Моя прекрасная преподавательница, или беременна от студента

Я от души поблагодарила Шауката и между нами состоялся смущающий, какой-то двусмысленный разговор. Я зачем-то напомнила Вяземцеву, что поблажек на экзамене не будет. Он согласился без особого расстройства. А потом я после некоторых колебаний поехала с Шаукатом до Галереи.

Последним аргументом в пользу Вяземцева и против такси стало его позитивное:

— «Свет творчества»? Я знаю эту Галерею! Ею владеет супруга Руслана Баженова-Вельского! Мы с ним не раз пересекались на светских тусовках!

Ага. Значит, Вяземцев был в Галерее и лучше меня знает — что там и как. Возможно, поможет мне разобраться — кому оставлять картину для выставки. Утром, второпях я не спросила этого у Елены и боялась беспокоить ее снова.

Наверняка у нее и без меня, начинающей художницы, забот навалом. Я вообще не любила беспокоить людей, которые делали мне добро.

По дороге в галерею, я ощущала как сердце бьется все быстрее и волнение подкатывает комом к горлу.

Боже! Моя первая выставка!

Как же страшно!

А вдруг никому не понравится? Вдруг мою картину забракуют? Вдруг она окажется единственной, которая не получит положительных откликов в местной прессе?

Я то и дело встречалась взглядом с Шаукатом. Он то подмигивал, то улыбался, а под конец произнес:

— Переживаешь из-за своей первой выставки?

Ну и как он угадал?

— Есть немного, — вздохнула я. И почему-то выложила все, что на душе накопилось, этому чужому, малознакомому и совершенно непредсказуемому мужчине. Все то, чего не говорила даже Иреку. — Я с детства мечтала стать художницей. Дед рисовал целые табуны лошадей и вырезал их для меня из картона… Он был прекрасным художником. И я стремилась равняться на него…

Я немного помолчала, осознавая, как глупо раскрывать душу собственному студенту…

Шаукат посмотрел, нахмурился и произнес:

— Думаешь, мне нельзя доверять? Легче рассказать все твоему чернявому преподу?

Я усмехнулась такому определению Ирека. А Вяземцев вдруг продолжил — слишком горячо и пылко для нашей почти дружеской поездки.

— Зря ты считаешь, что мне нельзя доверять! Разве я хоть словом обмолвился, что обнимал тебя в подсобке и целовал? А?

Я вздрогнула, словно он мне угрожал.

Шаукат поморщился и вздохнул.

— На кафедре считают, что я — заводила в группе пижонов, которые не умеют вести себя на лекциях. Поэтому извинялся перед тобой.

Я пораженно приподняла брови. Откуда он узнал?

— Пфф… Я слышал разговор вашей секретарши… Как ее там… Наташа?

— Надежда.

— Ну вот ее с какой-то преподшей, которая одевается будто ей лет тринадцать. Во все эти шортики на подтяжках и прочее. И думает, что ужасно сексуальна.

Я усмехнулась. Да, Вероника такая. Поэтому ей редко удавалось держать дисциплину на занятиях со своевольными студентами. Ее часто перебивали, шумели и даже кидались самолетиками.

— А студенты нашего потока уверены, что я лох, который ухаживал за тобой и был отшит. А теперь сохнет по преподше, которая на меня ноль внимания. Надо мной не раз уже подшучивали, если ты еще не заметила.

Заметила. Я краем уха все это слышала. И видела, что Шаукат вел себя вполне достойно. Ничего не отрицал и самые острые выпады либо игнорировал, либо парировал предложением встретиться в спорт зале за спарингом.

— Думаешь, мне приятно слышать это от малолеток? Сопляков, которые только встали из-за парты?

Наверное, нет. Наверняка нет. Для взрослого мужчины это весьма болезненная ситуация.

— И ты все еще сомневаешься, стоит ли мне рассказывать?

Я повела плечом.

— Это просто так странно. Мы ведь почти не общались…

— Потому что ты так захотела! — выпалил он, усмехнулся и притормозил возле высотки, на первом этаже которой под одним из козырьков красовалось название нужной мне Галереи.

Внезапно Вяземцев положил горячую руку на мою ладонь и сжал пальцы. Я вздрогнула, дернулась — и он тут же убрал ладонь.

— Что? Разве тебе неприятно? — спросил с вызовом. Я заметила, что губы Шауката чуть вздрагивают, а свободная рука сжалась в кулак. Переживает? Да ладно! Да нет! Не может этого быть?

Или может?

— Ответь мне, — гораздо тише произнес Вяземцев.

— Мне кажется перед сессией это неприемлемо, — честно выдохнула я.

Он выпрямился, прищурился и некоторое время изучал мое лицо. Затем отмахнулся.

— Ясно.

Еще пару томительных напряженных мгновений мы просидели в полной тишине. И я уже начала очень жалеть, что вообще согласилась на эту поездку. Ну вот зачем снова дразнить его? И… себя тоже? Так хотелось сказать этому мужчине, что он мне вовсе не безразличен. Просто дать ему сейчас повод, шанс, да что угодно, я считала глубоко неэтичным. На экзамене буду ощущать себя не в своей тарелке.

Либо я начну ему помогать, либо стану, наоборот, слишком придираться. Постараюсь доказать самой себе, что ставлю оценку не из-за наших… возможных намечающихся отношений.

Боже! Как же все это сложно!

Как Аня решала все эти этические вопросы? Ведь парень, с которым она крутила роман, был младше ее на десять лет и в момент пика их любви, еще оставался ее студентом.

Шаукат буравил меня взглядом пронзительных голубых глаз, чуть потемневших то ли от освещения, то ли из-за нахлынувших эмоций. Сжимал руки в кулаки и молчал.

Я вздохнула… Потянулась к ручке дверцы и… сильная горячая ладонь Вяземцева остановила мою руку. А затем он быстро убрал пальцы с моих.

— Слушай. Я понимаю. Правда. Тогда давай попробуем после экзамена?

— Могу я подумать?

Его взгляд лишал меня воли. Почти подталкивал к желанному для Шауката ответу. И, наверное, поэтому внутри родился протест. Я хотела подумать в нормальной обстановке. Без этого ощутимого давления.

— Подумай, — буркнул он себе под нос и стремительно вышел из машины.

Не успела опомниться, как моя дверца открылась, и Шаукат показал, что держит в руке картину.

Он первым вошел в Галерею и сразу же направился к будке вахтерши. Полная, пожилая женщина в пуховом платке — классическая вахтерша — кивнула Вяземцеву.

— Здравствуйте. Елене Баженовой передадите? — он показал картину.

— Конечно, Шаукат. Оставляйте. Название, автор и дата указаны?

Он повернулся ко мне.

— Да, — ответила я в сторону вахтерши.

— Цену тоже указали? — уточнила та.