Моя чужая новая жизнь

Глава 10 Бог - дирижер, и я один из его неугомонных протеже...

Дело было дрянь. Никто не хочет одолжить выручательную фею? Глядя в обвиняющие глаза майора, я поняла, что не смогу наскрести сил даже на слабенькую отмазку. Только и оставалось, что сыграть на честности, если получится, и то аккуратно. Да и порядком устала постоянно напрягаться, как-то выкручиваться. Возможно, это не самый умный ход, но я рассказала Громову всё как есть. Ну, естественно умолчав о том, как попала в сорок первый год.

Пошла по обкатанному варианту. Я из угнанных. Сбежала в суматохе, когда немцы нарвались на взрыв железной дороги. Стянула форму с убитого фрица, обрезала волосы и бегом припустила, куда глаза глядят. Снова попалась и уже решила придерживаться версии, что я немецкий паренёк. А меня взяли и завербовали в армию, приняв за дезертира. Как-то так, товарищи. По мне так вполне себе правдоподобно, учитывая, что я так и не знаю, что случилось с хозяйкой тела.

— Ты меня за дурака держишь? — помрачнел Громов. — Думаешь, я поверю, что ты просто так назвала мое имя? По-твоему это шуточки — разыгрывать разведчицу на задании?

— Но я действительно говорила наугад, — похоже, свой актёрский талант я исчерпала с Винтером. Этот особист мне не верил от слова совсем. — Мне стыдно за свой обман, но по-другому Олеся бы мне не поверила и не помогла выйти на вас.

— Даже если твоя история не ложь, почему раньше не сбежала? Ведь ты прекрасно знаешь местность. Затерялась бы в лесу и со временем вышла бы на наших, — прищурился он.

Вот под каким соусом ему подать то, что я не местная?

— Я в этих краях недавно.

— Более неумелого вранья я еще не слышал, — усмехнулся майор. — Ты не могла приехать в разгар учебного года, а двадцать второго июня уже началась война. Кто бы тебя отправил в разгар боевых действий?

Что ж, его правда.

— Тут такая история вышла, — попыталась я реабилитироваться в пустой след. — Любовь у меня не ко времени случилась, мать и отправила меня к родственникам в Брест, чтобы я закончила школу, не отвлекаясь на всякие глупости.

Пусть уж лучше считает меня легкомысленной малолеткой, чем перебежчицей.

— Откуда приехала?

— Из Ростова-на-Дону, — я слабо улыбнулась. — Так что в здешние леса я ни ногой.

Громов смотрел на меня тяжёлым, изучающим взглядом. Наконец поднялся, отошёл к остальным и что-то тихо сказал. Народ, смотрю, сразу дружненько собрался уходить. Меня что, бросят волкам на съедение? Хотя если мне не поверили, может оно и к лучшему. Но Громов подошёл ко мне и, схватив за локоть, потянул вверх:

— Ну, пойдём, товарищ Новикова, побеседуем в более спокойной обстановке, — перехватив мой недоумённый взгляд, усмехнулся: — В лагерь наш пойдём. А то ещё явятся за тобой друзья-однополчане.

Вот не поняла сейчас — это мне все-таки свезло или как? По идее хотели бы убить, уже убили бы. Значит, проведут беседу о моральных ценностях, попеняют за малодушие и бестолковость и примут раскаявшегося товарища. Так ведь? Интересно, а далеко нам придётся идти? И кстати, как Олеся успевала шустро мотаться к отцу с такими-то расстояниями? Кажись, поняла, какая у них система оповещения — вон в кустах ребята оставили пару часовых, а сам лагерь был гораздо глубже в лесу. Честно говоря, я шла уже на последнем издыхании. Головная боль тяжело пульсировала в висках, изнуряющий, тягостный страх рос с каждой минутой. Не хотелось бы нагнетать, но ведь руки мне так никто и не развязал. Никого особо не волновало, что мне дико неудобно вот так передвигаться. Пару раз споткнувшись, я чуть не улетела в ближайшие заросли. Даже Олеська делала вид, что мы не знакомы. Прибилась идти с парнями, хихикала о чём-то, а мне вместо радости от того, что я наконец в безопасности, хотелось убраться отсюда сильно-сильно подальше.

— Ну шо, надрали фрицам задницы? — весело встретил нашу процессию бородатый мужик.

— А то, — Олесин отец остановился рассказать последние новости собравшимся вокруг него кружком мужикам. Народу здесь навскидку около сотни — мужчины, женщины, даже пару мелких под ногами крутились. Мне снова стало казаться, что я сплю или пересматриваю военный фильм. Когда ещё бы выдалась возможность увидеть лагерь партизан? Между деревьев примостились добротно сбитые из брёвен шалаши. А это наверное кухня — навес, покрытый ветками, и рядом дымится костёр. Даже радиоточка имелась. Сейчас сквозь помехи, слабенько правда, но было слышно знакомую с каждого Дня победы песню: «Вставай, страна народная, вставай на смертный бой…» Главное люди были уверены, что немцы сюда не доберутся — никто бледной тенью не ходил. Живут мини-общиной, болтают, смеются, даже вон песни поют. На меня конечно недобро зыркали, а какой-то парень со злостью спросил:

— А фрица чего сюда притащили? Надо было допросить на опушке и пулю ему в затылок пустить.

Н-да, приветственная речь удалась. Громов, никому ничего не объясняя, — ну ещё бы, он же до хера важная у нас птица, — подхватил меня под локоть и повёл к ближайшей холобуде. Почему-то вспомнилось, как в детстве мы с бабушкой в деревне часто ходили купаться к речке. Кто-то из местных детей смастерил не берегу шалаш, и конечно он стал моим любимым местом, где можно прятаться. Внутри всегда пахло сухой нагретой на солнце травой. Здесь тоже приятно пахнет — еловыми ветками и свежей древесиной. Только ощущения ни разу не уютные. По-любому чекист от меня так просто не отцепится. Я плюхнулась прямо на землю, поморщившись от неприятных ощущений в мышцах неудобно сведённых рук.

— Может, развяжете? — состроила жалобную мордашку, ну так, вдруг прокатит.

Громов хмыкнул, достал нож и ловко перерезал верёвку.

— Спасибо, — я подвигала ладонями, пытаясь восстановить кровообращение.

— Ну, а теперь поговорим серьёзно, Арина. Или это тоже ненастоящее имя?

— Нет, почему? Моё, — вот же морда подозрительная. Хотя с другой стороны профессия обязывает.

— Ты же понимаешь, девочка, я могу провести настоящий допрос, — тихо, но от этого ещё более жутко заговорил он.

На первый взгляд он мне показался самым обычным мужиком. И внешность какая-то бесцветная — пепельные волосы, невыразительные глазки. Лицо из тех, что сотнями мелькали в метро в час пик. Но сейчас, когда он сидел напротив меня, куда всё делось? В глазах мелькал стальной блеск, словно у бульдога, вцепившегося в добычу. Этот взгляд в сочетании с непроницаемой мимикой наводил настоящую жуть. Всё же большую роль в общении играли человеческие эмоции. Гнев, страх, сомнения — когда видишь хоть что-то, уже проще выстроить дальнейшую линию поведения.

— Зачем допрос? — вскинулась я. — И так всё, что знаю, расскажу.

Рассказать-то я рассказала, да только уверенности, что этот особист для надёжности не начнёт мне ломать пальцы, не было. Но авось пронесёт.

— Вот интересно, ты ведь принесла немцам присягу, — как-то нехорошо усмехнулся Громов. — И теперь так спокойно выдаёшь мне все их планы и передвижения?

— Я не считаю это предательством, — я выдержала его взгляд, коловший презрением. — И не признаю эту вынужденно данную присягу. Для меня немцы прежде всего враги.