Моя Дилор

— Ясно, — сказал Маматкулов. — Будешь до седьмого пота вкалывать, и премия набежит.

— Не совсем так, — возразил Хашимов. — В твоей работе своя специфика имеется. Понимаешь, если будешь за качеством продукции строго следить, возвращать в цеха — фабрика план не выполнит, ну и премия всем накроется. В том числе и тебе. А коли не будешь замечать кой-каких огрехов, дашь нам план выполнить — тут тебе и премия, и благодарность, и Почетная грамота. Почему я тебя и вспомнил, мы ж с тобой старые друзья, договоримся. Выработаем общую линию.

— Эх ты! Это как же выходит: хуже работаю — больше получаю?

— Да так уж получается. Да ты не думай об этом. Говори прямо — согласен?

— Значит, мышка все-таки волшебная была! — захохотал в трубку Маматкулов.

— А со здоровьем у тебя как? — встревоженно спросил директор.

— Со здоровьем порядок, — сказал Маматкулов. — Мчусь к тебе.

ДОЛГ ЧЕСТИ

В этой истории вы не найдете ничего веселого и смешного. История скорее грустная. И тем не менее я хочу ее вам рассказать, потому что она поразила мое воображение, — а все это было на самом деле, я только изменил имена — тем, что раскрыла такие извивы человеческой души, о которых я раньше и не подозревал.

Начну с того, что в большом индустриальном городе умер директор крупного производственного объединения Тура Тураевич Тураев. Не завидуйте директорам: жизнь их в основном состоит из стрессов, работают они по двенадцать — четырнадцать часов, прихватывая часто и выходные. Ходить они почти разучились, как правило, они сидят— в руководящих креслах либо в черных «Волгах». Свое здоровье они продают за высокий оклад и потому редко доживают до шестидесяти лет.

Вот и Тура Тураевича инфаркт прикончил в пятьдесят четыре года.

Прошли скорбные дни прощания, похорон и поминок. Жизнь продолжается, место директора занял его бывший заместитель Вахаб Ибрагимович Дустов.

Однажды утром секретарь директора Таннозхон подала шефу конверт:

— Что с этим письмом делать, Вахаб Ибрагимович?

Дустов повертел письмо в руках. На конверте размашистым почерком было написано:

«Тураеву Тура Тураевичу. Сугубо лично».

На марке стоял ташкентский штемпель.

Слово «сугубо» повергло Дустова в сомнение. Было бы просто лично, он, не колеблясь, вскрыл бы конверт. Как правило, в таких письмах содержались личные просьбы работников объединения — а их было около трех тысяч — об улучшении бытовых условий, и, естественно, новый директор просто осязан был вникать в эти просьбы. Но вот «сугубо» намекало на какую-то тайну, на которую он, Дустов, вряд ли имел право.

— Да-а, — в замешательстве сказал он. — Сугубо. Как же мы поступим, Таннозхон? Нехорошо, наверное, читать-то?

— Нехорошо, — подтвердила Таннозхон, опустив длинные черные ресницы.

— Но не прочитать-то тоже нельзя. Вдруг там что-то важное.

— Нельзя, — подтвердила Таннозхон, подняв длинные черные ресницы.

— А давайте, Таннозхон, передадим Саломат Абдурахмановне.

(Саломат Абдурахмановна Тураева была вдовой Тура Тураевича.)

— Давайте, — сказала Таннозхон, опустив длинные ресницы. Дустов задумался.

— Понимаете, а вдруг там что-то такое, что огорчит Саломат Абдурахмановну. Я ничего не хочу сказать, но всякое бывает… А если это интимное? От женщины, может быть?

— Да, тогда не надо, — сказала Таннозхон, подняв длинные ресницы. — Очень нехорошо может получиться.

— А если сыну отдать? — предложил Дустов. — Сыну, Фаруху Тураевичу.

— Правда, сыну, — обрадовалась Таннозхон, опустив ресницы.

— Все равно рискованно, — вздохнул Дустов. — Память об отце должна быть светлой и чистой. А кто его знает, что в этом письме?

— Рискованно, — согласилась Таннозхон, подняв ресницы.

— Зовите сюда Закирова и Артыкову, — решил Дустов.

(Закиров и Артыкова были соответственно парторгом и профоргом объединения.)

— Будем решать треугольником, — заключил Вахаб Ибрагимович.

Треугольник препирался полчаса. Артыкова стояла за то, чтобы письмо уничтожить, не читая. Мужчины считали, что письмо все-таки надо вскрыть: мало ли…

Большинством голосов решили: вскрыть. И вскрыли.

Ничего особенного там не было: просто какой-то ташкентский знакомый Тура Тураевича напоминал ему о небольшом долге, в сорок пять рублей. Тон письма не был требовательным, скорее, наоборот, деликатным. Впрочем, приведу его целиком — оно короткое.

«Уважаемый Тура Тураевич!

Пишет Вам Ваш коллега, Ибрагим Закирович Бердиев. Помните, в Ваш последний приезд в Ташкент мы сидели вместе на совещании, там и познакомились. Вместе пообедали, ходили по магазинам. Вам не хватило на покупки пятьдесят рублей, и Вы одолжили у меня, обещая назавтра отдать. У меня при себе пятидесяти рублей не было, было только сорок пять.

Так получилось, что мы больше не встретились — меня срочно отправили в командировку, а я Вам адреса не оставил.

Поймите меня правильно, уважаемый Тура Тураевич, я бы Вам и напоминать не стал — сумма, в сущности, пустяковая, — но в связи с обменом квартиры я чуть-чуть ущемлен финансово. Только поэтому я решил к Вам обратиться. Если Вас не затруднит, пришлите, пожалуйста, долг.

Возможно, квартиру к тому времени уже поменяю, поэтому прошу перевести до востребования, на 212-е отделение связи.

Извините. Заранее Вам благодарен.

Ваш И. Бердиев».

— Ну, слава богу, ничего порочащего Тура Тураевича, — облегченно сказал Закиров. — Надо передать Саломат Абдурахмановне.

— А может быть, не надо? — неуверенно произнес Дустов. — Может, сами отошлем? А? Скинемся по пятнадцать рублей, мелочь ведь.

— Это не мелочь, — решительно сказала Артыкова. — Мне кажется, поступить так — значит, некоторым образом унизить Тура Тураевича. Что он, нищий, что ли? Да разве бы ему понравилось такое решение, будь он жив?

— Но ведь его нет, — возразил Дустов.

— Его нет, но есть семья, — сказала Артыкова. — Если Саломат Абдурахмановна узнает об этом, она вам просто скандал устроит. Да. Какое право мы имеем решать без нее ее денежные дела?

— Уговорили, Рисолат Гуламовна, — согласился Дустов, — сам вечером заеду к ней и отдам письмо.

…У Саломат Абдурахмановны был гость — друг Тура Тураевича еще со студенческой скамьи, известный ученый-металлург Юнус Абдуллаевич Абдуллаев. Только на третий день узнав о смерти друга, он примчался из Ферганы, но на похороны уже не смог попасть.

Познакомились. Дустов передал письмо Саломат Абдурахмановне.

Ну что ж, — прочитав, спокойно сказала Саломат-апа, — завтра же отправлю долг этому Бердиеву, о чем говорить. Спасибо Вам, Вахаб Ибрагимович.

— Позвольте, какому Бердиеву? — неожиданно заинтересовался Абдуллаев.

— Да вот, муж задолжал ему немного… Сорок пять рублей. Из Ташкента этот Бердиев. Как его, да… Ибрагим Закирович.

— Ну-ка, ну-ка, разрешите письмо.

Саломат Абдурахмановна, недоумевая, протянула письмо Юнусу Абдуллаевичу. Тот пробежал его глазами, повертел в руках, задумался. Потом громко произнес: