Мрачные ноты

Усмешка искажает ее гладкую черную кожу и идеальные черты лица.

— Это платье от Dolce & Gabbana.

Я опускаю глаза вниз, осматривая желто-белый принт в виде ромашек и любуясь, как это платье сидит на мне.

— Допустим.

— Вчера на тебе было платье от Valentino а еще днем раньше — Oscar de la Renta. Признайся, Айвори, ты заделалась в магазинные воришки?

Эх, ну что стоило Эмерику обновить мой гардероб где-нибудь в «Уолмарте»? Я бы все равно не заметила никакой чертовой разницы.

Действовать сверх меры — в этом весь Эмерик.

Элли перекидывает через плечо свой массивный рюкзак и приближается ко мне.

— Оставь ее в покое, Энн.

— Все в порядке. — Я киваю в сторону Кресент-Холла. — Я тебя догоню, хорошо?

Она подбадривающе улыбается мне и направляется в сторону аудитории.

Я возвращаюсь к Энн, обдумывая вариант колкого ответа, так как меня веселит наблюдать, за ее реакцией. Можно бы было сказать, что я переспала с управляющим бутика в «Нейман Маркус». Ведь именно там люди закупаются этим брендовым шмотьем? Я не уверена, да и этот вариант слишком близок к ее реальным предположениям. О, есть идея...

— Я начала приторговывать своими яйцеклетками.

Карие глаза Энн заметно округляются.

— Своим... Чем?

— Яйцеклетками. — Я пожимаю плечами. — Кто же мог знать, что овуляция может быть столь прибыльной? Учитывая мою привлекательную внешность и отличные показатели по здоровью, Центр Репродуктивного Здоровья платит мне вдвое больше стандарта.

— Это отвратительно, — брезгливо выдает Энн.

— Как и твое поведение. — Я захлопываю шкафчик и проскальзываю мимо нее. — Но я глубоко тронута твоим повышенным вниманием к моей персоне. Это заставляет меня по-другому взглянуть на наши взаимоотношения. Возможно, нам стоит замутить совместный шопинг и переночевать вместе. — Честно, я бы предпочла быть раздавленной огромным роялем. — Мы могли бы скрепить нашу дружбу кулонами и...

— Какая же ты сука.

— Хотя... нет. — Я похлопываю ее по костлявому плечу и удаляюсь. — Спасибо, что открыла мне глаза.

Спустя несколько часов я сижу за «Стейнвеем» на сцене университетского театра. Несколько дней назад Эмерик перенес наши частные уроки сюда, чтобы я привыкла к акустике. До фестиваля камерной музыки остается всего пару месяцев. Это одно из самых масштабных мероприятий Ле Мойна, демонстрирующее публике лучших музыкантов и танцоров академии.

Фортепиано — это лишь один из элементов постановки, но я мечтаю, наконец, стать частью всего этого. Эмерик до сих пор не объявил, кто именно удостоится этой чести. Он настолько серьезно подходит к своей работе, что на его решение никак не влияет тот факт, что мы вместе. Я действительно должна это заслужить, и у меня нет ни малейшего порыва упрекнуть его в этом.

Тем не менее, ему удается держать меня в томительном ожидании.

Сегодня утром, когда Эмерик присоединился ко мне за завтраком, он заявил, что его вдохновляет видеть меня в предвкушении.

И мне нравится изнывать в этом предвкушении. Ждать его наставлений. Его ласки. Пребывать в ожидании неизвестности.

— Начни сначала, — доносится его голос из темноты зрительного зала.

Театр полностью наш. Эмерик где-то на первых рядах, но я не вижу его за ярким светом софитов.

Склонившись над клавишами, погружаюсь в сюиту Чайковского «Щелкунчик». Мои руки разрывают полотно надрывного тремоло, пальцы парят, стремительно меняя клавиши. Я играла это произведение так много раз, что выучила его наизусть, и мои руки действуют по наитию, с легкостью извлекая ноты.

К тому моменту, когда стрелка на моих часах достигает семи, пот омывает мою кожу, а руки немеют от судорог. Эмерик лишь пару раз прерывал меня, чтобы указать на некие небрежности. Черт, он был настолько тих на протяжении последнего часа, что я задаюсь вопросом, не ушел ли он.

Я отстраняюсь от фортепиано и, щурясь, вглядываюсь сквозь свет.

— Ты там не заснул?

— Нет. — Эмерик откашливается. — Это было великолепно, мисс Уэстбрук. — Его бархатистый глубокий голос эхом заполняет пространство театра. — Эта сцена недостойна вас.

Волны тепла разливаются внутри меня, витиеватыми путями пробегая по моим рукам, между грудями и вдоль позвоночника.

— А как насчет сцены «Леопольда»? — Я слегка наклоняю голову в бок, щурясь от яркого освещения. — Ну, знаешь, если уж я туда стремлюсь...

— «Леопольд» — это лишь навязчивая идея, засевшая в твоей голове. Бери выше. Перспективнее.

— Что-то лучше престижной консерватории? — Я поджимаю губы. — Что это может быть?

— В мире нет такой сцены, которая бы заслуживала тебя в полной мере. Но тебе необходим кто-то достаточно страстный, чтобы питать тебя.

Вот это поворот. Я никогда раньше не задумывалась об этом.

— Подойдите сюда.

Это дежурный приказ, который мог быть обращен к любому из его учеников, как простое «сядьте», «прекратите болтать», «отвечайте на вопрос», но для меня в нем был более глубокий смысл.

Я ощущаю дрожь в ногах, когда поднимаюсь со стула. Мое дыхание замедляется с каждым шагом к нему, вниз по ступенькам сцены в темноту пустого зала.

Эмерик расположился в первом ряду, чуть в стороне, в тени от света рамп. С лодыжкой, положенной на колено, и предплечьями на подлокотниках, он олицетворяет собой спокойствие и абсолютное самообладание. Но его взгляд холодный и пронзающий, сверлящий меня насквозь.

Я останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки, и мое внимание привлекает восставшая твердая плоть в его брюках.

— Айвори. — Его соблазнительный тон заставляет меня поднять голову.

Я потираю затылок.

— Ты... Эм, возбужден. Это из-за моего выступления?

— Что бы ты ни делала, это заводит меня, — шепчет он. — Особенно утонченные движения твоего тела, когда ты играешь. Я желаю, чтобы ты сидела обнаженной за фортепиано и двигала бедрами, словно совокупляешься с нотами.

Между моих ног вспыхивает пожар, охватывая каждый сантиметр моего тела. Я жажду освободить его из брюк и ощутить твердость члена в своих руках. Во рту.

Эмерик проводит пальцем по нижней губе.

— Должность солистки в постановке твоя.

Я восторженно вздыхаю, ощущая покалывания в конечностях.

— Благодарю.

— Мне нравится твоя благодарность. — Он облизывает губы. — Но ты правда заслужила это, Айвори. Ты станешь звездой этого шоу.

На словах он восхваляет лишь мой талант, но искры в его глазах, когда он скользит взглядом по изгибам моего тела, проникая прямо под кожу, говорят о том, что он восхищается мной всецело. Он видит меня глубже, знает меня лучше, чем кто-либо, и ему явно нравится то, что открывается его глазам.