Моя чужая новая жизнь

— Предателем, которого все ищут, оказался Вайс, — Фридхельм успокаивающе погладил меня по волосам. — Ночью он застрелил часовых и помог сбежать радистке.

— Я же говорила, что невиновна, — я судорожно всхлипнула, чувствуя, как отпускает нервное напряжение.

— Я в этом и не сомневался, — он крепче прижал меня. — Пойдём скорее отсюда.

— Не так быстро, — лениво процедил Шварц.

— Майор, вы не имеете права удерживать её, — резко сказал Вилли. — Генерал полностью согласился с тем, что Эрин невиновна.

— Но задать пару вопросов я имею право, — уперся он. — Если фрау Винтер не поддерживала отношений с подпольщиками, почему же тогда они открыли дверь её камеры?

— А у вас что, на каждой двери подписано, кто из заключённых за ней находится? — язвительно спросила я. — Вайс искал эту девушку, вот и ломился во все двери подряд.

— Ну хорошо, допустим, так, — скептически протянул Шварц. — Но, получается, «гауптман» просто заглянул к вам и всё?

— А что он должен был, по-вашему, сделать? Застрелить меня?

— Почему бы и нет? Вы ведь для него враг.

— Благородство никому не чуждо, — с намёком ответила я.

— Всё-таки странно, что он бросил дверь открытой, — не унимался майор.

— Времени в обрез, кто бы стал в такой ситуации запирать обратно дверь?

— Довольно, майор, — вмешался Вилли. — Этот вопрос закрыт окончательно.

Я, наверное, битый час отмокала в ванне. Всё ещё не верилось в спасение. Я наглядно убедилась, что пора прекратить бессмысленное геройство. Вот только вся загвоздка, что оно не бессмысленное. Пусть спаслось двадцать человек. Когда закончится война, и если я к тому времени ещё буду жива, я по-любому буду рефлексировать. А так хотя бы смогу хоть что-то противопоставить недремлющей совести. Но ведь это получается самый что ни на есть эгоизм. В глубине души я знала, что делаю это не для очистки своей запятнанной дальше некуда совести.

— По-моему, вода уже остыла, — Фридхельм осторожно погладил мою руку и задержал взгляд на багровом синяке. — Я убью этого скота, — пробормотал он.

— Не стоит идти из-за него под трибунал, — я завернулась в полотенце.

— Я приготовил ужин, ты должна что-нибудь съесть.

Есть особо не хотелось, но я не стала спорить. Медленно жевала жареную картошку, всё ещё размышляя над недавними событиями. Генерал извиняться за ложные подозрения не стал, лишь напомнил мне, как легко по нынешним временам перейти грань между милосердием и предательством, и рекомендовал сосредоточиться лишь на прямых обязанностях. Шварц нехотя извинился за «некоторую грубость», но мне, естественно, было положить с прибором на эти фальшивые извинения. Файгль неожиданно порадовал — пламенно уверял меня, что ни на минуту не поверил в эти гнусные, не достойные меня обвинения. Мне поверил даже подозрительный Вилли или сделал вид, что поверил. Но вот Фридхельм заслуживает честности. Хотя бы частичной.

— Я знаю, у тебя картошка получается вкуснее, — улыбнутся он, заметив, что я отложила вилку.

— Дело не в этом, — я мягко коснулась его ладони. — Нам нужно поговорить, и я пытаюсь настроиться. Ведь то, что ты сейчас услышишь… возможно, изменит твоё отношение ко мне.

— Рени…

В ясных глазах я увидела отражение того мальчишки, который замкнуто смотрел, как его товарищи хвастаются у костра лёгкими победами. Тот Фридхельм бы меня понял. Не знаю поймёт ли сейчас…

— Сначала выслушай, — я вздохнула, собираясь с мыслями.

Нет, всё-таки я не смогу признаться. Если он узнает, что я за его спиной спелась с Вайсом, точно не простит. Я столько потеряла на этой войне — гордость и принципы. Я не могу ещё потерять его доверие. Пусть за эту безоговорочную веру мне и придётся платить тошной виной на сердце.

— Я снова поставила себя, да и тебя тоже в неприятное положение. Знаю, что нужно быть как Ирма или Катарина, но пойми я не могу иначе. Я не могу добивать раненых, равнодушно смотреть, как молодую девушку собираются застрелить из-за какого-нибудь пустяка. Я должна была при малейшем подозрении выдать Катю.

— Я, бывает, злюсь, но понимаю, почему ты это делаешь. И знаешь, если бы ты не была такой, я бы наверное уже давно сдался. Стал бы таким, как Шварц или Штейнбреннер.

— Ты правда веришь мне? — неужели никогда не сомневался, анализируя мои сомнительные выходки.

— Да, — просто ответил он. — Ты — часть меня. И если не верить самому себе — зачем тогда вообще жить?

Через пару недель я забыла своё «заключение» как страшный сон. Надвигалось нечто куда более жуткое — нас перебросили на Курскую дугу. На душе было тяжело. Я чувствовала, что отчасти причастна к тому, что здесь должно произойти. Впрочем, вряд ли я настолько значимая фигура, чтобы глобально изменить историю. Это только в кино сорвал цветочек не в своём времени и — опа — изменил всё на столетия вокруг. Я ведь строго говоря не совсем попаданка, так, подселённая в чьё-то тело душа. Избежать этой страницы истории скорее всего бы не получилось — сюда снова согнали всех. Штауффернберг и Шварц последовали вместе с нами. К моему огорчению, Ирма никуда не уехала, подписка Геббельса это вам не хухры-мухры. Но видимо, Фридхельм все же поговорил с ней, раз она теперь предпочитала крутиться подальше от нашего штаба. Неприятным сюрпризом стало для меня появление эсэсманов. Да к тому же хорошо мне знакомых.

— Какая приятная неожиданность снова встретить вас, Эрин, — сдержанно улыбнулся Штейнбреннер. Ну да, где бы мы ещё встретились как не на очередном замесе? Чувак, это война. Логично же, что мы постоянно пересекаемся.

— Рада видеть вас в добром здравии, — фальшиво улыбнулась я.

— Я бы тоже предпочёл встретить вас в более приятных обстоятельствах, — галантно ответил он. — Ничего, я ещё воспользуюсь вашим приглашением и обязательно познакомлюсь с вашими родителями. Хочу лично поблагодарить вашего отца за то, что он воспитал такую преданную своей стране дочь.

Меня душил нервный смех. Не дай Бог бы сейчас услышал его генерал, который неделю назад выразил мне соболезнования по поводу безвременной кончины батюшки. Нет, пора завязывать с этой паутиной лжи, иначе я запутаюсь в ней как муха, и однажды какой-нибудь паук вроде нашего штурмбаннфюрера меня сожрёт. Возможно, даже в буквальном смысле. Впрочем, через пару дней мне стало не до смеха. Пришёл приказ выдвигаться на позиции. Причём штурмовики должны отправится на передовую, а эсэсманы как всегда будут отсиживаться в штабе.

— Что? — возмущённо прошипела я, когда Вилли сообщил мне очередную «чудесную» новость. — Почему ты отправляешь меня с этими… — я едва не ляпнула «упырями».

— Эрин, тебе нечего делать на передовой, так что это временно, — ровно ответил он, сделав вид, что не заметил моей оговорки.

— Почему тогда не в госпиталь? Там бы я принесла больше пользы.

— Генерал посчитал, что так будет лучше, ты же всё-таки переводчица, а не медсестра.

Генерал, видите ли, посчитал. А ты куда смотрел? Как же меня достала эта блядская армия, где всё решают за тебя! Куда можно написать заявление «прошу уволить меня по собственному желанию»? А если серьёзно, самое время поговорить с Фридхельмом о наших грандиозных планах. Даже если отбросить вероятность, что мы здесь в любой момент можем погибнуть, мне теперь постоянно грозит опасность разоблачения. Слишком часто возникали эти «мелкие» недоразумения. Достаточно какой-нибудь проныре вроде Ирмы действительно отправить запрос по поводу моей личности или пустить Штейнбреннера по следу — и мне конец.

Настрой у парней был, скажем так, не боевой. Думаю, после Сталинграда все поняли, что русские не так уж безобидны, но опять же, деваться особо некуда. Перспектива проигрыша, конечно, мотивировала неслабо, но безумно-фанатичный огонёк в глазах уже давно погас, разве что малолетки-новобранцы с энтузиазмом ждали предстоящую битву.

— Эти идиоты думают, что прибыли сюда, чтобы помахать винтовкой и вернуться обратно героями, — презрительно протянул Шнайдер.

Вспомнив Каспера, Крейцера, Вербински у меня заныло сердце. Мы действительно были семьёй, а эти в сущности ещё дети… Они тоже скорее всего погибнут. Возможно, даже совсем скоро. Ведомые чужими, ложными идеалами, обманутые своим правительством и обречённые на проклятия в своём посмертии.