Моя жизнь с путешественником
Шрифт:
– Я помогу тебе. Для этого мы с тобой и встретились.
Прохожие обращали внимание на двух бородатых мужчин, увлеченных беседой и не замечающих унылое движение людей в мрачном подземелье московского метро. Когда они вышли на свет и склонивший голову бронзовый Пушкин заставил их на минуту сбавить скорость, один из путников спросил другого:
– А куда мы идем, Демьян?
– Я же тебе говорил, Федор! К Анатолию Дмитриевичу Заболоцкому – другу Шукшина.
– Ну ты даешь, Демьян! Я не успеваю с подготовкой экспедиции, у меня нет ни минуты свободного времени, а мы с тобой просто так идем в гости.
В
Его квартира с высокими потолками дома дохрущевской эпохи напоминала музей. Древние иконы, картины, старинная мебель и редкие книги – все разом обрушилось на меня как живая история.
– После смерти Шукшина я так и не нашел режиссера-единомышленника. Тогда и решил заняться фотосъемками, – с грустью рассказывал о себе известный оператор.
Я рассматривала книгу Анатолия Дмитриевича «Лик Православия» – первое в России издание работ фотохудожника о русских православных храмах.
– Между прочим, сегодня один из редчайших, подлинно русских художников Демьян Утенков придет ко мне с уникальным путешественником Федором Конюховым. Вот у каких людей вы должны взять интервью для книги, – обратился ко мне Заболоцкий.
– Как – Федор Конюхов? Сегодня здесь, у тебя, будет Федор Конюхов?! – Сидящую рядом Валю Малявину эта новость сильно взволновала. – Я за ним слежу уже много лет. Это потрясающий человек. Когда я впервые увидела его на экране телевизора, то просто остолбенела от одного только его лица!
Валя очень сожалела, что не может остаться. Ей нужно было ехать к друзьям на дачу, она обещала. Я тоже засобиралась. Мне не хотелось мешать встрече.
– Останьтесь, Ира. Сам Бог посылает вам Федора Конюхова. Обязательно послушайте его для своей книги. – Анатолию Дмитриевичу явно хотелось разделить еще с кем-то радость знакомства с этим человеком.
Я осталась. В ожидании гостей мы поразглядывали иллюстрации офортов Демьяна Утенкова на настенном календаре. Такие тончайшие по рисунку и сложнейшие по узору линий работы я видела впервые.
Раздался звонок в дверь.
– Пришли, пришли, голубчики! – Анатолий Дмитриевич побежал открывать.
Узнав, что Федор Конюхов – путешественник, я мысленно представляла себе образ коренастого, крепкого мужчины средних лет с пытливым взглядом исподлобья.
Те, кого я увидела, поразили меня, на миг мне показалось, что я потеряла реальность.
С хозяином дома здоровались два человека эпохи Андрея Рублева. Длинные волосы и борода, раскованность в движениях, худощавость в той степени, что может быть достигнута лишь постом либо особым воздержанием в пище, некоторая отрешенность, свидетельствующая о постоянной работе души.
«Неужели такие люди еще бывают на этом свете?» – первое, что пронеслось в моей голове.
Последние годы средой моего общения были мужчины в галстуках. Это был совсем другой мир, обремененный властью и несвободой. Контраст между людьми моего окружения и обликом гостей Анатолия Дмитриевича был разителен.
Я обратила внимание, как один из стоящих у порога стал снимать обувь. Скорость и легкость, с которой он это проделал, были невероятны. Мы встретились взглядами. Меня вдруг охватило сильное волнение от проницательности его слишком красивых серо-голубых глаз, и он, почувствовав это, неожиданно подмигнул мне, как бы говоря: «Не смущайся, я свой человек». Это был Федор…
Зайдя в кабинет Анатолия Дмитриевича
со словами «хорошая картина», адресованными висящему на стене большому полотну белорусского художника, Федор тут же начал говорить. В момент встречи с нами он находился под впечатлением своего «одиночного похода» в Государственную думу, где пытался найти поддержку своему проекту:– У меня мечта – установить на Южном полюсе российский флаг. Никогда еще за всю историю России он не стоял там. Я хочу посвятить свой поход 175-летию открытия Антарктиды русскими мореплавателями Беллинсгаузеном и Лазаревым. Хотя они первые открыли этот континент, русские имена даже не упоминаются в зарубежных картах ледового материка.
Через какие-то полчаса я узнала об Антарктиде столько, сколько, наверное, не познал бы выпускник географического факультета за все годы обучения. Казалось, перед тем, как отправиться на Южный полюс, этот человек изучил всю, какую только возможно, литературу о снежном материке и о роли русских исследователей.
– Сегодня, между прочим, день Казанской Божией Матери, – сообщил вдруг Демьян.
– Мы в Находке строим церковь Казанской Божией Матери, – тут же заметил Федор.
Они принялись рассуждать о вере русского человека, затем об искусстве, кинематографе, красоте сибирского кедра и Тихого океана, слышались имена: Шукшин, Высоцкий, Астафьев, Миклухо-Маклай…
В этот вечер я забыла о времени. На первый взгляд вроде бы ничего необычного не происходило. Как и бывает в гостях, мы сидели за столом, и хозяин угощал нас чаем. Федор охотно рассказывал о себе, Демьян и Анатолий Дмитриевич периодически вставляли слова, поддерживая рассказчика, я молча слушала. Но если бы кто-то смог в этот момент проникнуть в мое сердце, то обнаружил бы там необычайное смятение. Внутри меня вдруг заиграла удивительная музыка, все мое существо охватило предчувствие другой, более красивой и близкой мне по духу новой жизни. Мир менял краски, в моей жизни появился человек с именем Федор, и желание быть рядом с ним все сильнее овладевало мной.
Федор сидел напротив меня, и я ощущала, что он тайно подглядывает за мной. Как это ему удавалось? Глазами он смотрел в мою сторону редко и очень быстро отводил их, если вдруг встречался со мною взглядом. Но я чувствовала, что этот человек читает меня, как никто никогда еще не читал. Это было очень трепетное и бережное, почти неуловимое для окружающих умение художника, увидев что-то, замереть в желании одного: не спугнуть и сохранить для будущей картины.
Его манера наблюдения украдкой, пробуждающая состояние неповторимой таинственности, волновала меня. Мне захотелось навечно застыть под взглядом этого человека, лишь бы только не потерять необыкновенную красоту его близости и гармонию нашего общения без слов.
Это был он, мой возлюбленный, тот, кого я так долго ждала, чтобы связать с ним жизнь одной судьбой.
8 марта 1999 года
Наступило утро. Назло унынию мне захотелось помыть окно. Окно в нашей полуподвальной мастерской всегда было задернуто шторами, но вот я смело раздвинула их, впуская в комнату слабые, но такие дорогие лучи утреннего солнца.
Грубые рамы и треснутое стекло почти не смутили, можно на мгновение открыть окно и забыться в созерцании рассвета. Но я оказалась бессильной перед реальностью. Грязная, спившаяся женщина в этот момент справляла под окном нужду. Из-под растрепанных сальных волос на меня нагло смотрели маленькие черные глазки, которые почти заплыли от пьянства. Нижнее белье этой женщины было таким же омерзительным, как и ее нечистоты.