Мрачные ноты

Несмотря на то, что он ведет себя весьма профессионально, меня тревожит вопрос, не считает ли он меня просто шлюхой, жадной до денег.

В то время как он делает какие-то пометки в моей медицинской карте, дверь в кабинет распахивается.

Эмерик проскальзывает внутрь, закрывает за собой дверь, и его холодный взгляд встречается с моим.

Меня пробивает дрожь, и я с трудом отвожу глаза.

— Что ты здесь делаешь? — с недовольством спрашивает доктор Марсо, приподнимаясь с места.

Эмерик же продолжает сверлить меня глазами. От него исходит столько эмоций, что я с трудом могу их прочесть. Он явно злится, судя по его напряженной челюсти и набухших венах в предплечьях. Но есть в нем и что-то менее очевидное. Он нервно перебирает пальцами и судорожно сглатывает. Неужели он испугался? Боится потерять меня? Или я просто выдаю желаемое за действительное?

Доктор Марсо направляется к двери.

— Эмерик, сегодня дежурят пять медсестер, который видят каждый твой шаг. Сложно будет избежать сплетен. — Его тон резок и категоричен.

— После сцены, которую закатила Джоанна, для них будет очевидно, что мне было необходимо пообщаться с тобой, — отвечая своему отцу, Эмерик по-прежнему не сводит с меня глаз.

— Она все еще здесь? — Я стараюсь выглядеть собранной и серьезной. — О чем вы говорили?

— У вас будет возможность обсудить это дома. — Доктор Марсо достает из ящика халат и отдает его мне. — Доктор Хилл будет здесь с минуты на минуту, чтобы провести гинекологический осмотр.

— Я останусь здесь. — Эмерик прислоняется к стене, запустив руки в карманы и устраиваясь поудобнее.

— Нет, этого не будет. — Я хватаю халат, вертя его в руках и пытаясь понять, что к чему. — Во-первых, это будет выглядеть довольно неловко. А во-вторых, я злюсь на тебя.

Он выхватывает халат из моих рук, помогая мне разобраться.

— Ты так и не угомонишься.

— Пойдем, сынок. — Доктор Марсо берется за ручку двери.

Подобно молнии, Эмерик сокращает расстояние между нами, хватает меня за волосы и прижимается своими губами к моему уху.

— Мы еще не закончили.

Затем он следует из кабинета за своим отцом, оставляя меня взбудораженной и в полном смятении.

Дальше все как в тумане. Я мочусь в баночку и переодеваюсь в чудной халат в комнате для осмотра. Появляется пожилой доктор Хилл и сообщает мне, что я не беременна. После чего дает мне упаковку противозачаточных, проводит осмотр моей груди и ряд манипуляций с моим влагалищем.

Когда я, наконец, оказываюсь в своем автомобиле, в моей голове творится полный беспорядок. Куда мне идти? Как поступить дальше?

Вцепившись в руль, судорожно ищу решение. Если поеду к Эмерику, это вовсе не значит, что я делаю это от отчаяния или необходимости. В любой момент могу вернуться домой и начать все сначала.

В конце концов, я никогда не была из тех людей, кто бежит от проблем. Я нуждаюсь в ответах, а получить я их могу лишь в одном месте.

Уже спустя несколько минут набираю код на воротах. Пароль, который Эмерик позволил придумать мне самостоятельно. Затем припарковываюсь возле спортивного автомобиля и вхожу в дом с заднего двора.

Шуберт встречает меня у порога, мурлыча и кружа у моих ног. Я беру его на руки и улавливаю приглушенную мелодию пианино. Он играет?

Я целую кота, опускаю его на землю и следую за звуком по плутающим коридорам.

Несколько раз я заглядывала в его музыкальную обитель, издали восхищалась Фазиоли, но никогда не заходила туда. Я верила, что он сам пригласит меня туда, как только его руки заживут. А потом он садился за клавиши и играл что-то невероятно потрясающее, вроде Равеля и его «Гаспара де ля Нюи».

Подойдя ближе, я не слышу ни Равеля, ни Брэмса, ни Листа. Он играет «Металлику».

Я замираю в дверном проеме, словно завороженная, когда знакомая мелодия «Nothing Else Matters» обволакивает меня. Закрыв глаза, Эмерик с умиротворенным выражением лица раскачивается на скамейке всего в нескольких метрах от меня, пока его руки парят над клавишами.

Он преподает в консерватории, но играет метал на фортепиано? Без нотного листа. Лишь виртуозам дано с такой легкостью воспроизводить услышанные ими произведения. Я всецело потрясена и восхищена таким подходом к делу.

Вспомнив о необходимости дышать, набираю в легкие воздух, наполненный его великолепием, энергией и пронзительной вереницей нот.

Голова Эмерика опущена, черные локоны спадают на лоб, и его подбородок плавно двигается в такт музыке. Мелодия — словно отчаянное стремление, подпитываемое страстным желанием, и он умело управляет им, отстукивая ритм босой ногой. Мощная сила сосредоточена в этих играющих мышцах под белой футболкой.

Циферблат его наручных часов отбрасывает блики, пока руки летают между октавами. С каждым движением его запястья я представляю, как его рука опускается на мою кожу. Его гибкие пальцы порождают во мне желание почувствовать, как они обвиваются вокруг моего горла с такой же неистовой силой и желанием. Его бедра движутся, и я едва сдерживаюсь от жажды запрыгнуть к нему на колени и прокатиться на волнах его тела, когда он играет.

В умелых руках музыкальный инструмент способен стать оружием. Безусловно, руки Эмерика просто созданы для нот, потому что я не просто чувствую, как они западают мне в душу, я ощущаю, как они охватывают меня, словно всепоглощающее, ненасытное пламя.

Эмерик настолько горяч и талантлив, что я не понимаю, как справляться с теми опасными чувствами, которые он пробуждает во мне. Я должна злиться и требовать ответов, будучи ни в чем неуверенной.

Но вместо этого чувствую себя увереннее, чем когда-либо, словно каждую ноту он ласкает с мыслями обо мне. Мы еще не закончили. Эмерик хочет, чтобы я была здесь, хотя и делает вид, что не замечает моего присутствия.

Я не сразу отмечаю тот факт, что крышка Фазиоли закрыта. Неужели он забыл открыть ее? Присмотревшись, я замечаю, что-то не так.

Знакомые черные ремни закреплены под пианино, натянуты поперек черного верха и закреплены на кожаных манжетах возле клавиш.

Мой пульс учащается, и я снова бросаю взгляд на его лицо.

Его глаза по-прежнему закрыты. Я бы могла прошмыгнуть в холл и... какой в этом смысл? Я никуда не уйду, пока не поговорю с ним.

Боюсь ли я того, что он приготовил для меня? Ну, по крайней мере, мои губы онемели, а сердце готово вырваться из груди. Не сомневаюсь, что эти наручники приведут к ответам не только обо мне, но и о Джоанне. Если же правда окажется слишком болезненной, то одно слово станет ключом к моей свободе.