). Куняев описывает один из ночных разговоров с Межировым в квартире Татьяны Глушковой: «Словно посланцы двух потусторонних сил, мы сражались с ним за ее душу, а Татьяна, еще колебавшаяся, стоит ли ей прибиваться к русскому стану, ждала исхода поединка». Куняев и Межиров сражались за душу, а Татьяна «всю ночь сидела почти молча и непрерывно курила, не зная, в чьи руки – русские или еврейские – попадет ее судьба» (П. С. 165).
Несчастная женщина, печальна ее судьба и как литератора... Стоило Вадиму Кожинову однажды напомнить ее колебания и «дрейфы», как она набросилась на него со своими обвинениями, порой справедливыми, порой несправедливыми. И прав был Александр Межиров в ту ночь, сказав о Татьяне Глушковой:
– Не радуйтесь... Она и от вас когда-нибудь уйдет, как сегодня ушла от меня...
Татьяна Глушкова – человек одаренный, самостоятельный в своем творчестве. Однажды ей показалось, что Вадим Кожинов в чем-то не прав, она попросила Куняева дать ей возможность высказаться по этому поводу на страницах «Нашего современника». «Я отказал ей в этой прихоти, – вспоминает Куняев. – Наступил конец отношений, а за ним началась эра бесконечных статей и интервью Глушковой в «Русском соборе» и в «Молодой гвардии» против Кожинова, Шифаревича, Бородина, Казинцева, Распутина, против «Нашего современника» вообще» (П. С. 425). А почему отказал? Не умещалось в прокрустово ложе идеологии главного редактора журнала, который раз и навсегда определил, что думать каждому из русской партии? И не моги выходить из этих рамок?
Всю мою долгую литературную жизнь меня удивляла нетерпимость к инакомыслящим. Работая в «Молодой гвардии», я однажды затеял дискуссию, напечатал две-три статьи, Феликс Кузнецов, тогда еще не определившийся в своей творческой позиции и ходивший в «либералах», предложил свою статью. Я с радостью прочитал ее и принял, хоть в чем-то и не соглашался, но главный редактор ее «зарубил»: не «наш». А ведь это давняя традиция русской журналистики: давать высказаться на страницах журнала разномыслящим творческим лицам.
Или вот совсем недавно Владимир Бушин совершенно справедливо покритиковал Вадима Кожинова (см.: Патриот. 2001. № 30 – 31. Июль-август), так его тут же обругали, а вслед за этим отлучили от изданий, в которых он до этих пор был желанным автором.
Вот эта нетерпимость, далеко не русская черта, сказывается на многих страницах воспоминаний Станислава Куняева – и по отношению к Сельвинскому, и по отношению к Виктору Астафьеву, и по отношению к Александру Межирову и к другим.
Многие годы дружил с Межировым, в 1968 году даже сочинил восторженную рецензию о его поэзии, «уставший к тому времени от постоянного комиссарского надзора Слуцкого, с готовностью прислонился к Александру Петровичу и даже стишок о нем написал».