Моя идеальная
Шрифт:
— Не уверен. — выдыхаю убито. В себе ли я? — Но, Тох, если она… Блядь… Я не смогу без неё.
— Ты слышал, что я сказал тебе? Она уехала на машине. Сама. Наверняка кто-то подобрал её по дороге и отвёз в больницу. — бомбит вроде ровно, но всё равно срывается на некоторых словах, выдавая собственную неуверенность.
— А если эта мразь её забрала?
Цепляю его глаза, задавая мучающий вопрос. Мы оба понимаем, что этот вариант нельзя отбрасывать, и именно он является самым вероятным. И самым ужасным.
— Мы найдём её. Живой.
Я стараюсь верить его словам, но выходит
Как мне пережить ещё три дня, не думая о том, через что пришлось пройти Насте? Не представляя, что с ней произошло? Не загибаясь от догадок, что даже если она жива, то как сможет жить со всеми ужасами, через которые ей пришлось пройти? Со всем тем дерьмом, в которое её окунула эта мразь? И смогу ли я хоть чем-то ей помочь?
Как бы ни хотелось снова уйти в себя и погрузиться в анабиоз, чтобы не свихнуться к хуям, вынуждаю продолжать функционировать не только своё тело, но и мозг. Разгоняю все ужасающие мысли, сохраняя ясность сознания.
Заставляю себя поесть. Пусть и приходится заталкивать в себя жратву, но сейчас мне просто необходимы силы.
Три дня…
Надо просто протянуть эти три проклятых дня, а потом всё кончится. Если мы не найдём Настю, то я просто не смогу жить без неё.
Входя в спальню, бросаю короткий взгляд на подушку, скрывающую пистолет, который должен оборвать моё одиночество.
Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом...
С тяжёлым вдохом опускаюсь на кровать, вытаскивая из-под подушки свою смерть. Какое-то время тупо пялюсь на ствол, сжимая в руках. Прикрываю веки, опуская палец на курок.
Глухой выдох. Четырёхзначный код. Трёхдневная отсрочка.
Спать даже не пытаюсь. Так же, как и натянуть одеяло на окоченевшее тело. Впериваю глаза в потолок, прокручивая перед расфокусированным взглядом все улыбки, сменяющиеся эмоции, взмахи ресниц, оттенки взглядов своей девочки.
— Держись, малыш. Я верю, что ты справишься. Мы вместе сможем пережить это. Я верю. — шепчу непослушными губами.
И сам понимаю, что так оно и есть. Ну, конечно, верю. Не может быть иначе.
В ушах стоит фраза, брошенная ледяным голосом:
Хотелось посмотреть, захочешь ли ты трахать её после меня. Слабую. Сломленную. Униженную. Грязную…
Я ни за что на свете не откажусь от неё, что бы ни случилось. Если он сломал её, то я сделаю всё, чтобы вернуть любимую к жизни. По-другому просто нельзя. Она моя. В каком бы состоянии она не была, я не просто приму, но и буду любить ещё сильнее.
Только ближе к утру ловлю себя на том, что даже не допускаю мысли, что её нет в живых. Эта уверенность рождается где-то в районе замершего сердца и расползается по венам вместо пересохшей крови.
Давление в груди ослабевает, и даже дышать становится немного легче.
Она жива. Жива!
Это осознание вынуждает меня подорваться с кровати и начать мерить нервными шагами комнату, разгоняя мыслительный процесс.
Если слова этого уёбка о том, что он задушил её — ложь, то насколько правдивы и остальные? Он сказал, что тра…
Блядь!
Нет! Не могу даже думать об этом!Трясу башкой, пока комната не начинает раскачиваться.
Глубокий вдох. Треск рёбер. Зубы в сцепку. Пальцы в кулаки. Густой выдох.
Если Настя была за рулём той тачки раненная, то даже если бы он смог добраться до неё… Она потеряла много крови и вряд ли была способна к сопротивлению, а значит…
Сотня незаконченных предположений.
Откуда кровь? Он её порезал? Как этот урод мог насиловать её, если она истекала кровью? Чем больше крови теряет человек, тем сильнее ослабевает, а это значит, что она не могла кричать и вырываться.
Возможно ли такое, что всё сказанное этим ублюдком было плодом его больного воображения?
Если моей девочке удалось сбежать от него, и этими словами он просто хотел забрать у меня надежду?
Но где же она в таком случае? Почему её до сих пор не нашли?
Тоха рассказал, что в том месте, где была обнаружена тачила, уже всё обыскали, но следов никаких. Собаки теряли след на другой стороне дороги, а это может… Нет, не может, а должно значить, что Настю кто-то забрал. И это не уёбок, просто потому, что Настя уехала на его машине. Но кто тогда? Куда её увезли? Почему в полицию не поступало заявление о том, что кто-то подобрал на дороге раненную девушку? Вряд ли она где-то в городе или даже области, потому что ориентировки на неё отправлены в каждое медучреждение. Ими же залеплены все столбы, подъезды и доски объявлений.
— Где же ты, родная? — выжимаю хрипом, разглядывая десятки висящих над кроватью фоток. — Я обязательно найду тебя. Я верну тебя домой.
Едва затянутое тучами небо начинает сереть, бужу Тоху, храпящего на диване.
Внимательно осматриваю то место, где нашли тачку. Бесконечные дожди смыли все следы, но я будто чувствую её присутствие здесь острее, чем где-либо.
Несколько часов бродим по лесу, утопая по колено в грязи, но нас это не останавливает.
На меня снисходит понимание, что Насти здесь не было. Не знаю, откуда берётся эта уверенность, но она есть.
— Это бессмысленно, Тоха. Здесь всё прочесали. Надо искать в другом направлении. — отрезаю хрипло, переводя взгляд на пустую трассу.
— И какие у нас варианты? — бурчит друг.
— Эта дорога ведёт на Карелию? — толкаю с кивком головы.
Арипов со свистом выпускает воздух и, потирая переносицу, устало качает головой.
— Больше сотни километров, Север. Если её забрали, то легче было вернуться в Питер, а не везти хуй знает куда.
Понимаю же, что он прав. До боли стискиваю кулаки и прикрываю зудящие глаза.
Где ты, Насть? — спрашиваю мысленно, когда появляется за закрытыми веками.
Ледяной влажный ветер налетает порывом, пробирая до костей, но вот кончики пальцев обжигает неожиданным теплом. Слишком сильный контраст в этих ощущениях, поэтому вынуждаю себя открыть глаза и посмотреть на руку.
Давлюсь кислородом, когда замечаю тонкую, почти прозрачную кисть, сжимающую мои пальцы.
Я бы мог обмануться, но кольцо с изумрудом, таким же зелёным, как глаза любимой девочки, не оставляет мне шансов.