Муля, не нервируй… Книга 3

Однако главное отличие было — это секретарша. Хотя я неправильно выразился — секретарь. И опять неправильно. Надо так — Секретарь. Вот теперь правильно. Именно так, с большой буквы. Хотя с виду Секретарь не впечатляла. В первые три секунды. Старенькая, скрюченная старушка с аккуратной «дулькой» на голове, крючковатым носом и в огромных очках. Она зябко куталась в бледную вязанную шаль и чуть слышно пахла пудрой и нафталином. Но дело своё старушка знала на ура:

— Молодой человек, — интеллигентно проскрипела она, — Иван Григорьевич — человек занятой. У вас будет ровно восемь минут. Вы тезисы подготовили?

— Какие тезисы? — удивился я.

— А вы не с докладом разве? — удивилась она, заглянула в объемный гроссбух на её столе и позволила себе чуть поморщиться, — у меня здесь записано: «Доклад. Бубнов Иммануил Модестович. Тема — Советско-югославский кинематограф». Регламент — три минуты. Лучше три с половиной. На вопросы и обсуждение — пять минут. Отвечать кратко, ёмко, чётко. Это понятно?

Я кивнул в некотором уважительном обалдении.

— Сядете по левую сторону, на второй стул. У Ивана Григорьевича дальнозоркость, ему вдаль смотреть удобнее. Запомнили?

Я опять кивнул.

Старушка-Секретарь опять заглянула в объемный гроссбух и скрипуче добавила:

— Иван Григорьевич примет вас через девять минут.

Она пожевала губами и сообщила:

— Иммануил Модестович, у вас ещё есть время набросать кратко тезисы. На том столике карандаш и бумага, — она указала костлявым, чуть подрагивающим запястьем на боковой столик, у окна. — Приступайте. Потом покажете мне.

Я приступил. Ведь сказано это было столь уверенным тоном, что перечить или не выполнить даже мысли не возникало.

Разговор с Большаковым у нас должен был быть о другом, но перечить Секретарю я не посмел. Кроме того, она была права. Не факт, что Иван Григорьевич не поинтересуется, как я вижу это сотрудничество. Так что пусть лучше будет заготовка.

Поэтому я сел за столик, пододвинул к себе листы и принялся торопливо набрасывать тезисы. Так увлёкся, что чуть не пропустил время. Но Секретарь была на чеку и сказала категорическим голосом:

— Иммануил Модестович, у вас осталось три минуты. Давайте сюда тезисы, я гляну.

Даже не думая спорить, я показал ей наброски.

Секретарь глянула, читала. Еле слышно бормоча что-то под нос. В одном месте она покачала головой и сказала:

— А вот этого не надо. Иван Григорьевич этого не любит. Я вычёркиваю этот тезис вам. И в разговоре с ним постарайтесь эту тему обходить, будьте добры. Ну, или смягчить, если получится.

Она пристально посмотрела на меня и, дождавшись моего согласного кивка, продолжила изучать мои наброски. Наконец, она прочитала и вручила мне исписанный листок, предварительно положив его в аккуратную папочку.

— Готовы? — спросила она меня.

Я кивнул.

Она нажала на рычажок коммутатора, там зашипело, что-то пощёлкало и она сказала:

— Проходите, Иммануил Модестович. И не забывайте о регламенте.

Я от души поблагодарил и открыл дверь.

За распахнутой дверью оказалась ещё одна дверь. И её я тоже открыл.

— Разрешите? — сказал я, входя в кабинет, — Здравствуйте, Иван Григорьевич!

Хозяин кабинета сейчас выглядел как Хозяин Кабинета. Важный, солидный, представительный. В добротном костюме, за массивным столом из морёного дуба он выглядел совсем по-другому, чем на природе.

— Муля! Здравствуй! — улыбнулся мне Большаков, и я понял, что начало беседы получается вроде как удачное. — Заходи давай. Садись.

Я сел на второй стул, как и велела мне Секретарь.

— Что, Изольда Мстиславовна и тебя уже успела отдрессировать? — хохотнул он.

— Ну… — я замялся, подыскивая слова, чтобы не обидеть человека.

— Баранки гну! — хмыкнул он и велел, указывая на стул рядом, — пересядь сюда, пожалуйста.

— Но Изольда Мстиславовна…

Большаков скептически изогнул бровь и я пересел. Лучше не вступать в конфронтацию, и так сколько времени потеряли.

Я украдкой взглянул на часы — три минуты «на тезисы» истекли.

— Когда посетитель сидит на втором стуле, он начинает говорить громче, и Изольде Мстиславовне всё прекрасно слышно, — полушепотом пояснил он мне, — а я хочу с тобой конфиденциально побеседовать.

Я невольно улыбнулся.

— Зато она — лучший мой сотрудник, — похвастался Большаков, — ей уже семьдесят пять, давно на пенсию просится, а я её не отпускаю. Замену ей не могу найти. Лучший профессионал в своём роде. Я без неё, как без рук.

Выдав этот спич, Большаков резко сменил тему:

— Так что ты там про советско-югославский проект говорил? — уставился он на меня в упор.

Но ответить мне не дал:

— Ты хоть соображаешь, куда сейчас лезешь?

Я кивнул:

— Да, меня уже в Первый отдел вызывали.

— Но про совместный проект — это ты серьёзно? — нахмурился он.

— Конечно серьёзно, — ответил я и пошел ва-банк, — Иван Григорьевич, можно я буду говорить, как есть?

Большаков прищурился:

— Я тебя специально рядом поэтому и пересадил. Говори.

— Хорошо, — вздохнул я и начал говорить, — понимаете, я проанализировал фильмы последних лет и понял, что у нас сложилась следующая ситуация. Это или военные фильмы с патриотическим уклоном, или мелкотемье…

— Тихо! — шикнул на меня Большаков и торопливо пересел рядом со мной (на второй стул, кстати). — Продолжай.

— Я говорил про мелкотемье, — повторил я, — а я знаю, как нам размахнуться так, в смысле выстроить процесс так, чтобы и из вот этой сложившейся тенденции не выйти, и при этом сделать парочку настолько шедевральных фильмов, которые поразят весь мир.

— Эк ты загнул, — недоверчиво посмотрел на меня Большаков.

— Не загнул, — не согласился я, — я могу рассказать. Но выданные мне восемь минут почти истекли. Рассказывать надо долго. А ведь ещё один вопрос обсудить надо. Важный.

Большаков с интересом взглянул на меня. Его удивляло и забавляло то, что у меня нет робости и пиетета перед ним. Он привык, что все в его кабинете тряслись, как мыши. Я же держался на равных. Это его интриговало.

— Ладно, говори свой важный вопрос, — ухмыльнулся он.