Моя профессия ураган

Кровь бьется в висках, кто-то пытается разжать ложкой мои упрямо сжатые губы, но я смотрю мимо его — мне смешно… Тело, тело, где-то далеко, оно словно и не я… И действует самостоятельно… Как, похоже, действует всегда…

Все это описывать долго, но на самом деле во мне просто не было времени… Не было и все… Оно отсутствовало как факт… Здесь и сейчас… Одно Сознание…

Оно было все… Синтез… И мысль тоже была чувством… И звук… Краски были и звуком… Невозможно было ту грань определить, где кончалась краска и линия, и начинался звук — они просто были… Каждый цвет из бесконечности цветов звучит, и звучит каждая линия за каким-то сложным законом гармонии…

Но и звук не прост… Это даже не звук — это качается в море звука тоска, жгучий безрадостный гнев и нежная печаль, что разрывают сердце… То звучит колокольчиками изумительно чистым кристальным звоном радость… Звуки четкие до галлюцинации… Можно различить тончайшие нюансы…

Море звуков… Море звуков качается… Трепещет… Переходит бесчисленное количество градаций… Они все тут… Все, что я видела и слышала за всю свою жизнь… Есть только звуки для сердца более близкие, и для сердца дальние…

Есть, что рождают бурю, есть, что рождают печаль и светлую тоску… Это море бесконечно… Оно все тут, как видимые различные волны… Только в охвате времени и чувства, но такие же спокойные и могучие, простые, они здесь… От величественного средневекового Некау с его хоралами, до трепетного Хайге… До несравненного Дайки, мастера клавира… До щебета жаворонка… До шума ветра, дыхания хлебов, шума дождя…

И нет, кажется, ничего странного в этом единении, оно просто, как ты летним днем слышишь и шум цикад, и говор крестьянина, и жару, и дуновение ветерка в шелесте молодых листьев… Нет ничего странного, что Сознание расширилось и охватило всю свою жизнь во всех своих измерениях также просто, как оно охватывает бесконечное море с тысячью волн…

И чье-то осунувшееся постаревшее лицо, из которого на тебя глядят любящие глаза…

И снова обострение болезни… Я ощущала только, как кто-то сидит рядом со мной… Он то укачивает меня, то берет мои пышущие жаром руки, ласково уговаривая меня то принять лекарство, то успокоиться, когда я дралась в бреду, то говоря, что мне нечего бояться… Я была так слаба, что мне было как-то все равно, кто этот человек… И почему он мне знаком… Я помнила смутно только то, что он ворвался, как вихрь, в самом начале болезни, разбросав окружающих, и склонился, напуганный, надо мной… И как его сюда не пускали, это опасно, он тоже может умереть… Что это не целесообразно, так рисковать собой…

Несколько раз я слышала неодобрительные голоса, говорящие о том, что "эта вертихвостка", которую он, к тому же, не знает, совершенно не стоит того, чтоб подвергать себя смертельной опасности…

Именно его руки приподнимали меня, чтоб накормить бульоном, осторожно мыли мои руки и лицо, поднимали и переворачивали меня, чтоб сменить постель, меняли промокшую от пота рубашку… Именно за него я держалась в бреду как за спасительный якорь, если вдруг начинались кошмары… Он же склонялся надо мной, успокаивая, ночью, когда я что-то бессвязно лопотала в бреду…

Потому, когда я, наконец, очнувшись, увидела перед собой Радома, я не удивилась… Только внимательно разглядывала его усталые черты, пользуясь тем, что он заснул… Он устал! Он меня выхаживал! — с восторгом подумала я, и сердце залила теплая волна благодарности. Я захлебнулась от восторга и счастья… Захотелось взять его руки и целовать, целовать без конца… Но ни за что в жизни я б не согласилась, чтобы кто-то узнал о моих чувствах… От одной мысли, что Радом может их угадать, мне стало жарко до костей…

И тут я вспомнила ясно, что же я наделала и вздрогнула… Он тут же очнулся и раскрыл глаза… Увидев, что я на него осмысленно смотрю, глаза его широко открылись, и он рывком склонился надо мной… Странно, в них радость, облегчение, и странное, счастливое, таящееся где-то в глубине тепло… Я отшатнулась, пытаясь вжаться в подушку, вспомнив про обезглавленных черных тэйвонту…

— Ты будешь меня убивать? — испуганно, по-детски спрашиваю я, уверенная, что теперь-то с меня спросят за все проделки.

— Ты опять что-то натворила? — весело взметываются вверх брови.

— Не знаю, но собираюсь, — честно отвечаю я. Мы оба смеемся, и я облегченно засыпаю, ухватившись за его руку…

Глава 28

Все это похоже, скорей, на сон… Я даже не знаю, не приснился ли мне Радом — я стремительно выздоравливаю, но его нет… А спросить я боюсь — вдруг это была галлюцинация… Но мучительно каждый день ожидаю — что вот-вот, он войдет, и окажется, что это был он. И улыбнется мне!

Но день проходит, а я все тоскливо и мучительно смотрю в окно, и на глазах моих слезы… Я сжимаю зубы до отчаянья, до той степени, что у меня начинают белеть скулы, но не сдаюсь…

Младший лекарь, единственный, кто заглядывает ко мне в маске, со мной принципиально не разговаривает и тщательно моет руки у меня на виду… Он никак не может простить мне той вещи, которую я с ним сыграла, и упорно считает меня сумасшедшей, что-то глухо ворча…

Так как делать мне нечего, а сил уже предостаточно, никто меня не видит в этом отдельно стоящем помещении, я потихоньку начинаю отрабатывать удары, возвращая себе форму… Упорно, удар за ударом, насыщая их мыслью и учась бить плавно, словно переливаясь в пространстве, ломая слабость… Когда удар подчинен мысли, когда это не рывок мускулов, — он не механичен — он превращается в танец… Странная вязь движений словно вспыхивала в уме сама собой, и я мягко повторяла ее, следуя мысли бездумно, словно привыкая мгновенно повиноваться вспыхнувшей мысли без слов, отображать само воображение, чтобы только помысленное уже было воплощено телом, и мне надо было только думать… Этот странный танец, мягкая вязь ударов, разворотов и блоков в маленькой комнатушке продолжался с утра до вечера и выглядел бы странно, если б кто увидел… То ускоряясь, то замедляясь, я скользила от стен к стенам в неслышных разворотах, мгновенных атаках, вспышках ударов… Прежде, чем начать тренироваться, надо было поставить удар до мелочей в мысли, а потом воплощать его… Я заново учила тело повиноваться мысли, а ум — решать ситуацию в мысли… Здесь была двойная задача — сначала научиться решать эту задачу (сложившуюся ситуацию) в уме и воображении с точностью до мелочей, как решают обычную задачу, а потом научить тело повиноваться мысли, отображая ее… Вначале ты, опережая тело в воображении, как бы отпускаешь его повторять мысль, не думая, словно имитируя воображение… Словно само оно повторяет, отображает мысль… И довести оба способа до мастерства — мгновенного счета… Причем первое — в уме — и самое трудное… Много лет уходит на отработку в уме умения мгновенно решать не задумываясь, и много лет на тренировку тела, позволяющую без труда повторить любое движение разума в тот же момент, не задумываясь, как ты это делаешь…

Откуда-то я знала, что чтобы поставить удар как букву будущих слов, чтоб произносить ее не думая, я должна была с полным вниманием отработать каждый удар миллион раз. Всего миллион!

Но не диво механически оттарабанить миллион. Тут секрет. Который я откуда-то знала сердцем. Нужно каждый удар опередить мыслью. Тут трудно объяснить это, пока сам не почувствуешь. Но начинающему нужно сначала увидеть мгновенный четкий удар мастеров, и запомнить его в воображении. Его быстроту и скорость, четкость, стройность. И каждый свой удар в момент удара словно предварять, нет, даже сопровождать этим образом нанесение удара. Только в том смысле, что это ты так бьешь. Не механически пыжиться от бедра или контролировать мышцы, так что удар вялый, тупой и некрасивый и невозможно сделать быстрей, а образ мощного, жестокого, молниеносного и сокрушающего удара. Ибо волевое усилие, заставлять себя бить, и образ мгновенного удара — это две разные вещи. Второй — заставляет комплексно работать подсознание и намного быстрей. И так каждый свой удар!

Идеальным представлением, представляя, что ты сделал удар как мастер — мгновенно и с силой, нанося свой. Словно имитируя этот образ.

Практик живо оценит преимущества этого. Дело в том, что если мы будем думать, как рукой взять стакан, какие мышцы включить, то движение получится идиотским и неумелым. Или если мы будем думать, как глазами смотреть, то рискуем и вовсе окосеть. Или если мы будем думать о походке, то более нелепого и неестественного пердуна не увидите. Если мы будем думать волей, как бить, волей напрягая прямо мышцы, как делают все начинающие, удар будет медленным, неестественным и слабым. Дело в том, что наше сознание построено иерархически, и каждой маленькой мышцей управляет свой маленький разум, над которыми стоит больший, который управляет уже группой, потом еще больший, который управляет уже рукой, а потом идет уже наше сознание. И пытаясь строить движение снизу, а не сверху, постепенно проникая сознанием до малейшего движения мускулов, мы дезориентируем всю систему. Как сороконожка, что задумалась, какой ногой ходить. Такой удар, идущий от мышцы, тупой, надсадный и механический, резкий…

Но дело даже не в этом. Иногда человек думает, что суть в тренировки в том, чтоб механически поднять сотню раз груз и тем "накачать" мышцы. Мол, они от этого накачиваются. Нет горшего заблуждения! Ибо вся суть тренировки состоит в том, чтоб заставить, закрутить наш внутренний разум достраивать мышцы, или же перестраивать их для большей выносливости! В дьявольски сложном боевом аппарате-теле обычного человека нет ничего механического. Даже самые тупые качки, мечтающие о титуле, знают, что с каждым качком они должны давить образ желаемого результата, а по возможности и прочувствовать каждое качание, каждое напряжение мышцы. Только с каждым движением вгоняя в психику образ того, под что она должна подстраиваться, они могут достигнуть намеченного рисунка. Иначе, сколько не качай, а цыпленка ели и будут есть. Хо!